Александр Григорьев — Открытая левая http://openleft.ru Один шаг действительного движения важнее целой дюжины программ (Маркс) Thu, 02 May 2024 01:22:20 +0000 ru-RU hourly 1 https://wordpress.org/?v=4.9.25 Потребительские кредиты делают людей одинокими http://openleft.ru/?p=6668 http://openleft.ru/?p=6668#comments Tue, 11 Aug 2015 20:10:06 +0000 http://openleft.ru/?p=6668 ren2_mini

Россияне берут все больше кредитов. В последнее время — чаще не для покупки тех или иных товаров и услуг, а для погашения ранее взятых кредитов. По данным Центробанка и Объединенного кредитного бюро, в среднем каждый экономически активный россиянин должен банкам уже 150 тыс. рублей. В 68 регионах у должников на погашение кредитов уходит от 40% до 60% месячных доходов. При этом число проблемных заемщиков (с просрочкой от 90 дней) превысило 5 млн человек. А суммарно проблемная просроченная задолженность россиян выросла до 809 млрд рублей. Это больше, чем сумма, выделяемая из федерального бюджета на образование, здравоохранение и сельское хозяйство вместе взятые.

Задолженность россиян становится экономической проблемой. Эксперты называют ситуацию беспрецедентной. По их оценкам, сейчас доля проблемных кредитов в портфелях банков составляет 17%, что в 1,5 раза больше, чем было в кризис 2008 года. Ожидается, что к концу года показатель вырастет до 22%.

Особенно остро стоит ситуация в малых городах (с населением менее 10 тыс. человек), где жизнь «в долг», похоже, становится нормой. В 2014 году сотрудники НИУ ВШЭ и ПСТГУ опубликовали два исследования о причинах столь высокого уровня закредитованности в малых городах. В более раннем, «Долг и сообщество: две долговые экономики малых городов», изучая малые города Кологрив и Мышкин, авторы выявили существование двух «долговых систем». Первая из них строится на преобладании «неформального» кредита, источником которого являются друзья, родственники и другие лично знакомые люди. Вторая, «более современная» — основана на кредитах, предоставленных финансово-кредитными организациями. По мнению авторов, сегодня в России вторая система постепенно сменяет первую.

«Открытая левая» поговорила с одним из авторов обоих исследований, старшим научным сотрудником ЛЭСИ НИУ ВШЭ и Лаборатории «Социология религии» ПСТГУ Григорием Юдиным.

Григорий, расскажите, пожалуйста, про свое последнее исследование.

Григорий ЮдинДолгое время мы ведем проект по исследованию сообществ, для которого каждый год берем по одному новому городу. А недавно начали более пристально заниматься вопросом долга, изучать кредитные отношения в сообществах. В прошлом году мы взяли четыре города: по одному большому и одному малому из двух областей (Рязанской и Архангельской; Рязань и Касимов и Архангельск и Каргополь, соответственно). В этих четырех городах мы собрали 106 глубинных интервью. С одной стороны, мы сравнивали эти города между собой. С другой стороны, смотрели, как влияет на поведение людей принадлежность к сообществам — местным сообществам в малых городах и приходским общинам. И как поведение людей, включенных в приходские общины, отличается от поведения тех, кто в такие сообщества не включен (проект осуществлялся при Православном Свято-Тихоновском Гуманитарном Университете).

В конце прошлого своего исследования вы предположили, что «формальная» система долговых отношений является будущим «неформальной» системы. Так приводит ли столкновение населения с институциональными кредитными организациями, с их сложными условиями кредитования, к переменам в отношении людей к кредитам?

Да, и, собственно, это обнаружилось в более позднем «большом» исследовании. Эти две системы как два разных мира, и мы заметили, что как только в городе появляются институциональные кредиторы, начинается интенсивное размыкание существующих социальных связей.

Как это происходит? Когда у тебя появляется внешний источник денег, то ты можешь в гораздо меньшей степени согласовывать свои потребности, желания и действия с окружающими. Это можно наблюдать как на уровне локального сообщества, так и на уровне семьи. На уровне семьи это даже особенно видно, т.к. большая часть потребительских кредитов — это кредиты, которые берутся одним членом домохозяйства, не ставящим об этом в известность других. Например, женщина хочет купить ту или иную вещь, поднимает этот вопрос на семейном совете, но слышит от мужа: «Зачем это тебе? Перебьешься!» Когда появляется возможность взять кредит, она, вместо того, чтобы попробовать прийти к соглашению с мужем, решает: «Лучше я пойду и возьму кредит, и сама буду его выплачивать, я же сама зарабатываю». Это довольно типичный способ действия, и довольно часто он приводит к ухудшению или даже разрушению семейных отношений.

Мы спросили себя: кто он, типичный российский заёмщик? Какими принципами он руководствуется? И получили характеристику типичного «неолиберального субъекта», как он описан в антропологической литературе. Для него принципиально важна независимость, для него очень важно никому не быть обязанным, быть самостоятельным и чувствовать, что ты чего-то добился сам. В таких условиях поддерживать какие-либо социальные связи очень сложно, потому что человек каждый раз стремится из них выйти, и кредит представляется хорошим ресурсом, способным помочь сделать это. Это отлично видно на разных уровнях: между супругами, между родителями и детьми. Например, ребенок начинает что-то «клянчить», родители, вместо того, чтобы попытаться его как-то воспитывать, что-то ему объяснять, пару раз на него прикрикнут, и если он продолжает просить, то, как они сами часто говорят: «Чем с ним возиться, лучше просто взять кредит. Да, пускай сейчас денег нет, но я сейчас возьму кредит и успокою его таким образом». В итоге оказывается, что кредит – это такая хорошая возможность ни с кем ни о чем не договариваться и никого ни о чем не просить. Ведь если взять в долг у родственников или соседей, то окажешься им обязан. Поэтому, как ни странно, один из главных мотивов взять кредит — «чтобы не быть ни у кого в долгу».

