Гарет Дейл — Открытая левая http://openleft.ru Один шаг действительного движения важнее целой дюжины программ (Маркс) Mon, 29 Apr 2024 14:07:04 +0000 ru-RU hourly 1 https://wordpress.org/?v=4.9.25 После Brexit: интервью с Гаретом Дейлом http://openleft.ru/?p=8313 http://openleft.ru/?p=8313#respond Tue, 05 Jul 2016 12:32:58 +0000 http://openleft.ru/?p=8313 arton36007

Итоги британского референдума уже вызвали огромное количество откликов, в том числе и в России. На британскую ситуацию часто проецировалась хорошо знакомая модель противостояния культурных и образованных «хороших лиц» и «ватников». И если сторонники первых приводили в основном «возвышенные» аргументы (сохранения Европы как оплота терпимости и либеральных ценностей), то вторые часто прибегали к «классовому» аргументу, объясняя, что голосование за выход из ЕС представляло немного неприглядную форму протеста бедных против богатых.

Однако драма Brexit заключалось именно в том, что это противостояние никак не связано с классовой позицией. Более того, референдум ярко и беспощадно продемонстрировал колоссальный масштаб разрушительной работы, проделанной неолиберализмом в Британии за последние несколько десятилетий. Друг другу оппонировали, балансируя на грани скрытой гражданской войны, части расколотого общества, обладающие различным опытом, разучившиеся не только разговаривать, но и в принципе замечать друг друга. Разделение между Leave и Remain основывалось на бесконечном множестве различий позиций на рынке труда: молодые и старые, белые и черные, эмигранты в первом или во втором поколении, работающие по постоянному найму или фрилансеры, жители мегаполисов или провинциальных городков.

Игра на этих различиях представляет сегодня главную политическую стратегию элит, и далеко не только в Британии. Новая оппозиция включенных/невключенных, успешных/неуспешных выстраивается вокруг двух новых глобальных партий, о которых недавно писал Славой Жижек, не имеющих ничего общего ни с действительными политическими альтернативами, ни с классовыми интересами. На вымышленной оппозиции между молчаливым патриотическим большинством и прозападными «креаклами» вот уже четвертый год строиться все нехитрая, но исключительно успешная политическая стратегия третьего срока Владимира Путина.

Для того, чтобы уйти от этой возникающих снова и снова ложных разделительных линий, необходимо, принципиально не встраиваясь в логику двух партий элиты, попытаться менять общественную повестку. Именно это, в исключительно сложных условиях, пытается сегодня в Британии делать Джереми Корбин и его сторонники внутри Лейбористской партии. От того, сможет ли он изменить партию изнутри, избавиться от наследия Блэра, и главное, объединить на основе анти-неолиберальной программы рабочих, расколотых недавним референдумом, во многом зависит будущее Британии.

Ниже мы публикуем перевод интервью британского социолога Гарета Дейла, который анализирует не только саму ситуацию референдума, но и его истоки, а также возможные последствия.

CriticAtac: Итак, Brexit победил. Хотя последствия этого события остаются неясными, очевидно, что случилось нечто очень важное. Какими могут быть последующие институциональные и процессуальные шаги? Сейчас похоже, что британский истеблишмент пытается спустить ситуацию на тормозах, а некоторые его представители даже намекают на возможность повторного, более «правильного» референдума, тогда как руководство ЕС, наоборот, настроено решительно и будто бы подталкивает Британию к выходу. Что, по вашему мнению, может произойти дальше и какой в будущем сложится тип институциональных отношений между Британией и ЕС?

Без сомнения, это очень важное событие. ЕС расширялся на протяжении последних семи десятилетий. Brexit – свидетельство радикального разворота этого тренда. Что касается последующих шагов, то из-за огромного нагромождения противоречий сложно что-либо предсказать. Brexit обозначает исторический разрыв, последствия которого выходят далеко за пределы Британии, к которому в то же время подтолкнул очень конкретный конфликт внутри британской Консервативной партии. Более того, Борис Джонсон, ключевой политик, выступавший за выход, вероятно, не ожидал, что его позиция действительно победит. Благодаря голосам низших слоев позиция «Leave» победила с небольшим перевесом, в то время как подавляющая часть истеблишмента – менеджеры, руководящий слой госслужащих, депутатский корпус и так далее – слаженно выступали за ЕС. Именно эти группы доминируют в институтах, которые вырабатывают и проводят в жизнь конкретные решения. В свою очередь, Брюссель пытается занять сбалансированную позицию: жестко пресечь возможность повторения подобных прецедентов, хотя и не доводить наказание до откровенного унижения и садизма, как это было в прошлом году с Грецией. У ЕС также нет желания в этой ситуации содействовать реальному снижению товарооборота с Британией. Однако пока не понятно, смогут ли коллективно следовать одной линии все 27 правительств стран-членов ЕС.

