Наталия Протасеня — Открытая левая http://openleft.ru Один шаг действительного движения важнее целой дюжины программ (Маркс) Sun, 28 Apr 2024 21:30:22 +0000 ru-RU hourly 1 https://wordpress.org/?v=4.9.25 Стыд, отвращение и разделение чувственного в цифровую эпоху http://openleft.ru/?p=8828 http://openleft.ru/?p=8828#respond Mon, 12 Dec 2016 10:38:15 +0000 http://openleft.ru/?p=8828 mirror

После выхода третьего сезона «Черного зеркала» мир раскололся пополам: на тех, кто считает «Черное зеркало» лучшим сериалом последнего десятилетия, и тех, кто так и не оправился после просмотра первой серии. Пробуем разобраться, почему мрачная антиутопия про будущее сценариста Чарли Брукера никого не оставляет равнодушным и как развлекательная продукция коммерческого телеканала Netflix вдруг стала критическим искусством в лучших традициях самых радикальных теорий политической эмансипации.

Как мы помним, в первой серии первого сезона премьер-министр Великобритании в результате шантажа совершает акт совокупления со свиньей в прямом эфире национального телевидения. Идет он на это якобы под давлением собственного этического императива – чтобы спасти жизнь горячо любимой народом принцессы. Но скоро становится понятно, что к этому его принуждает массовая истерия в соцсетях, грозящая потерей должности. Похитившие принцессу неизвестные проявили недюжинную изобретательность, но все довершила цифровая бомба замедленного действия под маской общественного мнения – на что, разумеется, и рассчитывали преступники. Идея показать историю цифрового шантажа как оскорбительный фарс многим показалась чересчур скандальной. Страшилка о цифровом терроризме, где количество просмотров в соцсетях превращает государственное дело в личное дело каждого, и вправду оставляла неприятный осадок. Все последующие серии порождали те же эмоции: страх, отвращение, стыд. Почти все герои сериала испытывают публичное унижение, гипертрофированное до глобальных масштабов особенностями сети. Само понятие сети в этом мире, кстати, теряет свои границы, перестает существовать как отдельное явление. Сеть становится самой реальностью, ключевой основой для чувственного опыта.

mirror1

Сериал «Черное зеркало» мог бы восприниматься как консервативный вызов идеям трансгуманизма, который предлагает нам лучезарный образ людей будущего, победивших болезни, смерть и нищету. Но такой пессимистичный взгляд на будущее прогресса и технологий нам давно не в новинку. Апелляции к тотальному контролю, биополитике, полному сращению биологического тела со средствами экономического производства и потребления – лишь верхний, самый очевидный и легко считываемый слой повествования. «Черное зеркало» предлагает нам что-то еще: что-то, от чего холодеет внутри. И это что-то – невероятно точная визуализация неолиберальных законов исключения – негласных правил современного экономического и политического порядка, презирающих любые различия, которые противоречат идее эффективности, конкурентоспособности и индивидуального успеха. Такое исключение формирует новый тип этики социальных отношений. Усиленные возможностями цифровых технологий, эти правила становятся единственно возможной оптикой, как бы заранее вмонтированной в мозг человека.

Благодаря попытке поставить под вопрос принятый способ мыслить социальное происходит подрыв сложившегося символического порядка – системы символических ценностей и представлений. Именно порядок производства символических ценностей атакует чернокожий парень из низшего класса, чья основная функция – обеспечение биоэнергией своих более успешных собратьев («Fifteen Million Merits»). И пусть его отчаянный протест перед судьями и зрителями реалити-шоу был тотчас же апроприирован противниками, сама возможность выхода за рамки навязываемого порядка рождает надежду на преодоление спекулятивной риторики власти. Риторики, где этика, религия и нравственность становятся объектами политической спекуляции. О нарушении политики исключения — история молодой девушки, живущей по законам «лайкабильности», где высокий рейтинг из мобильного приложения позволяет получить доступ к лучшей жизни («Nosedive»). В самый разгар престижной вечеринки, на глазах у того высшего общества, частью которого она так самозабвенно стремилась стать, героиня бурно изливает чувства, подавляемые с детства, что вызывает грандиозный поток дислайков, отправляющих ее прямиком в настоящую тюрьму – место для тех, кто «потерял» свое цифровое «лицо».

