Саймон Пирани — Открытая левая http://openleft.ru Один шаг действительного движения важнее целой дюжины программ (Маркс) Sat, 27 Apr 2024 20:43:54 +0000 ru-RU hourly 1 https://wordpress.org/?v=4.9.25 «Распад Советского Союза вынудил людей пересмотреть свои взгляды» http://openleft.ru/?p=8263 http://openleft.ru/?p=8263#comments Tue, 14 Jun 2016 11:00:12 +0000 http://openleft.ru/?p=8263  

1005975607Открытая левая публикует доклад автора книги «Русская революция в отступлении» Саймона Пирани. Доклад был прочитан 10 июня в Москве, на конференции «Четверть века без СССР» в Германском историческом институте.

Цель этого доклада – проследить, как восприятие революции 1917 года рабочими и социалистическими движениями Великобритании изменилось после распада СССР.

Я остановлюсь на трёх пунктах: 1) Как распад СССР изменил восприятие революции 1917 года; 2) Как изменились подходы профессиональных историков к революции 1917 года, и на что это повлияло; 3) Как изменились взгляды на революцию 1917 года за последние пару лет, после ухудшения отношений между правительствами России и западных стран.

1. Как распад СССР изменил взгляды в среде рабочего движения

Когда распался Советский Союз, многие представители левого крыла рабочего движения всё ещё рассматривали революцию 1917 года как пример для подражания. Коммунистическая партия в Британии была меньшей по размеру, чем во многих других европейских странах, но убеждение, что революция 1917 года открыла альтернативный путь развития, противоположный капитализму, разделяли далеко не только члены этой партии. Для левых социал-демократов, троцкистов и других сочувствие рабочим восстаниям против советской власти в Венгрии, Чехословакии и Польше не противоречило идее 1917 года как исторического прорыва и СССР с другими так называемыми «рабочими государствами» как антиимпериалистического полюса притяжения.

Распад Советского Союза вынудил людей пересмотреть свои взгляды. Идеологические постулаты, на которые они опирались, с треском провалились. Сейчас я попытаюсь показать, что это было крайне положительным процессом.

Здесь очень сложно обобщать, поэтому я обращусь конкретно к моему собственному опыту.

simon-photo-1Я начал ездить в Россию в 1990 году как активист рабочего движения. Я сотрудничал с профсоюзом британских шахтёров, редактировал их газету. Забастовка 1984-1985 годов, организованная этим профсоюзом против закрытия шахт, была наиболее важным столкновением между рабочими и британской политической элитой за послевоенный период. В 1989 году шахтеры в Советском Союзе вели столь же важную битву за трудовые права с советскими властями. Попытка наладить контакты между этими движениями казалась хорошей идеей.

Вторая, более важная причина моей поездки заключалась в том, что я был троцкистом. Я прилетел в аэропорт Шереметьево с полным чемоданом текстов Троцкого, изданных восточноевропейскими товарищами. В августе 1990 г. мы с другом из общества «Мемориал» участвовали в организации собрания здесь, в Москве, в память о 50-й годовщине убийства Троцкого.

Троцкизм сформировал мои взгляды и взгляды многих других людей на революцию 1917 года в 1970-х, когда мы стали радикальными политическими активистами в атмосфере социальных кризисов в западных странах. Троцкизм задал идеологические рамки, позволившие нам рассматривать революцию 1917 года как предтечу революционных изменений в нашем обществе, в то же время отвергая советскую диктатуру, которая была у нас перед глазами.

Полезно будет сказать пару слов об этих идеологических рамках, как я помню их сейчас.

Одним из столпов было центральное место, отводившееся Октябрьскому захвату власти и роли, сыгранной в нём большевиками – в отличие от, например, Февральской революции или Гражданской войны. Такой взгляд на большевизм был эдаким зеркальным отражением взглядов многих консервативных политических историков. По мнению этих историков, большевики манипулировали рабочими и крестьянами; по нашему мнению, большевики возглавили рабочих и крестьян; в обоих случаях рабочие и крестьяне рассматривались лишь как статисты.

Вторым элементом моих идеологических убеждений был тезис о том, что отношения большевиков с широким рабочим движением и с другими рабочими политическими партиями определялись исторической необходимостью. Спустя более чем полвека после тех событий я упорно придерживался точки зрения, что такие эпизоды, как провал переговоров о социалистическом коалиционном правительстве или разгон Учредительного собрания, были необходимым результатом борьбы за власть. Я был настолько же твёрдо уверен, что Кронштадтское восстание 1921 года было по сути своей контрреволюционным, насколько анархисты были убеждены, что это была третья революция.