Но ведь кредиты институциональными кредиторами предоставляются на более тяжелых условиях, чем неформальными. Тем не менее, людей это не останавливает?

Да. Понимаете, легко найти человека, который оказался в кредитной ловушке, но непросто найти такого, кто в этом признается. Ведь если человек решил брать кредит, особенно с такой мотивацией: «Ну вас всех, я сам со всем справлюсь. Возьму кредит, куплю, что хочу. А затем сам буду его выплачивать», то даже если он со временем понимает, что погорячился и не может выплачивать этот кредит, то что он сделает: пойдет за помощью к родственникам или друзьям, признав, что был не прав, и не надо было этого покупать? Нет, он пойдет и перекредитуется. И многие банки, особенно сейчас, во время кризиса, транслируют одну и ту же идею: «Если у вас проблемы с кредитами, то не нужно ни у кого одалживать, попадая в зависимость. Лучше идите к нам и перекредитовывайтесь».

И человек продолжает брать кредиты, а в худшем случае, со временем приходит в микрофинансовые организации, где берет займы под огромные проценты: все это для того, чтобы продолжать чувствовать себя независимым. Таким образом, это действительно ставит человека в тяжелое положение, ведь если он один раз уже в это «влез», то оттуда с моральной точки зрения уже довольно сложно выбраться, т.к. иначе придется признать свою неправоту, начать восстанавливать социальные связи, признать свою зависимость от других людей. А это как раз очень тяжело.

И даже на чужом опыте люди не учатся?

С одной стороны учатся, а с другой нет. При всем вышесказанном, нужно понимать, что общее мнение состоит в том, что кредиты – это зло, и брать их надо только в самом крайнем случае: это «удавка», «берешь чужие – отдаешь свои». Нет мнения, что брать кредиты – это хороший вариант решения проблем, что можно взять и потом даже не отдавать, забыть об этом. Такого нет даже близко. С другой стороны, когда ты оказываешься в такой ситуации, где тебе надо кому-то что-то доказать, то это все равно оказывается сильнее. Т.е. люди опасаются кредитов, но все равно их берут.

По данным статистики, ситуация в больших городах довольно сильно отличается от ситуации в малых: процент «закредитованных» там куда ниже. Почему?

У нас есть общая гипотеза на этот счет. Как устроена жизнь в средней части России? Из Москвы транслируется определенная потребительская мода, которая начинает проникать сперва в «периферийные столицы», а затем во все более малые города. Людям хочется жить, как в Москве, при этом реальные возможности зачастую у них гораздо ниже, в части таких городов просто неоткуда взяться большим финансовым возможностям. Можно сказать, что желания опережают возможности. Ситуация получает развитие, как только в город «приходит» институциональный кредитор, причем первые приходящие банки ведут очень агрессивные и навязчивые рекламные кампании. У людей появляется эта самая возможность не быть ни от кого зависимым, ни с кем не договариваться, а обратиться к институциональному кредитору, который не задает лишних вопросов: нужно лишь подходить под несколько формальных критериев. Этот свежий опыт кружит людям голову, особенно в первое время, пока еще суть дела не удалось раскусить, и многие идут кредитоваться, ведясь на такую «легкость» решения.

Есть ли различия в психологии жителей больших городов и малых?

Определенные различия есть. В больших городах люди опытнее и чаще понимают, что кредит рано или поздно придется отдавать. В малых же есть определенная категория граждан, которая сходу не совсем понимает разницу между займом, который ты взял в соседней лавочке у продавщицы, которую ты знаешь 50 лет, и кредитом, за невыплату которого человека могут пустить по коллекторам.

Вообще, опыт появления коллекторов в малых городах очень тяжелый. Иногда люди, попавшие к коллекторам, сами становятся коллекторами, чтобы вернуть кредит. Это новые институты насилия, которые появляются в не привыкшей к ним среде, и они, конечно, здорово меняют жизнь малых городов.

 

А кризис как-то повлиял на отношение к кредитам?

Мы пока собираем данные по влиянию кризиса. Все знают, что когда наступает кризис, это ударяет по «закредитованным», резко увеличивается количество невыплат и т.п. Интересно проследить, кого в данной ситуации общественное мнение сделает виноватым. Сегодня существует целый дискурс обвинения заёмщика: считается, что среднестатистический заемщик берет кредит, не думая о последствиях, надеясь на «доброго Путина», который поднимет зарплаты и за всех заплатит. А когда наступит кризис, такой заемщик с легкой душой перестанет платить, считая, что не он виноват в этой ситуации, а значит, и не ему платить — государство защитит и простит все долги. Пока же мы видим противоположную картину: работает вполне себе неолиберальная логика, делающая ответственным заемщика. И даже не спрашивается, а не стоит ли сделать виноватым банк, который выдал кредит под высокорискованные условия?

Из интервью видно — люди не склонны сбрасывать с себя ответственность. Наоборот, они склонны брать на себя избыточную ответственность, делать себя максимально ответственными за выплату кредитов. Т.е. мы имеем такого «сверхответственного» заемщика, которым легко манипулировать: он взял кредит и по истечении времени должен его отдавать, а вот что там произошло в этом промежутке, как изменилась экономическая ситуация, что получил тот банк, который этот кредит выдавал – это никого не волнует. И заёмщики соглашаются с таким распределением ответственности.

Нас сейчас интересует, произойдет ли в результате кризиса смена морального отношения к этому, найдется ли новый виноватый? Пока что этого не происходит.

На ваш взгляд, почему этого не происходит?