mirror2

Кажется, центральной темой сериала выступает теория «сбоя» или «зазора» – зазора между несколькими способами мыслить общество. Именно возможность по-разному мыслить существующий социальный, политический, этический и эстетический порядок представляется ключом к социальным изменениям группой таких теоретиков революционного жеста, как Жак Рансьер, Ален Бадью, Пьер Бурдье, Джорджо Агамбен. Подрыв существующего символического порядка изнутри есть основной метод саботажа авторитарной парадигмы власти. В случае «Черного зеркала» власть также проявляет себя через механику агамбеновского «лагеря» – такого типа тотального контроля над человеком, который был свойственен концентрационным лагерям XIX и ХХ веков. C той лишь разницей, что в цифровую эпоху машина власти становится безличной и политическая репрессия реализуется не как физическое уничтожение, но как блокировка аккаунта в глобальной цифровой вселенной или исключение из системы цифрового производства и потребления. Суверен (лицо или группа лиц, наделенных властью) в этом мире рассредоточен, реплицирован и инсталлирован в оптику веб-камеры электронного девайса. Суверен множественен, нематериален, неуловим и непобедим, а в конечном счете – абстрактен. Реальным же остается то «человеческое», которое, словно по досадной случайности, все еще существуют в мире будущего. Именно это «человеческое» и есть последний оплот протеста. Ревность, боль, зависть, стыд – те проявления политического несогласия, которые не дают человеку окончательно превратиться в робота во вселенной интеллектуальных машин, воплощающих собой вожделенный экзокортекс – овнешненный, отдельный от биологического тела разум.

Именно благодаря этим спорадическим, некрасивым и неуместным проявлениям слабости «человеческого» реализует себя протест против постфордистской логики сращения человеческого тела с рынком. В рамках постфордистской экономики нематериального труда работодатель покупает не только руки своего работника, но его интеллект, эмоции, душу. Такой тип экономики порождает новые модели капитала – символический, социальный, культурный. Иллюстрацию подобного типа экономического производства мы видели в серии «Nosedive»: количество лайков от «качественных» людей напрямую влияет на платежеспособность главной героини. Постфордизм в цифровую эпоху беспощаден, но и там остается место для рессентимента. Реализовать его безнаказанно, правда, не удается ни одному из героев: рыжеволосая героиня, бросившая вызов логике социального капитала, в итоге была исключена из рейтинговой экономики и выброшена на обочину жизни. Чернокожий парень так и не смог разбить зеркальные стены цифровой кельи, а его протест в виде угрозы самоубийства был куплен и превращен в душещипательное шоу на одном из развлекательных телеканалов. Таким образом, способность ощутить боль и стыд – единственный доступный способ пассивного сопротивления в эпоху цифрового капитализма.

mirror4

Так было в первых двух сезонах, но кульминацией освободительной риторики сериала выступает третий сезон, а именно – серия «Men Against Fire». Серия посвящена борьбе армии усовершенствованных при помощи компьютерной программы людей с «Тараканами» – «генетическим мусором» человечества. Благодаря вживленному в мозг чипу, искажающему образ врага, люди видят «Тараканов» в образе страшных мутантов – недостойных жалости уродов и зомби – и не слышат их речи. Но случается сбой в программе, и один из солдат начинает видеть мутантов в образе людей, распознает и понимает их речь. Если опустить аллюзии на реальные политические события и деконструировать ситуацию в духе французского философа Жака Рансьера, получится одна из наиболее образных визуализаций его теории разделения чувственного. Ситуация разделения чувственного – это такое состояние общества, при которым один класс (правящий) не слышит и не видит другого (угнетенного) и поэтому не признает его право на равенство. Демократия невозможна в ситуации, когда за одной частью народа не признается право «политического животного»: их голоса не слышны, они незримы – следовательно, не равны. Неравенство как результат разделения чувственного может быть преодолено лишь через обретение общей категории чувственного. Сбой, разрыв между идентичностями, представление определенного чувственного опыта общим для всех – путь к видимости угнетенных и осознанию самого процесса угнетения. Такой сбой осуществляется благодаря выходу за пределы репрессивной идентификационной модели.

