Дэвид Харви — Открытая левая http://openleft.ru Один шаг действительного движения важнее целой дюжины программ (Маркс) Mon, 29 Apr 2024 10:36:09 +0000 ru-RU hourly 1 https://wordpress.org/?v=4.9.25 Дэвид Харви: неолиберализм — это политический проект http://openleft.ru/?p=8424 http://openleft.ru/?p=8424#respond Fri, 05 Aug 2016 08:50:49 +0000 http://openleft.ru/?p=8424 Одиннадцать лет назад Дэвид Харви опубликовал «Краткую историю неолиберализма», ставшую одной из наиболее цитируемых книг по этой теме. Эти годы были отмечены как новыми экономическими кризисами, так и новыми волнами протестов, которые в своей критике современного общества так часто указывают «неолиберализм» в качестве противника.

Корнел Уэст говорит
о движении «Черные жизни имеют значение» как об «обвинении, брошенном неолиберальной власти»; покойный Уго Чавес называл неолиберализм “дорогой в ад”. Рабочие лидеры все чаще используют термин, чтобы описать общий контекст, в котором происходят трудовые конфликты. Мейнстримная пресса также подхватила термин, хотя бы для того, чтобы утверждать, что неолиберализма не существует.


Но что конкретно мы подразумеваем, говоря о неолиберализме? Является ли он верно определенным врагом для социалистов? И как он изменился с момента своего появления в конце XX века?


Бьярк Скерлунд Рисагер, аспирант факультета философии и истории идей в Университете Аархуса, поговорил с Дэвидом Харви о политической природе неолиберализма, о том, как он изменил формы сопротивления, и о том, зачем левым все еще нужно серьезно думать, как покончить с капитализмом.


David-Harvey

Сегодня «неолиберализм» является широко употребимым термином. Однако часто не вполне ясно, к чему отсылают использующие его люди. Обычно его относят к определенной теории, набору идей, политической стратегии или конкретному историческому периоду. Не могли бы вы начать с объяснения своего понимания неолиберализма?

Я всегда относился к неолиберализму как к политическому проекту, рожденному корпоративным капиталистическим классом в период конца 1960-х — 1970-х годов, когда его представители ощущали серьезную  угрозу своей власти. Они отчаянно стремились запустить политический проект, который ограничил бы влияние трудящихся. Во многих отношениях это был контрреволюционный проект. Он метил в самое сердце того, что в тот момент представляли из себя революционные движения большей части развивающегося мира—Мозамбика, Анголы, Китая и так далее—и так же был направлен против нарастающей волны коммунистического влияния в странах вроде Италии и Франции, и (в меньшей степени) против угрозы возрождения этого влияния в Испании.

Даже в Соединенных Штатах профсоюзы сформировали Демократический Конгресс, довольно радикальный по своим намерениям. В начале 1970-х вместе с другими социальными движениями профсоюзы продавили ряд реформ и инициатив, направленных против корпораций: создание Агентства по защите окружающей среды, Администрации охраны труда и здоровья, меры по защите прав потребителей и целый ряд других вещей, серьезно усиливавших влияние снизу на процессы производства.

Так что в этой ситуации существовала глобальная угроза власти корпоративного капиталистического класса, у которого логично возникал вопрос «что делать». Правящий класс не был всеведущ, но понимал, что есть ряд фронтов, на которых следует вести борьбу: идеологии, политики, и главное, практики ограничения этой небывало возросшей силы наемных работников.  Из этих условий возник политический проект, который я называю неолиберализмом.

Можете немного пояснить вопрос об идеологическом и политическом фронтах и об атаке на трудящихся?

Идеологический фронт последовал советам человека по имени Льюис Пауэлл. Он сочинил своего рода шпаргалку, в которой утверждалось, что все зашло слишком далеко, что капитал нуждается в коллективном проекте. Этот документ  помог мобилизовать Торговую палату и Круглый стол по Бизнесу.

Теперь об идеологическом фронте. В то время считалось, что университеты не поддаются влиянию, поскольку студенческое движение было слишком сильным, а факультеты были слишком либерально настроены, поэтому были основаны такие интеллектуальные кластеры как Манхэттенский институт, Фонд Наследия, Фонд Олина. Эти кластеры развивали идеи Фридриха Хайека и Милтона Фридмана а также экономическую теорию предложения.

Идея была в том, чтобы эти кластеры осуществляли серьезные исследования—и некоторые из них действительно этим занимались—например, Национальное бюро Экономических исследований, которые было частно финансируемой институцией, влияло на прессу и мало-помалу проникало в университеты и распространяло там свои идеи.