Третий элемент моих убеждений заключался в том, что Октябрьская революция была первым шагом в направлении мировой революции. Неизбежный вывод из этой предпосылки гласил, что другие фазы этой мировой революции, например в Германии, или в Британии во время всеобщей стачки 1926 года, были преданы сталинизмом и социал-демократией. Это, в свою очередь, служило основанием для тезиса о так называемом «кризисе руководства» рабочим классом, который надлежит разрешить, выстроив альтернативу этим предателям. Для меня и многих других троцкистов ключевой движущей силой в истории были, таким образом, мы сами, строители этой альтернативы, а не более широкие общественные силы.

Сегодня революция 1917 года мне кажется действительно центральным событием двадцатого столетия, потому что она вывела на историческую сцену миллионы людей, стремившихся изменить свою жизнь, как ни одно событие ранее. Но я более не приемлю многие из этих идеологических постулатов, в частности о большевиках.

Этот доклад не обо мне, а о рабочем движении в целом, в котором эти и другие распространённые постулаты и предпосылки о революции 1917 года и о Советском Союзе получили встряску в контексте распада Союза в 1991 году.

Для некоторых твердолобых сталинистов – как у нас в стране, так и у вас! – распад СССР объяснялся просто: это была контрреволюция. Но для намного более широких слоёв это более сложная история.


revolution-1917-russian-revolution-1917-women-demonstrating-in-petrograd-b5mwryЯ снова рискую неправомерно обобщить. Но я считаю, что дискуссии в британском рабочем движении о распаде Советского Союза во многом вращались вокруг другого, подспудного вопроса: в какой степени масса людей, не принадлежащих к политической и экономической элите – будь то рабочий класс, толпа, «социальные движения» или что угодно – была ключевой силой, несущей социальные и политические изменения.

Для тех, кто рассматривал толпу как пассивный объект изменений, сама утрата советского государства была поводом для скорби. Это государство служило доказательством, что некапиталистическая элита может дать своим гражданам лучшую жизнь, которая выглядит выигрышно в сравнении с неравенством при капитализме. Это государство было оплотом противодействия США, каких бы диктаторов оно само не поддерживало.

Для тех, кто рассматривал толпу как движущую силу истории, ситуация была менее однозначной. С этой точки зрения, главной задачей советского государства было подавление потенциала толпы, и в этом смысле его коллапс можно было приветствовать. Безусловно, страдания рабочего класса в бывших советских странах после распада были ужасны — но этот коллапс дал рабочему классу возможность самоорганизовываться независимо от государства, как это сделали шахтёры. Новое поколение в постсоветских странах, в одночасье получившее относительно свободный доступ к литературе и информации, о которой их родители могли лишь мечтать, казалось, обладало значительным потенциалом.

Я относил себя к этому второму течению, и это тоже повлияло на мою меняющуюся оценку революции 1917 года. Это подводит меня к моему второму пункту.

2. Изменение восприятия революции 1917 года профессиональными историками

На мой взгляд, ключевой поворот в текстах по истории революции 1917 года в западных университетах произошёл не в 1991 г., а лет за двадцать до этого, во времена расцвета социальной истории и истории рабочего класса. Эта так называемая «низовая историография», сместившая фокус с политических элит на общество в целом, была более-менее тесно связана с радикальной политикой того времени. Социальные историки исследовали активность народных масс во время революции 1917 года намного более тщательно и добросовестно, чем это делали когда-либо ранее.

К концу 1990-х гг., когда я начал изучать социальную историю послереволюционной Москвы, западные социальные историки расширили своё поле исследований во всех измерениях: географическом (из Санкт-Петербурга на сельскую местность, Россию в целом и на другие части бывшей Российской империи) и социальном (от рабочего класса, который был изначальным объектом их интереса, на крестьянство, на роль женщин и во многих других направлениях).

Коллапс Советского Союза открыл новые возможности. Расширился доступ к архивам, в постсоветских странах исчезли прежние ограничения на работу учёных. Российские социальные историки могли делать более весомый вклад в международную дискуссию. Например, для моего исследования рабочих организаций в Москве огромное значение имела работа покойного Сергея Ярова о Санкт-Петербурге.

Оказывал ли этот прогресс в исторических исследованиях какое-либо влияние за пределами академического сообщества, в частности на рабочее движение в Британии? Сложно сказать. История — это взгляд из настоящего, а в Британии в 1990-х актуальным контекстом было отступление левых в политике и реакция, сменившая радикализм, в университетах.

Те историки революции 1917 года, которые получили доступ к аудитории за пределами университетов, сместили фокус внимания обратно, с участия миллионов людей в социальных преобразованиях на действия элит. В трудах Ричарда Пайпса эти миллионы людей превратились в угнетённую массу, которой цинично манипулировали злые большевики. В «Трагедии народа» Орландо Файджеса они выглядят более разнородными и яркими, но всё же — как и предполагает название книги — жертвами. Главным российским историком, работы которого были доступны британской аудитории за пределами университетов, был Дмитрий Волкогонов, для которого социальные движения с их неоднозначностью означали так же мало, как и для Пайпса.