Технологии могут превратить жизнь человека в ад, но они не могут произвести полную экстракцию «человеческого». Именно способность испытывать стыд и отвращение к унижению, его бесконечная уязвимость и способность к критическому отстранению делают человека сильнее алгоритма. Тем интереснее тема этического компромисса, которая проходит сквозь все сезоны. Заключительная серия последнего сезона, «Hated in the Nation», неожиданно перекликающаяся с историей про свинью, предлагает наиболее острый и ироничный комментарий к консервативному этическому повороту, который мы наблюдаем повсеместно здесь и сейчас. Невинная попытка восстановить справедливость и наказать тех, кто попирает пресловутые права человека, приправленная нечеловеческими скоростями и мощностями сети, оборачивается кровавой бойней. Этика, потерявшая свое критическое осмысление, становится тем белым флагом, под которым творятся ужасы неолиберального режима – гуманитарные войны, эскалация террористической угрозы, расцвет правого консерватизма. Холодящая кровь история детоубийцы, обреченной бесконечно проживать день убийства в рамках игрового квеста на глазах у осуждающей публики («White Bear»). Подросток-педофил, подвергшийся бесчеловечному троллингу неизвестных, подглядывающих за ним через веб-камеру («Shut Up and Dance»). Поражающее своей жестокостью наказание в обоих случаях наводит на размышления о том, как далеко может завести одержимость этикой и неустанная жажда возмездия. Не становятся ли любители выносить моральные суждения еще более изощренными попирателями прав человека? Не выступает ли этика лицемерной служанкой интересов власти, ведь этика, как оказалось, неплохой источник экономической выгоды?

mirror5

К счастью, слегка параноидальный характер сюжетов «Черного зеркала» не превращается в навязчивую идею об Апокалипсисе и полностью компенсирован отличным вкусом команды сценаристов и режиссеров. Ощущение некоторой избыточности, пожалуй, мог бы вызвать эпизод с материализованным ботом умершего молодого человека, привезенным в картонной коробке его горюющей девушке («Be Right Back»). Не в силах пережить боль утраты, она воспользовалась популярным сервисом и заказала надувную копию возлюбленного со встроенным искусственным интеллектом, воссозданным по оставшимся после него сообщениям, фотографиям и аккаунтам в соцсетях. Несмотря на то, что такие боты уже не фантастика, а реальность, этот эпизод балансирует на самой грани гротеска. Но и здесь гротеск кажется оправданным – намеренная абсурдизация таких болезненных тем, как смерть близких, лишь добавила объема общему высказыванию, сделанному без излишнего занудства и морализаторства.

Если во время просмотра зрителя и охватывает невыразимый ужас от происходящего на экране, то это происходит не из-за дешевых спецэффектов и извращенной фантазии авторов. Все дело в изящно выстроенной проекции на реальность, в неприятном ощущении чего-то хорошо знакомого. В истории с «Черным зеркалом» возникает один вопрос: как мог сериал, права на который принадлежат развлекательному канала Netflix, то есть сериал, рассчитанный на массового зрителя и коммерческий успех, так вдумчиво и изящно отразить самые глубокие противоречия сегодняшней политической, социальной и экономической действительности, в том числе задев главные болевые точки современной морали? Недавно стало известно, что команда видеосервиса Netflix выпустила веб-приложение «Rate Me» – то самое приложение из серии «Nosedive», которое свело с ума рыжеволосую героиню. И пусть речь идет лишь о «шутке в поддержку сериала», весело от нее вовсе не становится. Развлекательный сериал, прямо говорящий о проблемах угнетения и универсалистской этики, показывающий радикальные методы политической эмансипации – это прекрасно. Однако мучает опасение, что подобные гибриды капитализма и левого дискурса и есть примета той самой цифровой экономики и электронного правительства, навстречу которым мы так стремительно движемся.

Наталия Протасеня — куратор, магистр социальных наук.