Альтернатива такому сценарию – отмена итогов голосования. Такая перспектива подкрепляется четырьмя миллионами подписей, поданных за повторный референдум. Но вопрос в том, насколько справедливо будет выглядеть такое решение? С точки зрения демократической процедуры, единственным сильным аргументом против уже состоявшегося референдума является то, что голоса на нем были лишены миллионы мигрантов из других стран ЕС (чьи интересы как раз непосредственно этим референдумом затронуты). Однако мы видим, что эту карту сейчас никто не разыгрывает. Второй аргумент связан с исключительным воздействием медиа-магнатов на массовое сознание. Практические последствия такого признания могут зайти очень далеко (экспроприировать Мердока?), но опять же, никто всерьез не пытается предъявлять эту претензию к итогам прошедшего референдума. Наконец, третий довод состоит в том, что парламент является главным источником суверенных решений, в то время как референдум носит рекомендательный характер. Такое решение могло бы опираться на большую полноту представительства «народа» в парламенте (так как участие в выборах принимало больше избирателей, чем в референдуме), однако в Британии это условие не выполняется.

В то же время отмена итогов голосования вполне возможна и имеет свои прецеденты. В конце концов, «нет» стало уже привычным первым результатом на всех референдумах, связанных с ЕС, – именно так в свое время ответили Нидерланды, Ирландия и Франция. Последний яркий пример – греческое«όχι» в 2015 году. Если итоги британского референдума будут аннулированы, то для этого будут использованы антидемократические легалистские аргументы, и неудивительно, что раньше других к этому стали призывать самые жесткие неолибералы. Последствия такого решения будут самыми негативными и могут привести, как предупреждает Джордж Монбио, к полномасштабной классовой и культурной войне, в которой прогрессисты из среднего класса будут противостоять тем, от чьего имени они привыкли говорить.

Предыдущие еврореферендумы с «неправильными» результатами.

Предыдущие еврореферендумы с «неправильными» результатами.

CriticAtac: Похоже, что голос левых, как это часто происходило в последние десятилетия, был почти не слышен во время этого референдума. Их аргументы не играли роли в дебатах, а их позиции (неважно, за выход из ЕС или против) всегда исходили из дистанции по отношению к самой постановке вопроса: если выход, то из-за неолиберализма ЕС, а не по причине роста иммиграции; если за то, чтобы остаться, то не в существующем ЕС, но в другом, реформированном, и т.д. Социальный вопрос оставался неартикулированным в самой структуре дебатов, поэтому классовый протест выражал себя через национализм или даже расизм. Однако некоторые левые утверждают, что несмотря на то, что социальный вопрос и положение рабочего класса было скрыто за ложной альтернативой (неолиберализм или национализм), в ситуации пост-Brexit’а эти вопросы снова вернутся в центр внимания. Тогда как тема миграции утратила свою остроту (через победу анти-иммигрантской повестки), а европейский неолиберализм остался позади, в Британии, покинувшей ЕС, в конце концов откроется возможность социальных, освободительных реформ. Как вы относитесь сейчас к этим надеждам левых сторонников Leave?

Европейская интеграция давно является проклятием левых. Когда-то все казалось простым: евроинтеграция была одним из оснований американской глобальной гегемонии, а единое экономическое пространство отвечало интересам большого бизнеса. Финальной реализацией этих интересов стал Единый европейский рынок с его знаменитыми «четырьмя свободами». Свобода передвижения граждан ЕС была неотъемлемой частью этого проекта – в качестве мобильности трудовой силы, обслуживающей капитал. Но ее социальные последствия, ее колоссальное воздействие на общество, стремительные культурные и политические изменения, которые принесла эта свобода, — все это находилось за пределами осмысления.