Таким образом, плоды исследований социальных историков о революционной России ещё предстоит донести до широкой аудитории.

3. Последние несколько лет

Ухудшение отношений между Россией и западными странами в ходе военных конфликтов в Украине и Сирии вновь открыло дискуссию в британском рабочем движении о роли России и СССР до неё. Оно может также послужить нам поводом снова обдумать историю революции 1917 года.

Поддержка вооружённого сепаратистского движения в Украине российским правительством резко разделила британское рабочее движение. Многие посчитали, что этот военный конфликт не может послужить делу коллективного действия, солидарности и интернационализма, которые являются фундаментальными ценностями социализма; единственная разумная реакция — проявить солидарность с рабочим классом, очутившимся в зоне конфликта.

Была и другая точка зрения, довольно популярная в некоторых профсоюзах, традиционно находящихся под влиянием Коммунистической партии и левых; она рассматривала Украину сквозь призму геополитики. Согласно этой точке зрения, главная проблема — не ущерб, наносимый рабочему коллективизму в Украине, а опасность дальнейшего усиления военной и дипломатической мощи США. Покуда Россия мешает планам Вашингтона, её политику в отношении Украины следует приветствовать.

Я думаю, что корни такого подхода частично растут из советских времён. Как я уже говорил, пока Советский Союз существовал, его рассматривали у нас как полюс притяжения, враждебный капиталистическим государствам, и далеко не в одной только Коммунистической партии. Картина мира, состоящего из двух лагерей — проамериканского и антиамериканского — была широко распространена. Предполагалось, что революция 1917 года важна не столько как проявление творческой политической активности миллионов людей, сколько как инструмент создания полюса притяжения для антиамериканского лагеря. Такой стиль мышления популярен и сегодня, через 25 лет после распада СССР.

41cgMНедавние заявления президента Путина пролили свет на эти вопросы. Летом 2014 года Путин сказал, что во время Первой мировой войны Россия пострадала от «предательства изнутри» со стороны большевиков; он сравнил критиков нынешней внешней политики России с этими большевистскими предателями в 1917 году. В таком же духе он высказался на политическом мероприятии в Ставрополе в этом году, негативно оценив роль большевиков «в развале фронта Первой мировой войны».

Этот фокус на антимилитаристском аспекте Октябрьской революции — на лежавшей в её основе волне солдатских бунтов, беспрецедентной в новейшей истории — заслуживает внимания. Представители британского рабочего движения, считающие путинскую Россию антиимпериалистическим бастионом и в этом отношении эдаким продолжением Советского Союза и революции 1917 года, должны послушать самого Путина. Он подчёркивает не эту воображаемую преемственность, а нечто противоположное: ущерб, нанесённый российскому государству во время войны, он считает важным атрибутом 1917 года, который сегодня следует осудить.

На мой взгляд, бунт в царской армии действительно нанёс ущерб российскому государству, как и утверждает Путин. Именно эти солдаты, в не меньшей степени чем большевики, «возглавили» (на кавычках) свержение Временного правительства — так же, как именно фабричные работницы «возглавили» Февральскую революцию. Пару месяцев назад я вспоминал об этом во время обсуждения солдатского бунта со студентами, которым читал курс о революции. Я обратился к книге Аллана Уайлдмена «Конец Русской императорской армии». В ней описана впечатляющая картина кризиса в армии, нараставшего с каждым месяцем — от Февральской революции до Приказа №1 Петросовета, «апрельского кризиса» вокруг военной политики Временного правительства и полномасштабного бунта, спровоцированного июньским наступлением. Десятки тысяч этих крестьян в военной форме собирались, проводили обсуждения и принимали коллективные решения не повиноваться приказам, кое-где линчевать офицеров, очень часто покинуть фронт с оружием в руках. Это вселило страх в правящие классы всех воюющих стран и напрямую переросло в свержение Временного правительства.

Действия, подобные этому бунту против ужаса войны, должны быть в центре нашего понимания 1917 года. Я надеюсь, что в следующем году, когда мы будем отмечать столетие революции, не только социальные историки, но и рабочее движение во всём мире уделит должное внимание роли, которую сыграли те, чьи имена нам, как правило, неизвестны — бунтующие солдаты и фабричные работницы.

Саймон Пирани — историк, старший научный сотрудник Oxford Institute for Energy Studies. Имеет множество публикаций по вопросам энергетики стран бывшего Советского Союза. Преподает историю в Canterbury Christ Church University.

]]>
http://openleft.ru/?feed=rss2&p=8263 3