Пока что это очень устойчивая неолиберальная система, которая воспитала очень удобного для себя заемщика, который пока готов послушно играть по ее правилам, брать на себя всю ответственность за ее дисфункции, провалы, и в данный момент его это устраивает. Еще роль в этом играет то, что люди не стремятся признавать свои проблемы. Представьте, что вы проводите интервью с человеком, который рассказывает вам систему своих доходов и расходов и вы понимаете, что он испытывает довольно серьезные финансовые проблемы. При этом он категорически не признает этого и говорит, что люди, которые «сидят в кредитах» — сами виноваты, потому что они не умеют считать деньги! Такое мы слышим регулярно, причем зачастую как раз от людей, у которых у самих довольно большие проблемы с кредитной нагрузкой. Казалось бы, если у тебя большие проблемы, то ты должен начать на кого-то переваливать ответственность. Но люди готовы брать ответственность на себя все больше и больше. Изменится ли эта ситуация? Это интересный вопрос.

Никаких перемен при нынешнем отношении людей ожидать не стоит и это очень выгодно банкам?

Выгодно банкам и государству. Государство при данном положении вещей может действовать совершенно безответственно. Пользуясь нынешней логикой, оно может минимизировать любые социальные обязательства — например, оно может отказаться от обязательств по здравоохранению или образованию, взамен предлагать людям брать кредиты на здравоохранение и образование. Если люди будут не в состоянии расплачиваться с этими кредитами — то они же сами и будут считаться в этом виноватыми.

С другой стороны, выходят данные о том, что кредитование перестало разгонять экономику, более того, оно начало замедлять ее развитие. Даже несмотря на это, государство устраивает нынешнее положение дел?

Центробанк и профильные комитеты обеих палат парламента уже давно этим обеспокоились. С 2013 года начался разговор, что что-то надо делать. Структурная особенность российской ситуации не в том, что у нас очень много кредитов — у нас их не так много — а в том, что у нас есть сильно закредитованная категория населения, пусть не очень большая по численности, но все же весьма весомая, которая больше половины своих доходов отдает на погашение кредитов. Это создает существенную нагрузку на экономику. Регулятор давно пытается что-то сделать, в частности, принят закон об индивидуальном банкротстве, помимо этого, через парламент проходит инициатива, предлагающая снять ответственность за кредит с семьи (если, например, муж взял кредит, то судья сможет решить, что члены его семьи за него не ответственны). Но пока ситуация в целом работает на государство. Другое дело, что со временем может произойти массовый дефолт, и тогда ситуация изменится, последствия могут быть довольно скверными.

Может ли у «перекредитованных» людей в ближайшее время появиться протестный потенциал?

Сам по себе он вряд ли появится. Другое дело, если будет какой-то резкий финансовый шок (например, быстро вырастет число индивидуальных дефолтов), тогда вопрос «Кто виноват?» может встать по-новому, и могут появиться новые аргументы, в том числе у разных политических сил.

Если же это произойдет, каким могут быть требования носителей подобных протестных настроений?

В таком случае должен быть найден «новый виновный». Такое может произойти только в случае появления минимальной солидарности, например появления «общества обманутых заемщиков» или чего-то подобного. Требования будут зависеть от того, на кого будет направлен этот гнев. Если это будут банки, то это будет требование амнистии, если эти банки начнут банкротиться, то будут новые требования, уже к государству. В сфере кредитования большой потенциал обвинения, она буквально заряжена виной — а там, где можно обвинить и найти врага, всегда возникают возможности для политической мобилизации. Мобилизация обычно начинается с требований к действующим властям, но порой оборачивается против них. Однако для этого сначала потребуется, чтобы люди перестали винить самих себя.

Интервью взял Александр Григорьев.

]]>
http://openleft.ru/?feed=rss2&p=6668 3
«Мы неделю работали вдвоем на восьми участках»: московские медики об итальянской забастовке http://openleft.ru/?p=6085 http://openleft.ru/?p=6085#respond Wed, 22 Apr 2015 13:31:02 +0000 http://openleft.ru/?p=6085 konte

С 24 марта в Москве проходит итальянская забастовка медработников[ref]Итальянская забастовка — форма протеста, заключающаяся в предельно строгом исполнении работниками своих должностных обязанностей и правил.[/ref]. Она немногочисленна: в акции принимает участие порядка двадцати человек в семи лечебных заведениях города. Они выступают против сокращения штатов, систематических неоплачиваемых переработок, а также неадекватной медицинским требованиям организации труда.

Нынешняя итальянская забастовка — первая в Москве с 1993 года, когда протестовали сотрудники скорой помощи. Хотя и нельзя утверждать, что все это время в московской и вообще в российской системе здравоохранения не было проблем, в последние годы ситуация заметно ухудшилась, и связано это в первую очередь с проводимыми государством реформами.

Как известно, со времен СССР поликлиники и больницы получали финансирование из бюджета. Это позволяло покрывать все расходы на медицинские услуги. Помимо этого, с 1990-х годов в стране функционируют фонды обязательного медицинского страхования (ОМС). Они формируются за счет поступлений от работодателей. Сейчас размер поступлений составляет 5,1% от зарплаты, не превышающей 624 тыс. рублей в год. С более высоких зарплат в фонд поступает то же количество денег, что и с 624 тыс. По своей задумке, фонд ОМС направляет средства, которые должны покрывать расходы медицинских учреждений, на оказание услуг пациентам. Однако тарифы на услуги были установлены несоразмерно низкими (например, рентген легких оценивается в 275 рублей, притом что реальная стоимость услуги порядка 1 тыс. рублей) и не могли покрыть расходы, поэтому вся система продолжала финансироваться из бюджета.

В 2010 году был принят базовый закон об ОМС, идея которого состояла в том, чтобы деньги «шли за пациентом» и финансирование медицинских учреждений велось из фондов ОМС по факту оказания медицинских услуг. В то же время тарифы не претерпели изменений, поэтому возникающий отсюда дефицит средств поликлиники продолжали покрывать за счет бюджета.