Конечно, разговоры о том, что подъем UKIP и массовое голосование за выход из ЕС являются бунтом рабочего класса, не имеют ничего общего с реальностью. Если где-то в этой ситуации и присутствовал чистый классовый интерес, то только в высших слоях. С незначительными (хотя и влиятельными) исключении, медиа-магнаты, подавляющее большинство крупных бизнесменов и финансистов выступали против выхода из ЕС. Все остальные классы раскололись почти поровну, и все, что можно назвать «классовым интересом», можно обнаружить по обе стороны этого раскола. Голосование против выхода привлекло этнические меньшинства и всех, кто выражал солидарность с мигрантами – впрочем, так же как ирландских республиканцев, шотландцев, жителей Лондона, молодежь, профессионалов и в целом всех, кого можно отнести к «выигравшим» в обществе. За выход голосовали пенсионеры, мелкие предприниматели, малообразованные и все, кто в социальном отношении чувствовал себя покинутым, обделенным. Их голос был направлен против политико-экономической системы, иммигрантов – они увидели в нем шанс дать крепкого пинка истеблишменту.

Вопрос референдума касался лишь членства в ЕС и ничего больше. На первый взгляд, позиция Lexit («Левые за «Leave»») была обоснованной. Она включала в себя известный арсенал критики неолиберальных норм и правил, которые цементируют всю архитектуру ЕС: непубличная власть корпоративных лоббистов, дерегуляция экономики через секретные торговые сделки, беспощадная «строгая экономия» бюджета, либерализация рынка капитала, подчинение логике прибыли общественно значимых отраслей (коммунального хозяйства, телекоммуникаций и т.д.) и приватизация госсобственности (неслучайно одним из главных моторов Lexit был профсоюз железнодорожников). Еще одним доводом Lexit был цинизм ЕС в отношении беженцев, когда с начала 2016 года было заключено соглашение с Турцией, в результате которого многие были вынуждены вернуться в Сирию, в зоны боевых действий, откуда они безуспешно пытались бежать.

«Lexit»: Левая кампания за выход из ЕС.

«Lexit»: Левая кампания за выход из ЕС.

Однако несмотря на всю эту справедливую критику, реальная электоральная база Lexit была ничтожна. К сожалению, в контексте референдума узость электоральной базы кампании мгновенно делала слабыми самые формально сильные политические заявления.

Несмотря на то, что референдум касался членства в ЕС, его реальная повестка была создана консерваторами и с самого начала отравлена ксенофобией. Камерон и его союзники вначале рассчитывали использовать референдум, чтобы утереть нос своим антиевропейским однопартийцам-заднескамеечникам и ударить по популярности UKIP, а в итоге самим осуществить усиление контроля над иммиграцией, опираясь на результаты плебисцита. Это был, мягко говоря, опрометчивый расчет, который в итоге превратил крестовый поход против иммиграции в главный козырь UKIP, и с другой стороны, обнаружил неготовность Брюсселя идти на какие-либо серьезные уступки в принципиальном вопросе о свободном перемещении граждан ЕС.

Договорившись в итоге о небольшом ужесточении прав мигрантов на социальную поддержку, Кэмерон призывал поддержать его позицию на референдуме. Этот ход был очевидно ориентирован на правую часть недовольных его политикой. В этом отношении, референдум отразил сочетание двух линий, которые долгое время отравляли британскую политику: тори спорили о том, на кого должна быть в первую очередь ориентирована британская внешняя торговля – на Европу или «на мир», а также о том, как возглавить лишенную политического представительства поднимающуюся волну расизма. Сейчас кажется, что все эти сомнения счастливо разрешились: мракобесы торжествуют, расисты чувствуют свою моральную правоту, градус ненависти достиг своего пика.