Этот процесс занял много времени. Думаю, сейчас мы достигли стадии, когда нужда в учреждениях, вроде Фонда Наследия, отпала. Университеты по большей части были захвачены окружающими их неолиберальными проектами. Что касается трудящихся, то задача состояла в том, чтобы заставить местных рабочих конкурировать на общих основаниях на глобальном рынке рабочей силы. Одним из способов это осуществить было поощрение  миграции. В 1960-е, например, немцы импортировали турецкую рабочую силу, французы—магрибскую , британцы—рабочую силу своих колоний. Это вызывало сильную неудовлетворенность и беспокойство.

Тогда они выбрали другой путь—направить капитал туда, где находилась дешевая рабочая сила. Но чтобы глобализация сработала, им потребовалось понизить налоги и усилить финансовый капитал, поскольку это наиболее мобильная форма капитала. Поэтому финансовый капитал и такое явление, как свободно плавающие валюты, сыграли критическую роль в ограничении трудящихся.

В то же время, идеологические проекты приватизации и дерегуляции вызвали безработицу. Безработица дома, вывод рабочих мест заграницу и третий элемент—технологические перемены, деиндустриализация как результат автоматизации и роботизации. Вот в чем состояла стратегия по подавлению трудящихся.

Это была идеологическая и одновременно экономическая атака. В этом для меня и заключался неолиберализм—это был политический проект, и я думаю, что буржуазия и корпоративный капитал проводили его в жизнь шаг за шагом. Не думаю, что они начинали с чтения Хайека или чего-то в этом роде, скорее, они просто интуитивно задались вопросом: «надо подавить коллективную силу работников, как это сделать?». И они обнаружили, что для этого существует легитимирующая теория, которая поможет подвести под эти задачи основания.

Джордж Буш-мл. и Милтон Фридман

Джордж Буш-мл. и Милтон Фридман

С момента публикации «Краткой истории неолиберализма» в 2005 году вокруг этого концепта было сломано много копий. Кажется, существует два основных лагеря: ученые, которые более всего заинтересованы в интеллектуальной истории неолиберализма, и люди, чей основной интерес находится в области «реально существующего неолиберализма». К какому лагерю принадлежите вы?

В социологии есть тенденция, которой я стараюсь противостоять,— это поиски всеобъясняющей теории. Так что есть ряд людей, которые утверждают, что неолиберализм—это идеология, и пишут его идеалистическую историю.

К этому крылу принадлежит теория государственности Фуко, которая видит неолиберальные тенденции уже в XVIII веке. Конечно, если относиться к неолиберализму как к идее или как к определенному набору государственных практик, можно отыскать множество его предшественников.

Но тут упускается тот способ, которым капиталистический класс организовал свои усилия в 1970-е и начале 1980-х. Было бы верно сказать, что в то время—по крайней мере, в англоговорящем мире—корпоративный капиталистический класс пришел к довольно мощному единению. Они достигли согласия по многим вопросам—например, по вопросу о том, что им необходима политическая сила, которая бы их по-настоящему представляла. Отсюда захват Республиканской партии и попытка, по крайней мере, до некоторой степени, подорвать Демократическую партию.

С 1970-го года Верховный суд принял ряд решений, которые позволили корпоративному капиталистическому классу с большей, чем прежде, легкостью покупать выборы. Например, реформа финансирования избирательных кампаний, которая превратила спонсорские вливания в форму «свободы слова». В Соединенных Штатах давно существует традиция покупки выборов корпоративными капиталистами, но теперь она из тайной коррупции превратилась в легальный процесс.

В целом, я полагаю, этот период определялся широким движением по многим фронтам, идеологическим и политическим. И единственный способ, которым можно объяснить это широкое движение—признать довольно высокий уровень солидарности в классе корпоративных капиталистов. Капитал реорганизовал свою власть в отчаянной попытке восстановить свое экономическое благосостояние и влияние, которые были серьезно подорваны в период с 1960-х по 1970-е.

С 2007 года происходили многочисленные кризисы. Как нам помогает их понять история неолиберализма и сам этот концепт?

Между 1945 и 1973 кризисов было очень мало. Были тревожные моменты, но масштабных кризисов не было. Поворот к неолиберальной политике случился посреди кризиса 1970-х, и с тех пор вся система представляла из себя ряд кризисов. И конечно кризисы рождают условия для будущих кризисов.

В 1982-85 годах случились долговые кризисы в Мехико, Бразилии, Эквадоре и по большей части во всех развивающихся странах, включая Польшу. В 1987-88 разразился большой кризис в американских сберегательных и кредитных учреждениях. Большой кризис случился в 1990 году в Швеции, когда пришлось национализировать все банки.