Когда 7 мая 2012 года Путин подписал т.н. «майские указы», стало ясно, что в сложившейся системе грядут серьезные изменения. Дело в том, что, согласно одному из указов, к 2018 году зарплаты врачей должны вырасти до уровня, в два раза превышающего средний заработок в регионе, при этом о резком увеличении бюджетных ассигнований речи не идет — наоборот, расходы на здравоохранение с каждым годом падают. Начавшийся в 2014 году кризис еще больше обострил нехватку средств.

Правительство Москвы довольно долго продолжало финансировать по старой схеме городские лечебные заведения, но бюджетные трансферты постепенно сокращались. С конца 2013 года московские власти проводили исследования городской системы здравоохранения с целью выявить возможные варианты перераспределения трат. Было предложено несколько вариантов: выведение части сотрудников за штат, сложение нескольких ставок вместе и сохранение старых зарплат, увеличение специализации больниц.

0_aea07_265d0ceb_XL

Очередь в регистратуру.

Чиновники остановились на варианте, предполагающем сокращение числа учреждений в два этапа: слияние нескольких с преобразованием части поликлиник и больниц в филиалы и дальнейшая ликвидация некоторых из них. Преобразование в филиал подразумевало увольнение части специалистов, которые уже представлены в основном лечебном заведении или в других филиалах. Всего было заявлено о закрытии 28 учреждений, в том числе 15 больниц.

Все это происходило на фоне протестных акций в регионах, где ситуация еще хуже. Например, в 2014 году работники скорой помощи в Уфе два раза объявляли голодовку. Их требования в целом схожи с теми, что выдвигаются сейчас участниками итальянской забастовки в Москве: доукомплектование штатов и оплата дополнительных дежурств. Правительство Башкирии неоднократно заявляло, что выполнило все требования протестующих, однако в марте этого года голодовка началась вновь и продолжается уже больше месяца.

В Москве же в ноябре и декабре прошла серия митингов против реформы здравоохранения в ее нынешнем виде, сокращения сотрудников и закрытия больниц. Крупнейшая из этих акций собрала, по оценкам организаторов, до 10 тыс. человек. В ней приняли участие не только медицинские работники, но и представители различных политических и общественных организаций. Однако московские власти предпочли не вступать в переговоры и заявили, что в акциях участвуют не врачи, а посторонние силы. Требования участников митинга выполнены не были.

В подготовке этих акций активно участвовал профсоюз работников здравоохранения «Действие», изначально возникший в Ижевске, но сейчас являющийся всероссийской организацией с 3,5 тыс. членов в 20 регионах. Именно профсоюз «Действие» сейчас организует итальянскую забастовку медиков в Москве.

«Открытая левая» попыталась разобраться ситуации и поговорила с основными действующими лицами забастовки.

Коновал2

Андрей Коновал – организационный секретарь профсоюза «Действие». При нем организация уже успела провести множество акций. Андрей рассказал «Открытой левой» о причинах, заставивших московских врачей начать забастовку, о том, почему был избран именно такой формат и какие цели ставят перед собой протестующие.

Андрей, что собой представляет профсоюз «Действие» сейчас?

Первичные организации профсоюза есть в 25 населённых пунктах, городах и райцентрах, численность — около 3,5 тыс. человек. Всего около 45 первичек.

Давайте перейдем к итальянской забастовке. Что заставило ее объявить и почему был выбран именно такой формат протеста?

Потому что другие способы продемонстрировать системные противоречия в организации работы амбулаторного звена поликлиник были бы неэффективными. Необходимо было привлечь общественное внимание. Поэтому и выбрали форму протеста с таким громким названием – «итальянская забастовка». Хотя суть ее просто-напросто в том, что медики явочным порядком переходят к работе в строгом соответствии с Трудовым кодексом и стандартами оказания медицинских услуг.

Ну а каковы причины?

Причины в том, что сегодня реальный рабочий день сотрудника поликлиники составляет 10-12 часов, иногда даже больше. Эти переработки не учитываются и не оплачиваются должным образом (в соответствии с ТК). Врачи поставлены в такую ситуацию, что вынуждены «форсировать» время приема пациентов, — это объективно не может не сказаться на качестве оказания медицинской помощи. На прием и осмотр пациента остается меньше 10 минут, это повышает риск врачебной ошибки, снижает качество работы. Люди, которые трудятся в медицинских учреждениях, в этой ситуации лишаются не только возможности видеться с семьей, воспитывать детей, восстановиться после рабочего дня, но и ощущения важности и полезности того, что они делают, поскольку при таких рабочих темпах реализация их профессионального долга дискредитируется. Настоящие профессионалы, обладающие чувством долга, не способны мириться с такой ситуацией и выступают против. Поэтому сейчас мы и пытаемся показать, что московское здравоохранение тотально недофинансировано, врачей реально не хватает и нужно срочно что-то менять.

Согласны ли вы с тезисом, что забастовка провалилась?

Ну, власти такого уже не заявляют, они помалкивают на этот счет. Это говорилось в первую неделю – просто информационная атака. У нас, как мы с самого начала и заявляли на пресс-конференции, порядка 20 человек в шести лечебных заведениях (даже в семи). Какая-то часть еще хотела присоединиться, но под давлением отказалась от этой идеи. Это нормальное явление, тут ничего нового нет. Вступить в такое противостояние с системой могут только люди, обладающие определенной выдержкой, мужеством, к тому же хорошо ориентирующиеся в юридической стороне вопроса.

Хочу подчеркнуть, что успех акции зависит не только и не столько от массовости, сколько от того, что мы даем некий пример правильной работы. Даже если бы один человек в Москве сказал, что готов устроить итальянскую забастовку – и выдержал бы этот нажим, – мы бы и тогда считали, что акция удалась.

А удалось ли вам, все же, чего-то добиться в результате забастовки?