]]>
http://openleft.ru/?feed=rss2&p=8828 0
Look At Me: Мне можно не платить, я все равно вас люблю http://openleft.ru/?p=6159 http://openleft.ru/?p=6159#respond Thu, 07 May 2015 13:07:09 +0000 http://openleft.ru/?p=6159 Недавний скандал вокруг российского издательского дома Look At Me вскрыл любопытную тенденцию осознания представителями творческих профессий своей уязвимости на рынке купли-продажи продуктов так называемого «нематериального труда», служащих, вопреки утверждениям менеджеров от культуры, вполне определенной цели – погоне за прибылью. 

Screen Shot 2015-05-06 at 1.09.03 PM

«Товар, производимый нематериальным трудом (его неотъемлемая потребительная стоимость определяется его ценностью в качестве информационного и культурного контента), отличается тем, что он не только не уничтожается в процессе потребления, но, напротив, набирает силу, преобразуется и формирует «идеологическую» и культурную покупательскую среду» (М. Лаццарато).

Подобная постановка  задачи со стороны работодателя делает без того неустойчивое положения фрилансера крайне удобным для дальнейших спекуляций на «престиже» проекта – одной из основных бизнес-стратегий современных институций культурной индустрии, для которых характерны такие свойства, как мобильность, открытость к инновациям, свобода, горизонтальные связи, а также наделение работника статусом субъекта, который, по Лаццарато, должен самовыражаться, говорить, сотрудничать и т.д., то есть стать «субъектом коммуникации»: «Таким образом, требование «стать субъектами коммуникации» обещает оказаться еще более тоталитарным, нежели былое жесткое разделение на труд умственный и физический (идею и воплощение), поскольку капитализм стремится вовлечь в процесс производства стоимости саму личность и субъективность рабочего».

Таким образом, за статусом независимого работника-фрилансера мы обнаруживаем «пролетария умственного труда», чье трудовое существование характеризуется крайней неустойчивостью, ведь нефиксированные рабочие часы, гипермобильность и гиперкоммуникация, краткосрочные контракты либо их отсутствие, истончение грани между формальным и неформальным общением, а также «оппортунизм» – вынужденная готовность в любой момент подключить профессиональную креативную производительность и использовать все шансы изменчивой неолиберальной реальности (по П. Гилену) – ведет к смешению рабочего и нерабочего времени (а следовательно, переработке), взаимопроникновению частного, профессионального и публичного и, как следствие, быстрому профессиональному выгоранию без каких-либо социальных гарантий.

При этом иллюзия автономной работы фрилансера, где он сам оказывается предпринимателем, работающим «на себя», оказывается слишком привлекательной для многих представителей креативных профессий, чтобы намеренно предпринять попытки к уменьшению той самой «свободы» и переходу к более формализованным типам сотрудничества. Тем более ценным представляется пример самоорганизации внештатников, многие годы работающих на Look At Me. Их попытки формализовать общение с работодателем через обращение к адвокатом, а также идеи о создании профсоюза представляются ярким примером сопротивления общей тенденции постфордистского типа производства, основанной на гипер-эксплуатации работников интеллектуального труда.

Редакция Openleft.ru поговорила с членами инициативной группы самоорганизованных внештатных работников медиа-холдинга Look At Me фотографами Зариной Кодзаевой и Антоном Беркасовым.

Каким образом удалось разрушить этот барьер фрилансера перед страхом потерять заказ? Как выживает фрилансер, которому задолжали?
Антон Беркасов: В данной ситуации триггером был действительно пост Зарины на Facebook, но раздражение росло очень давно. Я на фрилансе с 2008 года. У меня были хорошие периоды, когда у меня были хорошие заказчики и с ними не возникало никаких проблем. Одни уходили, другие появлялись – у всех всегда разные периоды. Когда-то живешь большим количеством маленьких заказов, когда-то ты живешь одним большим заказом и т.д. В моей жизни Look At Me появился сначала в виде Hopes&Fears, там всегда были маленькие гонорары, значительно ниже рынка, и они всегда апеллировали к тому, что вроде как это публикация для портфолио. Но при этом и сроки и требования – все у них всегда было по-взрослому. В этом плане они никогда не уступали другим изданиям. Я не из тусовки Look At Me и я никого не знал из редакции – я просто с улицы зашел. Поэтому я никогда не был в курсе общей ситуации, что происходит в самом Look At Me, что происходит в The Village, платят ли зарплату или нет. Но в целом у фрилансеров такая ситуация, что месяц-два задержек – это в рамках обыденности. Фрилансер никогда не живет на те деньги, которые он сейчас заработал – он живет на те деньги, которые заработал два-три месяца назад. В случае с Look At Me – они задолжали большое количество мелких выплат очень большому количеству людей, и это психологически защищало их, так как человеку не захочется предпринимать больших действий, когда у него задолженность 20 тыс. рублей в виде пяти выплат, например. Хочется просто решить это по-хорошему: пишешь письма, общаешься, тренируешь терпение…