Потом, конечно, кризисы в Индонезии и Юго-восточной Азии в 1997-98 годах, затем кризис перекинулся на Россию, Бразилию, и поразил Аргентину в 2001-2002-м.

Проблемы в 2001-м были и в Штатах, которые в итоге решили, изъяв деньги с биржевого рынка и перекинув их на рынок жилья. В 2007-2008-м обрушился американский рынок жилья, так что и тут получился кризис.

Взглянув на карту мира, можно увидеть, как кризисные тенденции перемещаются по планете. Неолиберализм помогает понять эти тенденции. Один из важных шагов неолиберализации заключался в том, чтобы вычистить всех кейнсианцев из Мирового банка и Международного Валютного Фонда. В 1982 году произошла эта тотальная чистка всех экономических консультантов, имевших кейнсианские взгляды. Их заменили неоклассические теоретики экономики предложения, и первое, что они сделали—решили, что с этого момента МВФ будет следовать политике структурной перестройки экономики, каждый раз, как где-то разразится кризис. В 1982-м, конечно, случился долговой кризис в Мексике, и МВФ сказал: «мы вас спасем». Но по сути спасали они нью-йоркские инвестиционные банки, навязывая Мексике политику жесткой экономии.

В результате политики МВФ по структурной перестройке за четыре следующих года население Мексики пережило падение уровня жизни на 25%. С тех пор Мексика прошла где-то через четыре таких структурных перестройки. Многие другие страны также прошли через более, чем одну. Это стало стандартной практикой.

Что он сегодня делают с Грецией? Это почти копия их действий в Мексике в 1982-м, только более осознанная. То же самое произошло в США в 2007-2008 году. Они выкупили банки из долгов с помощью политики жесткой экономии заставили расплачиваться население.

Было ли в недавних кризисах и в том, как правящие классы с ними управляются, что-то, что заставило вас пересмотреть свою теорию неолиберализма?

Ну, я не думаю, что солидарность капиталистического класса сохраняется на прежнем уровне. Геополитически США сегодня не в том положении, чтобы действовать на глобальном уровне, как в 1970-х. Мне кажется, мы наблюдаем регионализацию структур глобальной власти в рамках государственных систем—возникновение региональных гегемонов, таких как Германия в Европе, Бразилия в Латинской Америке, Китай в Восточной Азии.

Очевидно, США все еще занимают глобальную позицию, но времена изменились. Обама может сказать на встрече G20: «Надо сделать то-то», а Меркель может ответить: «Мы этого делать не будем». В 1970-е такого быть не могло. Так что, геополитическая ситуация стала более регионализированной, стало больше автономии. Думаю, это отчасти результат завершения Холодной войны. Страны вроде Германии не могут больше полагаться на США в плане безопасности. Более того, то, что называют «новым капиталистическим классом» Билла Гейтса, Amazon и Силиконовой долины, политически отличается от традиционного нефтяного и энергетического капитализма. В результате у них возникают свои стратегии, растет отраслевая конкуренция между, скажем, энергетиками и финансистами, энергетиками и людьми из Силиконовой долины, и так далее. Есть серьезные различия, которые очевидны в их отношении к проблемам изменения климата, например.

Другой важный момент в том, что неолиберальный прорыв 1970-х произошел не без сильного сопротивления. Было огромное противодействие трудящихся, коммунистических партий Европы и так далее.Но к концу 1980-х война была проиграна. Так что поскольку сопротивление исчезло, трудящиеся утратили ту власть, которую они когда-то имели, и солидарность больше не требуется правящему классу, чтобы оставаться эффективным. Ему не требуется объединяться и решать что-то с идущей снизу борьбой, поскольку угрозы больше нет. Правящий класс сейчас в полном порядке, ему больше не нужно что-то менять. Но хотя капиталистический класс чувствует уверенность, сам капитализм находится в упадке. Уровень прибыли восстановился, но ставки реинвестирования чудовищно низкие, так что огромное количество денег не поступает обратно в производство, а утекает в земельные инвестиции и закупки активов.

Давайте еще поговорим о сопротивлении. В вашей книге вы указываете на очевидный парадокс, заключающийся в том, что неолиберальное наступление совпало с упадком классовой борьбы—по крайней мере, на Глобальном Севере—уступившей «новым социальным движениям» за индивидуальные свободы. Не могли бы вы раскрыть свой взгляд на то, как неолиберализм служит почвой для определенных типов сопротивления?

neo
Вот вам тезис для размышлений. Что если любой господствующий способ производства с его конкретной политической конфигурацией рождает режим сопротивления, который является его зеркальным отражением? В эру фордистской организации труда зеркальным отражением этой организации было большое централизованное профсоюзное движение и демократически централистские политические партии.