Да, на уровне конкретных учреждений. Уже накануне этой акции и тем более в первые ее дни сначала обещали, а потом действительно начали изменять структуру рабочего времени в соответствии с нашими пожеланиями: сокращать время приема и увеличивать время на вызовы к пациентам, менять норматив времени приема одного пациента (с 10 до 12 минут, например). Некоторым участникам забастовки установили индивидуальный график приема в соответствии с федеральными требованиями и реальными потребностями во времени для работы с каждым пациентом. В Диагностическом центре №5 (ГБУЗ «Диагностический центр №5 ДЗМ») удалось добиться отставки главного врача, который планировал уволить 500 человек. Ну и всякие мелочи, вроде обеспечения канцелярскими принадлежностями, которые до этого врач был вынужден покупать за свой счет. Где-то перестали ставить неоплачиваемые смены в воскресный день. Какие-то процессы пошли, но это только на местном уровне, а наша задача – добиться изменений организационных принципов медицинской системы. Главное достижение – мы привлекли к проблеме внимание общественности и некоторых органов власти.

Собираетесь ли вы проводить забастовки в других регионах?

Наш профсоюз действует не «сверху», а «снизу», и если наши первички готовы к такой постановке вопроса, то центральное руководство их поддерживает. Такая забастовка была проведена в апреле 2013 года в Ижевске и завершилась успешно: 90% требований были выполнены. Тот опыт, который мы сейчас нарабатываем в Москве, будет обобщен, будут сформулированы методические материалы. На самом деле, вовсе необязательно использовать его в рамках итальянской забастовки, потому что, строго говоря, то, что происходит сейчас в Москве — не забастовка вовсе: задача акции не нанести экономический ущерб работодателю или, тем более, пациенту. Наоборот, попадая на прием к участникам забастовки, пациенты получают объективно более качественное обслуживание. Так что мы можем и не называть это итальянской забастовкой, а просто внедрять этот опыт в качестве рекомендаций по защите прав медицинских служащих, прибегая к терминам забастовки лишь тогда, когда нужно привлечь внимание общества.

Каким вы видите будущее профсоюза «Действие»?

Профсоюз должен стать массовым. Это позволит оказывать серьезное влияние на социально-трудовые отношения с работодателем. Это непростая задача, но другого пути нет.

«Открытая левая» также связалась с непосредственными участниками забастовки и спросила их о причинах, целях и результатах протеста.

Чацкая

Екатерина Чацкая – акушер-гинеколог в филиале №4 городской поликлиники №180. Она пыталась самостоятельно бороться за улучшение своих условий труда, но не сумела добиться никаких изменений. После того как её маленький сын со слезами на глазах стал просить ее не идти на работу, потому что вообще не видит ее дома, она поняла, что пришло время решительных действий.

Расскажите об условиях, в которых вынуждены сегодня работать врачи в поликлиниках?

У нас ситуация следующая: нагрузка уже давно была достаточно большая. Я работаю в районе Митино, это молодой, растущий район, в женской консультации: у нас много беременных женщин, ну и, соответственно, уже родивших, а также онкологических пациенток.

У нас всегда был недобор врачей, при этом руководители периодически брали новых докторов, персонал потихоньку расширялся. Это, конечно, давало какое-то облегчение. Но когда началась вот эта оптимизация, у нас резко сократили количество врачей, участки расформировали, причем никто их реально не считал: сколько женщин на участке. Дома — их просто распределили, не понятно, по какому принципу, и нагрузка, конечно, значительно выросла.

Еще до этого ввели систему ЕМИАС[ref]Единая медицинская информационно-аналитическая система города Москвы[/ref]. Это было в 2013 году. У нас по приказу Минздрава первичный прием беременных женщин — 30 минут, а повторный — 20, а нам поставили шаг в ЕМИАС (время приема на одного пациента) — 15 минут. Т.е. они заведомо сократили время и сделали так, что реально оказать помощь женщине за это время невозможно. Причем растет количество высокотехнологичной помощи, например, ЭКО (экстракорпоральное оплодотворение), и получается такая ситуация, что ко мне приходит женщина, у нее, допустим, длительное бесплодие много лет или много выкидышей (10 выкидышей бывает, 12), и вот, наконец, у нее эта желанная беременность. И как ее можно за 15 минут принять? И выходит, что врач просто должен заниматься, грубо говоря, профанацией. Просто «для галочки»: пациентка пришла, отметилась и ушла — все остальное уже вне лимита времени. Либо второй вариант, доктор начинает заниматься лечебной работой, вся эта сетка сдвигается и за время, отведенное для приема, врач не успевает ничего, начинает заниматься приемом остальных пациентов в свое личное время.

Я не могу заниматься такой женщиной всего 15 минут – в итоге мой рабочий день длится 10-12 часов, иногда даже больше. Потому что больным на приеме надо еще бумаги оформить, еще куча отчетов, количество которых растет постоянно. И получалось, что никто это время не учитывал, никого это не интересовало, и, в общем-то, всем платили за одну ставку.

Ситуация была уже критическая, и я неоднократно обращалась к руководству с просьбой как-то разъяснить, как-то решить эту ситуацию. Ну и были ответы: «надо как-то стараться», «все уже решено», «мы ничего сделать не можем», «надо укладываться в этот норматив». Потом нам поставили норматив в 12 минут на человека, что еще меньше, и говорили о том, что еще будут сокращать. Время самого приема увеличилось, т.е. норма людей, которых мы должны принять, увеличилась. Причем этот норматив нигде не прописан — все на словах.

Получается, что именно с началом реформирования системы здравоохранения система начала ухудшаться дополнительно?

Ситуация резко ухудшилась.

Понятно. И от руководства, администрации вы никакого отклика не получили?

Абсолютно. Никакого. Все наши попытки что-то изменить они пытались «погасить» на «низком уровне», чтобы это никуда дальше не пошло. Я сама лично неоднократно предлагала руководству написать об этом в вышестоящие организации, я даже подготовила бумагу, но никакой поддержки со стороны руководителей не нашла.