Почему Look At Me удавалось так долго спекулировать «престиже проекта»?
А.Б. У Look At Me есть свой актив в виде вот этой ауры – это работа «for exposure» («для известности»). Лично у меня не было боязни потерять заказы от Look At Me, потому что это издание, ничем не отличающееся от других. Просто они работают на другую аудиторию, но рынок-то один и тот же и работают они по тем же правилам. Может, у кого-то и стоят шоры на глазах касательно того, что Look At Me – это просветительский проект, что-то необыкновенное, но с профессиональной точки зрения как пишущих авторов, так и фотографов и иллюстраторов, – это обычное издание, которых в Москве сотни. И то, что они себя так позиционируют, не делает из них светоча российского просвещения. Поэтому для меня нет проблемы напрямую сказать этим людям, что они обнаглели. Как раз накануне в разговоре с женой я упомянул, что яркий пример эксплуатации, которая сейчас происходит повсеместно – это как раз случай Look At Me, и что стоило бы нам всем объединиться и высказаться. Практически в тот же вечер возник этот пост, и выяснилось, что нас очень много. Я не знал ситуацию изнутри и не понимал, сколько людей там работало. А там оказалось 80 с чем-то человек, и у всех одна и та же ситуация – с прошлого лета им не платят деньги, гонорары у всех одинаково низкие: 3-5 000 за съемку, порядок такой. Мы поняли, что нас очень много, я написал в комментариях, что нам стоит не просто пообщаться и забыть, а что-нибудь предпринять, и мы решили сделать группу в Facebook. Когда мы только сделали эту группу и начали туда всех добавлять, Аметов (Алексей Аметов, сооснователь Look At Me и ряда медийных интернет-проектов – прим. ред.) написал открытое письмо всем внештатникам, и мы поняли, что мы обязаны ответить на это письмо. Ну и мы быстренько написали ответ инициативной группой. В обсуждении, написании и корректировке ответа принимала участие инициативная группа из 20 человек. А 85 человек набралось уже после публикации. Люди постоянно писали мне и просили добавить их в список. Так, к группе из 25-30 человек после публикации письма добавилось еще 50 человек.

Screen Shot 2015-05-06 at 1.05.16 PM

Комментарии к посту Зарины Кодзаевой были очень разными – это ярко иллюстрирует отсутствие единой позиции у работников этой индустрии. Там были посты из серии: «Я все равно вас люблю!» и «Мне можно не платить, пусть Алексей Аметов просто купит мне выпить», что говорит о процветающем в этой среде непотизме.
А. Б. В целом в комментариях люди разделились на два лагеря – одни поддерживали нас, другие поддерживали Look At Me. Их доводы были в том, что мы неблагодарные дети Look At Me, взбунтовались просив своих кормильцев, которые дали нам возможность поработать на своем прекрасном проекте, и что это нам так хорошо помогло в нашей карьере, а мы требуем денег… Да мы, мол, еще и извиниться перед ними должны и пивом угостить. И что через полгода с нами никто не будет работать, что это будет черный список фрилансеров, с которыми никогда не надо работать, и что через год мы будем кланяться в ножки, чтобы они обратно нас взяли и дали нам маленькую съемочку. Я не понимаю, на чем были основаны их доводы.