Реорганизация производственного процесса и поворот к гибкому накоплению в неолиберальную эпоху породила левых, которые тоже во многом являются ее отражением: сетевым, децентрализованным, неиерархичным. Я думаю, это очень любопытно. До определенной степени это зеркальное отражение поддерживает то, что оно стремиться уничтожить. В конечном итоге, я думаю, профсоюзное движение укрепило фордизм. Мне кажется, многие левые в данный момент, будучи автономными и анархичными, продлевают игру неолиберализма. И уверен, им не нравится такое о себе слышать.

Но, конечно, возникает вопрос: есть ли способ организации, который не является зеркальным отражением капитализма? Можем ли мы разбить зеркало и найти что-то еще, что не играет на руку неолиберализму?

Сопротивление неолиберализму может происходить разными способами. В своей книге я подчеркиваю, что моментом наивысшего противоречия является момент реализации стоимости. Стоимость производится в результате труда, и это очень важный момент классовой борьбы. Но стоимость реализуется на рынке в результате торговли, и тут содержится много политики. Большая часть сопротивления накоплению капитала происходит не только на этапе производства, но и на этапе потребления и реализации стоимости.

Взять, например, автомобилестроительный завод. На большом предприятии раньше работало около двадцати пяти тысяч человек. Сегодня на нем работает пять тысяч человек, потому что технологии уменьшили потребность в рабочих. Так что все больше рабочей силы перемещается из сферы производства в городскую жизнь.

Основное ядро недовольства капиталистической динамикой все больше смещается в область битв вокруг реализации стоимости—вокруг политики повседневной городской жизни. Рабочие, очевидно, очень важны, и множество вопросов о труде остаются принципиальными. Если мы находимся в китайском Шеньчжене, то борьба трудящихся играет главенствующую роль. А в США мы должны поддержать забастовку работников Verizon.

Но во множестве других частей света преобладает борьба за качество повседневной жизни. Посмотрите на крупные битвы последних десяти-пятнадцати лет: скажем, события в парке Гези в Стамбуле не были борьбой рабочих, это было недовольство политикой повседневности и недостатком демократии в принятии решений. Восстания в бразильских городах в 2013 году также были результатом недовольства политикой повседневности: транспорт, возможности для жителей на фоне огромных трат на строительство стадионов, в то время, как не финансируются школы, больницы, доступное жилье. Восстания в Лондоне, Париже и Стокгольме произошли не на почве производственных антагонизмов—они имеют отношение к политике повседневности.

Эта политика отличается от политики, которая существует на уровне производства. На уровне производства конфликт происходит между капиталом и трудом. Битвы за качество городской жизни менее понятны в плане их классовой конфигурации.

Понятная классовая политика, которая обычно выводится из анализа производства, становится теоретически более размытой, чуть только приближается к реальности. Это классовая проблема, но не в классическом смысле.

Вам не кажется, что мы слишком много говорим о неолиберализме и слишком мало о капитализме? В каких случаях адекватно использовать тот или другой термин, опасно ли их смешивать?

Многие либералы говорят, что неолиберализм зашел слишком далеко в плане неравенства доходов, что приватизация зашла слишком далеко, что есть много общих благ, вроде окружающей среды, о которых нам следовало бы задуматься. Есть так же много способов говорить о капитализме, например—концепция sharing economy (экономика жизни вcкладчину или экономика совместного потребления)—которая оказывается в высшей степени капитализируемой и эксплуататорской.

Есть понятие этического капитализма, которое просто сводится к тому, чтобы быть относительно честным, а не воровать. Так что в некоторых умах зреет идея своего рода трансформации неолиберального порядка в некую иную форму капитализма. Я думаю, можно сделать капитализм лучше, чем он есть сейчас. Но не намного.
Фундаментальные проблемы сейчас так глубоки, что без мощного антикапиталистического движения продвинуться никуда не удастся. Так что я бы лучше описывал вещи в анти-капиталистических, а не в анти-неолиберальных терминах.

Когда я слышу, как люди говорят об анти-неолиберализме, я чувствую, что есть опасность забыть о том, что проблемой является именно капитализм, какую бы форму он ни принимал. Анти-неолиберализму не удается осмыслить макро-проблемы бесконечного роста—политические, экологические или экономические. Так что я бы лучше говорил именно  о борьбе с капитализмом, а не с неолиберализмом.

 

Перевод Александры Новоженовой

Источник

]]>
http://openleft.ru/?feed=rss2&p=8424 0