Что для вас стало точкой невозврата? Что окончательно убедило вас в необходимости протеста?

Ну лично для меня, как для мамы, это была ситуация, когда я с утра уходила на работу, мой сын еще спал, а когда приходила с работы – он уже спал. Я его просто не видела. И в какой-то момент он проснулся, когда я в очередной раз уходила на работу, и схватил меня за рукав, начав плакать: «Мама, не уходи!» Я просто поняла – все, надо что-то менять. Когда я в этот день пришла домой, он, естественно, уже спал, я была очень уставшая (у меня был очень тяжелый день). Я пришла, села — у меня слезы в три ручья, я просто не знала, что делать, я взяла и написала это все на бумаге. Всю ситуацию, которая у нас сложилась, я описала и отправила в трудовую инспекцию. До сих пор ответа оттуда нет, хотя прошло уже почти два месяца.

В итоге я недели две ждала, потом поняла, что это там так и останется, никуда дальше не пойдет. Я начала искать единомышленников, тех, кто бы меня поддержал, потому что бороться в одиночку, конечно, очень сложно. И вот я вышла на коллег, которые тоже хотят что-то изменить. Мы с ними встретились, пообщались и пришли к идее итальянской забастовки.

Почему, как вы думаете, эта забастовка пока не находит такого отклика во врачебной среде, почему на нее не решаются другие?

Все запутано. У медиков, наверно, вообще очень развита инертность. Меня очень многие мои коллеги поддерживают, я бы сказала, что практически все. И никто не сказал ни разу, что я не права. Наоборот, все говорят, что я молодец, что они со мной, но чтобы сделать какие-то активные шаги – очень многие боятся. Но в нашей поликлинике меня поддерживают несколько коллег – я не одна, кто в этом участвует. И все же именно активных действий многие боятся. У нас очень много пенсионеров, которые просто хотят досидеть до пенсии, у нас есть много людей, которые, посмотрев на всю эту ситуацию, начали искать работу в других местах, собираются уходить. Когда они уйдут, вообще не понятно, что будет.

У нас, например, сократили врача ультразвука, на остальных врачей нагрузка резко повысилась, и одна доктор ушла – не выдержала этой нагрузки. У нас остался один врач на огромный район, который делает ультразвук для беременных. Это, на мой взгляд, в XXI веке просто абсурд, когда у меня беременная по две-три недели ждет в очереди на ультразвук. И выходит, что я либо должна ей «мягко» намекнуть, что было бы неплохо сделать его платно (потому что это срочно), либо ей приходится ждать, и я переживаю, что мы что-то упустим.

У нас на гинекологический УЗИ на следующей неделе выделили 24 талона. Всего 24 талона на ультразвук и гинекологию! Это безобразие. В идеале каждой женщине хотя бы раз в год надо делать ультразвук, а тем, у кого какие-то проблемы, иногда раз в квартал, иногда каждый месяц надо делать. А у нас такой возможности нет.

У меня к вам еще такой вопрос: ведь это уже не только ваши проблемы, это уже проблемы пациентов, населения. На это администрация тоже никак не реагирует?

Абсолютно никак. У нас есть указание сверху от Департамента здравоохранения: повысить доступность талона. Не доступность медицинской помощи, а именно доступность талона на прием. И получается, что у нас на каждого врача увеличивается время приема, уменьшается же время приема на каждого пациента. Помимо этого, у нас отменили все повторные талоны, то есть я как врач уже вообще не могу никого к себе записать, женщина должна сама записываться. А горизонт записи – две недели. Ко мне женщина пришла, например, с больничным листом, где я ей на пять дней даю больничный, я ей его через пять дней снять не могу: у меня нет мест. И я вынуждена ее принимать по живой очереди, как бы сверх того, что у меня записано.

А для того чтобы еще повысить доступность талонов, чтобы они там, в департаменте, загорелись зелененьким светом на мониторе, они делают еще очень интересный шаг: на словах регистраторам дают распоряжение отменить принимающим врачам наугад талона три или четыре. А нам, тоже на словах, приказывают принимать и тех, кто был записан, и тех, кто вновь записан.

Это еще увеличивает нагрузку?

Конечно. Еще мы обязаны принимать экстренных пациентов, но это даже не обсуждается, оказание экстренной помощи — это прямой долг врача, и если женщина приходит с болью или кровотечением – это тоже обязательный прием. Нагрузка действительно огромная.

У нас не были просчитаны участки, и когда мы начали нашу акцию, они наконец-то посчитали количество прикрепленного населения. По приказу Минздрава по гинекологической части норма – 2,2 тыс. женщин на врача, а у нас, после того, как подсчитали, выяснили, что есть участки по 2,9 тыс., а есть участки – по 7 тыс. женщин. И они просто разделили все участки пополам и у нас у всех теперь по 5,5 тыс. А каждый доктор получает только за одну ставку.

И последний вопрос. Каким вы вообще видите будущее вашего движения и вообще профсоюза «Действие»?

Ну, профсоюз у нас набирает силу, все больше и больше людей к нему присоединяется, потому что они видят реальные результаты борьбы. Я думаю, что тут будет положительное развитие событий.

Что касается нашей акции – надеюсь, что у нас все-таки будет диалог с нашей властью. У нас уже была одна встреча в общественной палате при Минздраве, они взяли наши предложения, которые мы оформили, указав все проблемы. Они все это взяли и обещали с нами связаться. Пока, правда, тишина, но обещали, что позвонят, так что ждем.

То есть пока нет никаких сдвигов?

Нам еще ставили рабочие дни в воскресенье (при официальной пятидневной неделе). Без каких-либо дополнительных соглашений или даже устных распоряжений. Просто открывали запись к врачу и все. Предполагалось, что врач обязан выйти на работу в этот день. После моего письменного обращения к руководству (я просила разъяснить, на каком основании мне открыли запись), у нас отменили такие дежурства, признав их незаконными. Это одна из наших побед!