Многие проекты в сфере культуры спекулируют на том, что несут просветительскую миссию и уже поэтому они могут меньше оплачиваться или вообще не оплачиваться. Насколько, по-вашему, такой подход отвечает стандартным критериям эксплуатации рабочей силы?
Я изначально не против такого подхода, но это необходимо предварительно обговорить и принять для себя решение – нужно это мне или нет. Здесь все было построено по другой модели: редактор – исполнитель, так что я не считаю, что здесь кто-то имеет право апеллировать к этой идее, что это просветительский проект в сфере искусства. И это к тому же коммерческий проект, на котором зарабатываются деньги. Поэтому я не вижу оснований цепляться за эту мысль.

Какими были ваши действия после публикации официального обращения к работодателям? Какова была их реакция?
А.Б. Дальше всякие СМИ опубликовали эту новость, мы давали комментарии, получился большой резонанс. К нам обратилось несколько юридических организаций с предложением безвозмездной помощи. Хотя, как оказалось позже, она вся – «возмездная»: просто они получают процент с успеха взыскания. У нас есть знакомый юрист, который предложил свою помощь, и мы с ним общаемся. После всех этих событий прошло несколько дней, ничего не происходило. Затем началась переписка с Аметовым, которая не несет никакого смысла. Это примерно то же самое, что его письмо-обращение про тяжелую ситуацию в стране. И опять же, никаких обещаний, все размазано. Плюс, прослеживается достаточно хамское отношение к внештатникам. И даже когда мы уже закричали об этом на весь Facebook, ничего не изменилось. Кажется, что посыл со стороны работодателей примерно такой: «Да, я вам должен денег, но ничего поделать не могу. Вы сидите-ждите, наверное, я вам когда-нибудь заплачу. Я не пойду искать вам деньги, и никаких действий предпринимать не собираюсь – я буду сидеть и ждать, когда все разрешится само собой». Ни о каких дополнительных усилиях речь не идет. К тому же, письмо очень абстрактно написано и из него не следует, что до первого июня будут погашены все долги, так что апеллировать к нему не получится.

Как остальные участники процесса относятся к идее обращения в суд?
А.Б. Большинство не настроены судиться, и я считаю, что это большая слабость. Я вижу, как люди немного «размазываются», мягчают. Я списываю это на нежелание отстаивать свои права – они просто не хотят всего этого. Плюс там такой прослеживается синдром: «Я не хочу засудить ребят, мне просто нужны мои деньги». Юристы предлагали мне ничего не ждать, а просто подписать договор, составить иск и отнести его в суд. Но так как мы коллективное решение принимаем, я обязан ждать.

Как обстояли дела с договорами при сотрудничестве внештатников с Look At Me?
А.Б. В редакторской работе с фрилансерами очень распространена ситуация, когда работаешь без договора. Тебе звонит редактор, срочно заказывает съемку, а потом вы уже начинаете разбираться. Многие так и работают. Многие, но не все.

Как родилась идея создания профсоюза?
А.Б. У меня эта идея родилась достаточно давно. Мы обсуждали это с друзьями, редакторами разных изданий. А тут в переписке в группе Facebook само собой возникло слово «профсоюз». Мы решили, что мы этим займемся, когда разберемся с этой ситуацией. Но сейчас в этом задействовано очень большое количество людей. Все кидают шапки вверх и кричат: «Хотим профсоюз!», но по-моему, никто не понимает, что такое профсоюз, как он устроен. Профсоюз –  это серьезная организация, юридическое лицо. Надо платить взносы и регистрироваться, вести отчетность и выбирать президиум, это большая работа, которую без инициативной группы делать невозможно. У меня есть интерес и силы, но я не понимаю пока, получится ли набрать критическую массу для формирования этого профсоюза. Сейчас 70 человек фрилансеров, фотографов, иллюстраторов и пишущих авторов из Москвы – это довольно серьезно, и если все эти люди скажут, что мы не будем работать на таких условиях, а у нас есть свои условия – это уже достаточно приличный фактор, чтобы работодатель прислушался. Потому что иначе не с кем будет работать. История с Look At Me – тоже  показательная, так как они перебрали большое количество авторов. Один человек из-за 20 000 рублей не будет ссориться, а из-за 200 000 –  уже будет. Поэтому лучше взять 10 разных авторов и задолжать каждому по 20 000 рублей, чем одному – 200 000. Так набрались эти 85 человек.