Однако было бы неверным сваливать всю ответственность за это на лагерь Brexit’a. Ингредиенты для этого готовились долгие годы, и в их приготовлении нынешние столпы Remain сыграли не последнюю роль. Сейчас постоянно повторяется , что каждый расист в Британии отдает свой голос за Leave, но именно нынешние лидеры Remain из предыдущих консервативного, либерально-консервативного и лейбористского правительств несут прямую ответственность за практику фактического государственного расизма последних десятилетий. Именно тогда британские города превратились в сегрегированные пространства, заполненные трущобами и закрытыми этническими сообществами, социальная мобильность упала до минимума, а экономическая модель формировалась на основе налоговых льгот для немногих и низкооплачиваемой тяжелой работы для остальных. И даже если они сознательно строили экономику, зависимую от труда мигрантов, у них никогда не находилось ни слова в защиту этих мигрантов (со стороны лейбористов главным символическим провалом была кружка избирательной кампании Эда Милибенда с надписью «За контроль над иммиграцией. Я голосую за лейбористов»; со стороны консерваторов – признание Исламской коммисией по гражданским правам консервативного главы МВД Терезы Мэй «исламофобом года»).

Лейбористы при Эде Милибенде: за усиление контроля над миграцией.

Лейбористы при Эде Милибенде: за усиление контроля над миграцией.

И когда старшее поколение ностальгирует по ушедшей прекрасной эпохе 1960-70-х годов, формы этой ностальгии все меньше связаны с романтическим антимодерном («мы прекрасно жили без интернета и мобильных») или социалистическими настроениями («сейчас нет работы, хорошо только богатым») и все больше сосредотачиваются на возникшей опасной фигуре мигранта. Причем свидетельством растущей ксенофобии является не только то, что антимигрантские настроения напрямую зависят от плотности мигрантского населения, но и результаты опросов, в целом показывающие «растущую обеспокоенность».

Интересно, что в этих опросах миграция занимает верхнюю строчку в связи с темой ЕС и его проблем и одну из последних – в связи с тем, как миграция непосредственно влияет на жизнь респондентов. Однако воображаемое слишком часто принимается за реальное. И самое худшее, что эта фантазия превосходно сочетается с двумя другими ксенофобными мифами: что иммиграция всегда хороша для богатых и плоха для бедных и что подлинно демократическое и независимое правительство (требование которого со стороны Brexit находит самую большую поддержку снизу) может быть только националистическим или даже расистским.

 CriticAtac: Многие анализировали голосование за Brexit с точки зрения его классовой композиции и идеологического обрамления. Но о чем говорит это голосование с точки зрения британского капитала? Какие возможности и ограничения создаст новый, постевропейский контекст для структуры и динамики британской экономики? Опять же, с точки зрения капитала: даст ли Brexit шанс британской экономике реиндустриализоваться, провести ренационализацию и таким образом вернуться хотя бы к мягкой форме старой-доброй социал-демократии? Или же, напротив, сама структура и неравномерное развитие британского капитализма только усилят роль Сити и, как следствие, еще больше укрепят гегемонию финансового капитала, со всеми ее драматическими последствиями (дерегуляция, деиндустриализация, «гибкость», строгая экономия и т.д.)?

Базовая структура британского капитализма во многом объясняется имперским прошлым страны. Эпоха британской промышленности, давно ушедшая в прошлое, была продуктом войны и империи. Более устойчивым следствием империи оказалась гипертрофированная роль армии как таковой и связанной с ней военной промышленности, — и, конечно, роль лондонского Сити. После того как Сити заработает на валютной и биржевой волатильности, порожденной Brexit, финансовый капитал поборется за сохранение своих позиций – и недостака в политиках, предлагающих для этого свои услуги, не будет. И все-таки, вероятно, Сити утратит свою доминирующую роль. Ослабленный Сити может помочь промышленности из-за падения курса национальной валюты, но такой экономический толчок вряд ли будет особенно сильным. Парадоксальным образом, несмотря на Brexit, две главных шестеренки экономического двигателя Британии, а именно, опора на труд мигрантов и спрос со стороны Евросоюза, вряд ли будут заменены чем-то другим. С вооруженными силами все не так очевидно. Если Шотландия отсоединится, от ядерной программы Trident, видимо, придется отказаться, – хотя ЕС вряд ли будет поддерживать сценарий шотландского отеделения, угрожающий испанскому и бельгийскому национализму. В любом случае, армия может оказаться ослабленной — к досаде тех, кто голосовал за «нацию», мечтая об «империи». В то же время нетрудно представить себе сценарий, в котором милитаризм только усилится.