Конте

Елене Конте в течение недели пришлось в паре с еще одним врачом работать на восемь участков, после чего она приняла решение начать борьбу за свои права. Елена пока не видит серьезных положительных изменений, но не теряет оптимизма.

Не могли бы вы сказать об условия, в которых сегодня работают врачи в поликлиниках?

Ну, это недостаток кадров. Вот у нас на восемь участков в отделении работает четыре врача.

Для вас это было основной проблемой?

Да. Еще нестабильность заработной платы. Тут многое зависит от стимулирующих выплат, и они то есть, то их нет, и непонятно, сколько процентов тебе дадут и т.д.

А какое влияние последние реформы оказали на ситуацию?

Самое непосредственное.

То есть именно после них начались увольнения?

Да. У нас терапевты не были уволены, у нас увольнялись специалисты. Физиотерапевт, окулисты, еще некоторые были уволены. Лаборатория.

Понятно. А администрация как себя вела?

Вы имеете в виду…

Поликлиники. Вы же, наверное, обращались с жалобами о том, что не хватает специалистов? Они как-то реагировали?

Конечно. Но эти жалобы были не письменные, это было устно на общеклинической конференции, которая раз в неделю проводится. Там на все наши пожелания нам говорилось одно: что все это дело решенное, никто это менять не будет, поэтому мы и перешли на такую работу, работайте, как хотите, терпите, но работайте, ничего не изменится, все давно решено. Это стандартная практика.

Понятно. А вот для вас что конкретно было точкой невозврата? После чего вырешили, что необходимо переходить к итальянской забастовке?

Ха, это было после того, когда мы неделю работали с доктором вдвоем на восьми участках!

А почему, как вам кажется, многие не решаются присоединиться к вашему движению?

Ну мне кажется, что это «великое русское долготерпение», инертность.

Последний вопрос – каким вы видите будущее профсоюза «Действие» и самой забастовки?

Это отличный вопрос. Я считаю, что у профсоюза «Действие» светлое будущее: все больше людей начинает понимать, что это профсоюз, в который стоит вступить и который действительно решает наши проблемы. Вот, например, у нас многие медики сейчас выходят из государственного профсоюза.

А насчет итальянской забастовки, честно говоря, у меня ощущение, что пока речь идет о бессрочной акции, потому что пока она вообще ничего не решает.

Землянухина

Анна Землянухина – один из координаторов забастовки, представившая более широкую картину картину происходящего на уровне начальства. Она приняла решение начать забастовку после того, как столкнулась с полным непониманием руководства поликлиники. Она уверена в успешном будущем профсоюза.

Не могли бы вы сказать пару слов об условиях, в которых сегодня работают врачи?

Основная сложность в том, что врачей не хватает. Сокращают не столько педиатров, сколько узких специалистов. Поэтому поток пациентов к оставшимся врачам очень большой, и зачастую записаться к тому или иному доктору становится проблемой.

Кроме того, Департамент здравоохранения города Москвы объявил борьбу за повышение доступности здравоохранения, и в условиях нехватки врачей это реализуется путем увеличения рабочего дня врача и уменьшения времени приема на одного пациента. Но поскольку за такое время принять по-человечески пациента нельзя, приходится выходить за рамки времени, и рабочий день врача по факту увеличивается.

Как на данную ситуацию повлияли последние реформы в сфере здравоохранения?

Откровенно говоря, до января этого года было более-менее нормально. Конечно, было тяжело, но стало еще хуже. Ну и главное, в связи с реформами стали закрывать стационары, и теперь гораздо сложнее пациенту попасть в стационар. Сверху спускают устное распоряжение: «в стационар не брать», и когда врач направляет человека в стационар – скорая помощь отказывается его госпитализировать, и так могут отказывать по 3-4 раза, принимают только тогда, когда человеку уже совсем плохо.

Какую роль во всем этом играет администрация поликлиники, какова их позиция?

Ну, они подчиняются вышестоящему начальству, которое спускает им свои распоряжения.

То есть они не стараются идти навстречу?

Все очень зависит от человека. Некоторые стараются. Как правило, начальство нижнего звена – заведующие отделениями — в большинстве случаев люди адекватные и стараются пойти на встречу, но вот на более высоких уровнях… нет, там тоже есть адекватные люди, но они зажаты в тиски, им сверху спускают эти распоряжения, и они вынуждены им следовать.

Что для вас стало точкой невозврата? Когда вы поняли, что протест – единственный выход?

Точкой невозврата для меня послужило увеличение смертности среди пациентов. Ну и реакция начальства на наши протесты. На встрече с ними мы поднимали все эти вопросы, что невозможно принять пациента за такое время, невозможно работать, а в ответ слышали одно и то же: «так решили». Люди пытаются донести, что так нельзя, а им говорят, что так решили наверху и ничего нельзя сделать.

С этим ясно. А почему, по вашему мнению, ваше движение пока не нашло широкого отклика среди других врачей, почему они не присоединяются?

На самом деле некоторые решаются. Почему это не происходит массово? Потому что наша система хорошо «работает». Во многих заведениях, как только у врачей появляется желание присоединиться, сразу включается начальство, прессует их, обещает посадить там, я не знаю, уволить, еще что-то сделать, чтобы никаких листовок не было, и после этого, как правило, желания поубавляется.

И последний вопрос – а каким вы видите будущее профсоюза и вашей акции?

Будущее профсоюза я вижу достаточно позитивным. Сейчас многие врачи выходят из официального профсоюза, так как больше не доверяют ему, а наша организация как раз набирает популярность.

Есть ли уже какие-либо уступки со стороны властей и начальства?

Пока главная и единственная – то, что нам увеличили время приема на одного пациента, теперь опять 15 минут, притом что до этого было 12 и подумывали еще уменьшить его.