Screen Shot 2015-05-06 at 1.04.59 PM

Но ведь всегда найдется тот, кто согласится на условия, на которые не согласен ты. Кто-то, кто готов работать за меньшие деньги без потери в качестве. Есть ли страх просто остаться без работы?
Поэтому-то я и не уверен насчет профсоюза. У нас рынок немного диковатый, и будет ли какой-то студент Британки вступать в профсоюз, платить членский взнос – не знаю. У меня нет ощущения, что профсоюз – это именно та форма, которая нужна фрилансеру. Профсоюз – это жесткая структура, и мы можем оказаться в такой ситуации, когда хорошее издание может отказаться работать с профсоюзом, и работа в этом издании для всех членов профсоюза может оказаться закрытой. Это уже похожу на какую-то борьбу, и я не уверен, что люди, которые будут вступать в этот профсоюз, будут достаточно мотивированы для этого. Фрилансер же больше всего ценит свою независимость.

Но начало-то надо когда-то положить. Я так считаю.

Зарина Кодзаева: Фрилансер часто сталкивается с тем, что ему приходится идти на разного рода компромиссы с заказчиком, иначе он просто не получит работу. А профсоюз отрицает возможность компромисса. В условиях фриланса мы настолько все зависимы, что это такое принципиальное решение, которое очень сложно принять. Если говорить конкретно про Look At Me, то основной моей идеей было то, что это сотрудничество оказалось непрагматичным. Ты тратишь свое время на определенную работу, но постфактум оказывается, что она не оплачивается, а ведь это время ты мог потратить на поиск другой работы. И ты оказываешься в таком абсолютном денежном вакууме. Я поняла, что это нелогично, это не работает на мое благополучие. Но на самом деле, на тот мой пост меня сподвиг совершенно другой пост в Facebook. Кто-то писал о том, почему люди не высказываются на о текущих событиях в стране, связанных с убийством Немцова и т.д. Я стала про это думать, и у меня возник вопрос совершенно противоположный – почему люди высказываются только на эту тему? Получается, что мы придумали себе общего врага, и мы абсолютно бескомпромиссны в суждениях о вертикали власти. Но вокруг себя, в повседневной жизни, мы терпим очень много компромиссов с совестью, с какими-то своими базовыми понятиями о справедливости.

Я не боялась, что этот пост может мне как-то навредить, так как я была абсолютно убеждена, что это не моя субъективная история и не придирки, и что это такой уже сложившийся прецедент. Больше всего меня возмущал тот факт, что это, вроде бы, люди, которые вроде бы находятся «на нашей стороне» … Это некий стокгольмский синдром, когда жертва начинает защищать своего обидчика. То есть, я по себе ощущала, что я нахожусь в этом состоянии все время, так как я симпатизирую этим людям, они вроде как из моего мира, и я в себе постоянно подавляю это возмущение и начинаю всячески оправдывать эту ситуацию, потому что она представлена в этой упаковке, условно «либеральной». Но это же неправильно! Спекуляция на элементе творческой профессии. Но мы даже сейчас стоим перед выбором. Либо мы соглашаемся на условия, которые нам предлагают, либо мы начинаем какую-то войну, суды и так далее. И вряд ли это закончится войной. Потому что у многих все равно есть ощущение, что ты роешь под собой могилу, что ты пытаешься разрушить источник заказов и так далее.

А.Б. Я не разделю это мнение, что мы роем под собой могилу. По-моему, наоборот: мы роем под собой могилу, когда соглашаемся на такие условия. Потому что отстоять свои законные права в суде – это абсолютно цивилизованный способ решения проблем. И не делать этого – то как раз-таки поддерживать ту сложившуюся систему, на которой все держится, благодаря которой Look at me должен 80 людям деньги. И это происходит именно благодаря тому, что кто-то в свое время не сходил в суд.

Материал подготовлен Наталией Протасеня

]]>
http://openleft.ru/?feed=rss2&p=6159 0