Brexit, вероятно, ослабит позиции лондонского Сити.

Brexit, вероятно, ослабит позиции лондонского Сити.

CriticAtac: Если отвлечься от Британии – что произойдет с ЕС после этого референдума? Возможен ли, на ваш взгляд, рост сецессионистских настроений, что приведет к новым референдумам и новым решениям о выходе, – или же, напротив, мы станет свидетелями перегруппировки и усиления ЕС? В последнем случае будет ли это связано с ужесточением неолиберальной политики? Или же пресловутый – и, как известно, отсутствующий – социал-демократический фронт вокруг Франции и средиземноморских стран теперь сможет навязать более «социальную Европу»? Возможно ли в принципе подобное движение к «европейской социальной альтернативе»?

«Сецессионистские настроения» могут приводить к разным последствиям, как показывает сравнение Brexit и Grexit или сравнение шотландского и каталонского движения за независимость. Сейчас на подъеме центробежные силы. В основном это на руку правым националистам, но это также и симптом более глубоких изменений, которые Майк Уилкинсон (позаимствовав фразу у Тарика Али), обозначил как кризис «радикального центризма». Правые в хорошей позиции, чтобы воспользоваться последствиями этого кризиса, но это может быстро измениться, если левым удастся одержать одну или две победы. В Британии самое важное – объединиться вокруг Корбина. Разумеется, при не слишком вероятном, но и отнюдь не невозможном сценарии, при котором Корбин сохранит и укрепит свои позиции, возможности для маневра у левого социал-демократического правительства будут крайне ограниченными. Для новой социал-демократии просто не сложились условия. (Некоторые сильные экономистымарксисты предсказывают новый виток цикла Кондратьева, который начнется, возможно, уже в 2018 году, но я не разделяю их мнения.) Тем не менее, победа лейбористов во главе с Корбином создаст новые возможности сопротивления «радикальному центру» и радикальным правым.

Что касается «социальной Европы» — как я уже говорил, это несбыточные мечты. Европейский бюджетный пакт 2012 года сделал ордолиберальную экономическую политику обязательной для стран-членов ЕС, а кейнсианское дефицитное финасирование – по сути нелегальным. В той степени, в какой Европа обладает «социальным наследием», это наследие – продукт социальной борьбы. Государство всеобщего благосостояния было результатом давления со стороны рабочего и других социальных движений, и чтобы всерьез противостоять нынешней неолиберальной траектории ЕС, понадобятся аналогичные силы. Чем меньше будет иллюзий по поводу ЕС у тех, кто станет участвовать в этой новой борьбе, тем лучше. Одной из трагических сторон битвы за Brexit было то, что она вынудила левых выбирать между двумя гротескно неолиберальными режимами: кто-то выбрал Британию, большинство – Британию-в-ЕС. Левые сторонники Brexit обнаружили себя плечом к плечу с самыми громкими и ожесточенными расистами. С другой стороны, вокруг Remain сложилась леволиберальная антирасистская коалиция, но тот факт, что сложилась она именно вокруг членства в ЕС, притягивает ее к «радикальному центру». В этом смысле характерна первая организованная реакция левых за Remain после их поражения на референдуме: не марш, допустим, солидарности с мигрантами, открытый для всех, независимо от того, как они проголосовали, а «марш за Европу». Другой симптом – поворот некоторых членов Лейбористской партии против Корбина после референдума, их обращение в сторонников «радикального центра» и попытка блэристко-фабианского переворота, – все это стало возможным благодаря их страстной еврофилии и, как следствие, критике Корбина за отсутствие у него энтузиазма по поводу ЕС.

«Марш за Европу»

«Марш за Европу»

CriticAtac: Одной из ключевых, если не главной темой в дискуссии вокруг референдума была тема иммиграции – и особенно иммиграции из Восточной Европы. При этом наш румынский президент и премьер-министр вскоре заявили, что Brexit на самом деле создает для Румынии новые возможности: видимо, речь о дополнительной дешевой рабочей силе внутри страны, привлекательной для инвесторов. Вы много занимались исследованиями Восточной Европы. Какую роль играет этот призрак в контесте британского референдума? И конкретнее: есть ли на самом деле конфликт интересов между британскими рабочими и мигрантами из Восточной Европы? Если да, может ли этот конфликт быть нейтрализован посредством простой идеологической реартикуляции («на самом деле у нас общие интересы…»)? Есть ли сейчас, после Brexit, шанс построить новый, прогрессивный интернационализм?