Губарева

Последним человеком, с которым нам удалось поговорить, стала Мария Губарева. До забастовки ей приходилось за семь с небольшим часов принимать 36 пациентов, что для гинеколога – чрезвычайно много. Она пробовала обращаться в Минздрав, но не получила никакого ответа. По ее мнению, протестующим удалось достичь определенных успехов, но сколько-нибудь серьезных изменений в системе здравоохранения добиться пока не удалось.

Не могли бы вы рассказать об условиях, в которых сегодня вынуждены работать врачи в поликлиниках?

Конкретно в нашей поликлинике в целом увеличилась продолжительность приема и количество пациентов на приеме, иными словами, уменьшен шаг в сетке ЕМИАС. В частности, у гинекологов (я гинеколог) после всех этих изменений на прием стало 7 часов 12 минут и 36 пациентов. Это превышает все мыслимые и немыслимые нормы. Это нереально физически, мучительно и для пациента, и для врача. Плюс невозможность записать на исследование, потому что (у нас основное — УЗИ и анализы) «УЗИстов» тоже сократили, увеличили нагрузку, и когда она стала критической — они начали увольняться, потому что так тоже невозможно работать. Ну и анализы: запись на кровь на 10 дней вперед, многие исследования вообще не делают, сейчас ввели квоты на исследование свертывающейся системы крови и т.д.

Кроме того, у нас сократили акушерок (мы сидим с акушерками, а не с медсестрами), и врачи сидят одни, акушерок одна-две на несколько врачей. Акушерка посажена в отдельный кабинет и там «обслуживает» пациенток. Иными словами, женщины сначала идут к врачу, он делает какие-то назначения, далее они сидят в очереди к акушерке еще часок-другой, совершенно звереют и срываются друг на друге и на акушерках. Акушерки должны им выписать анализы, рецепты, записать через ЕМИАС к специалистам и т.д. В общем, это мучительно. Для всех: для врачей, для пациентов.

Все эти изменения произошли в связи с реформированием системы здравоохранения? Реформы оказали такое влияние на ситуацию?

Да. Изменения были очень серьезными.

А как администрация поликлиники ведет себя в связи с нехваткой специалистов и с таким увеличением нагрузки на врачей? Вы же обращались к начальству с этим?

До начала итальянской забастовки мы пытались, но никто нас не слушал. Когда в первый раз три месяца назад было объявлено, что будет увеличена нагрузка, я лично обращалась к заместителю главврача с вопросом: «Как это вообще возможно? Это нарушение норм трудового законодательства, и, в общем, так делать нельзя». На что мне сказали: «Кому не нравится — может увольняться. В стране кризис — всем затянуть пояса», и вообще: «Все на работу! Работайте, солнце еще высоко!»

Собственно, администрация поликлиники выполняет, как я понимаю, указы сверху (они же не сами это придумали). Они исполнители.

Понятно. А что именно переполнило чашу вашего терпения и заставило перейти к забастовке?

Ну когда я посидела неделю на этом безумном приеме. Еще до всех сокращений я написала обо всем и в Минздрав, и в инспекцию по труду – ответов нет. Потом прошла неделя, когда был этот безумный прием, и стало понятно, что так работать все равно невозможно: либо надо что-то делать, либо уходить.

Почему другие не решаются последовать вашему примеру и забастовка не приняла широкого размаха?

Потому что люди не верят, что в стране можно что-то изменить. «Бороться с системой бесполезно», — это общее мнение. Все думают — поскольку изменения проводятся «сверху» политикой государства, Минздрава, эту систему сдвинуть невозможно. Она просто раздавит своих мелких исполнителей – то есть нас, тех, кто не согласен. Плюс те, кто сначала решились было со мной начать забастовку (они, как я уже говорила, находились в действительно тяжелой ситуации), сразу же подверглись давлению с целью на корню все это дело прекратить. Администрация действовала всеми возможными методами, ну, в основном, устными: обвиняли в саботаже, в государственной измене, «государство нам дало работу, а мы тут против государства пошли» и т.д. Многие люди просто отказались от этой идеи, решив, что свои нервы дороже.

Каким вы видите будущее профсоюза и итальянской забастовки?

О будущем профсоюза я особенно не задумывалась. Наверное, если количество его членов увеличится, то он приобретет силу и, возможно, сможет решать какие-то вопросы по организации труда. То, что и должен делать профсоюз: защищать юридически права своих членов.

Ну а по поводу забастовки не могу вам ответить однозначно, потому что это заявление властей, что забастовка провалилась – неоднозначное. Если смотреть с точки зрения ее участников, тех 20 человек, что принимают участие, то наши-то все требования были удовлетворены, потому что они были законными. Оказалось, что руководству возразить нечего, и все строго по закону, с соблюдением всех норм. И нами все требования были соблюдены, так что я сейчас принимаю человеческое количество пациентов, у меня человеческое количество времени на пример, в общем, все, как положено.

Но это не решает глобальную проблему здравоохранения, то, что было, если бы к забастовке присоединилась значительная часть людей. Сейчас в нашем отделении, где бастую я одна, всех пациентов, которые не попадают ко мне, просто раскидывают по другим врачам. И они принимают за себя и за того парня, то есть за меня. А если бы мы все сказали, что будем принимать, как следует, то половина пациентов не смогла бы записаться на прием к врачу, они атаковали бы главного врача, департамент, и, в конечном итоге, руководству пришлось бы набрать штат, что, собственно, и решило бы проблему.

Материал подготовил Александр Григорьев, студент истфака МГУ.

Фото: Сергей Кузьминов.

Публикация этого текста стала возможной благодаря поддержке читателей «Открытой левой». Пожалуйста, помогите нам развиваться и публиковать больше подробных репортажей о социальном активизме и борьбе работников за свои права.

]]>
http://openleft.ru/?feed=rss2&p=6085 0