По-видимому, призрак, о котором вы говорите, это европейский иммигрант: в большинстве случаев белый европеец-христианин. Но расизм всеяден: жертвами атак, спровоцированных референдумом, столь же часто оказывались черные, мусульмане и азиаты. Британский расизм многое берет из своего имперского прошлого. Исторически его жертвы в большинстве своем были небелыми; единственное исключение – ирландцы. Однако расизм постоянно воспроизводится в современных условиях, включающих переопределение отношений между национальными государствами и «Европой». Европейский проект проблематизирует традиционные национальные образы «нас и других», но обратная сторона медали – двойное утверждение неевропейцев как «других». Европейская идентичность родилась из войны с исламом и солидарности белых в колониях и, как писал Джан Рат и другие, не только европейские национализмы, но и их конвергенция в «евронационализм» предполагает «превращение в других» [othering] народов глобального Юга.

Кроме того, в ЕС есть внутренняя иерархия, с местным «третьм миром» на востоке. Европейское разделение труда опосредуется этой иерархией, при этом расиализация совмещается с существующей долгое время ориентализацией и культурализацией Восточной Европы. Восточная экспансия ЕС позволила привлечь квалифицированных и мобильных, но при этом происходящих из «третьего мира» рабочих на европейские рынки труда. Но на каких условиях произойдет их «интеграция»? Выбор, стоящий перед властями принимающих стран (в том числе Британии при Блэре и Брауне), как показал Теппо Эскелинен, заключался в попытке улучшить условия и оплату труда для самых неустойчивых рабочих мест на нижних этажах рынка труда, – или же навсегда закрепить за прибывающими более низкий статус. В целом европейские страны последовали по второму пути. Это способствовало ощущению конфликта между Западом и Востоком и подозрительному отношению к бедному иностранцу.

Что касается потенциала прогрессивного интернационализма в Британии после ЕС – стоит вспомнить, что к 1975 году интернационалисты успешно запустили множество движений: антифашизм, протесты против войны во Вьетнаме и т.д. И тот факт, что множество тех, кто участвовал в этих движениях, в том числе, разумеется, Джереми Корбин, в тот год проголосовали на референдуме против создания общеевропейского рынка, никак не препятствовал развитию движений: как показал Сатнам Вирдее, это был ключевой момент, когда политическое единство расиализованных меньшинств и белого большинства породило широкие антисистемные движения, создав мощную антифашистскую контркультуру.

Афиша антифашистского фестиваля, 1978.

Афиша антифашистского фестиваля в Лондоне, 1978.

В ближайшей перспективе совершенно необходимо несколько типов движений. Первый – низовые движения солидарности с такими требованиями, как право остаться для всех беженцев и мигрантов, в настоящее время находящихся в Британии, а также упрощение процедуры натурализации и получения двойного гражданства в Британии и по всей Европе. Второй – устранение беспокойства по поводу миграции среди рабочего класса путем уничтожения его экономической причины: профсоюзные кампании против низких зарплат и эксплуатации, к примеру, за запрет договоров почасового найма и равное отношение к работникам, занятым через кадровые агентства. Третье движение – в защиту Корбина. В период разрушительного расизма, безжалостной политики строгой экономии и надвигающейся рецессии социалист и антирасист во главе Лейбористской партии будет способствовать росту самых разных движений. Разумеется, пространство для переизобретения социал-демократии в эпоху неолиберальной глобализации ограничено. Если социал-демократический проект провалится, возможно, британские левые найдут, чему поучиться у демонизируемых восточноевропейских мигрантов: эстонских строительных рабочих и польских водопроводчиков, которые научились объединяться в отсутствие традиционных социал-демократических институтов.

Гарет Дейл – исследователь из Брунельского университета (Великобритания), автор «Karl Polanyi: The Limits of the Market».

Оригинал интервью. Перевод Ильи Будрайтскиса, Ильи Матвеева.

]]>
http://openleft.ru/?feed=rss2&p=8313 0