Глеб Альберт — Открытая левая http://openleft.ru Один шаг действительного движения важнее целой дюжины программ (Маркс) Fri, 03 May 2024 18:58:34 +0000 ru-RU hourly 1 https://wordpress.org/?v=4.9.25 Строит ли Путин «новый Коминтерн»? http://openleft.ru/?p=8444 http://openleft.ru/?p=8444#comments Thu, 11 Aug 2016 07:40:08 +0000 http://openleft.ru/?p=8444 rt

Одним из распространенных мотивов как европейской, так и российской оппозиционной публицистики в последние годы стало сравнение путинской пропагандистской машины с практикой Коммунистического интернационала 1920-30-х гг. Действительно, Кремлю удалось не только создать влиятельные медиа, проводящие выгодную ему линию за рубежом, но и выстроить неформальную политическую сеть «друзей России» (включающую в себя и крайне правых, и крайне левых). Этот успех во многом основан на эксплуатации существующего массового недовольства Европейским союзом и традиционным политическим истеблишментом, а RT и им его клоны успешно противопоставляют себя либеральному мейнстриму в качестве «другого мнения». В этом подходе, однако, можно увидеть лишь торжество голой технологии: сегодняшняя Россия в принципе не способна предложить социальную альтернативу объекту своей критики, но использует своих европейских «друзей» лишь в тактических целях. Однако и Коминтерн из «партии мировой революции» к 1930-м превратился в значительной степени в инструмент советской внешней политики. И даже если мы признаем в целом аналогию путинской пропаганды и Коминтерна поверхностной и ложной, может ли их сравнение оказаться полезным (в том числе, для того чтобы выявить различия)?

Эта аналогия не такая уж «поверхностная и ложная», если это касается техники и риторики пропаганды. Зарубежные медиа Коминтерна занимались примерно тем же, что RT и Sputnik: выборочный фокус на проблемах в буржуазно-демократических обществах и трансляция приукрашеной, гармоничной картины советского общества. Причем советские и Коминтерновские органы рука об руку создавали этот формат освещения «загнившей» заграницы, точно так же как сейчас путинские медиа. В мемуарах германской коммунистки Розы Майер-Левинэ есть красноречивый эпизод о том, как она в Москве конца 1920-х годов делала доклады о жизни немецких рабочих. Когда она перед докладом продемонстрировала статистику о плохом питании немецких рабочих Карлу Радеку, более других олицетворяющему связь между партийными и коминтерновскими верхами, он со смехом отмахнулся: «Этими цифрами вы хотите у нас произвести впечатление? Нет, они недостаточно хорошие — или, точнее, недостаточно плохие. Лучше вам об этом вообще не говорить».

Однако, аналогия становится проблематичной, стоит только обратиться к специфике исторической эпохи. Масштаб проблем межвоенных буржуазных демократий был абсолютно другим. Они были гораздо серьезнее, чем «недовольство Eвропейским союзом» или «наплывом» беженцев (который отнюдь не такой беспрецендентный, каким его выставляют как путинские, так и европейские правые медиа). Коминтерн родился из эпохи войны, разрушившей до основания европейские общества — войны, которая показала миллионам людей, что стоит все начать заново. Но нового начала не получилось: социальное неравенство, колониализм, господство старых элит (при поддержки руководства правой социал-демократии) — все это присутствовало в межвоенных обществах и не соответствовало ожиданиям новой жизни. Пример радикального нового начинания был только один — Советская Россия. Вся неприятная конкретика этого нового начинания при этом была скрыта от поверхностного взора из-за границы — конечно, информация была, но в информационной какофонии о новой России западному человеку, тем более рабочему, было очень сложно ориентироваться. Тем более, даже те достижения раннесоветской социальной политики, которые де факто оставались на бумаге, были несравненно прогрессивнее западных. Поэтому у таких видных научных и культурных деятелей как Альберт Эйнштейн или Кете Кольвиц были вполне конкретные причины поддерживать коминтерновские организации, такие, как Межрабпом или МОПР.

Сегодняшняя Россия же не может предложить никакую прогрессивную альтернативу даже на бумаге. В то время как издания Коминтерна, освящяя Советскую Россию 1920-х годов, делали упор на мнимые и реальные социальные преобразования, современные каналы международного вещания наоборот ставят упор на «традиционность» российского уклада жизни. Поэтому целевая аудитория этих каналов — либо правые консерваторы, либо деклассированные массы, уже поколениями потерянные социал-демократией и рабочим движением, а также сегменты (пост)сталинистской левой, руководимые вполне сталинистским принципом «враг моего врага — мой друг».

spain

На место Эйнштейна в качестве западных союзников встали либо вчерашние VIP-персонажи, надеющиеся через союз с путинской Россией вернуть себе хоть какую-нибудь известность (например, Жерар Депардье), либо абсолютные маргиналы, преподносимые российской и международной публике в качестве «экспертов». Правда, следует заметить, что и Коминтерн мог служить механизмом реабилитации для неудачников и маргиналов в рабочем движении: например, Бела Кун, бесславно проваливший Венгерскую Советскую Республику в 1919 году и германскую «Мартовскую акцию» в 1921 году, и оставивший после себя самые нелестные отзывы соратников, но тем не менее занимавший видную позицию в коминтерновской иерархии до начала 1930-х годов; или Эрнст Тельман, в буквальном смысле проворовавшийся в 1928 году, смещенный Центральным комитетом Компартии Германии с поста главы партии и востановленный только благодаря личному вмешательству Сталина. Впрочем, это был вполне подходящий персонал для сталинского Коминтерна как «великого организатора поражений» (по выражению Троцкого).

Еще одно важное различие между обаянием Коминтерна и сегодняшнего российского аппарата пропаганды: ранний Коминтерн мог непосредственно опираться на традиции левого, антивоенного крыла довоенной международной социал-демократии, Циммервальда и Кинталя, и на таких его видных представителей, как Клара Цеткин, Вилли Мюнценберг или Анжелика Балабанова. Это делало Коминтерн привлекательным для антивоенных деятелей рабочего движения даже вопреки его большевистской ориентации — например, для отдельных анархистов и синдикалистов. Современный же российский идеологический аппарат не имеет таких непосредственных корней. Его идеология — это причудливый постмодернистский коктейль сталинизма с мнимым «народным единством», российского дореволюционного имперства и православия, а также откровенного черносотенства. В то время как органы Коминтерна аппелировали к объективно прогрессивным ценностям, путинские медиа обращаются к реакционным инстинктам. Несомненно, похожие идеологические наклонности по логике «цель обравдывает средства» наблюдались и в раннем Коминтерне. Самый известный пример — это «линия Шлагетера» 1923 года, когда Коминтерн и КПГ активно ориентировались на сотрудничество с частью германских националистов. Но в то время как для Коминтерна 1920-х годов это был короткий эпизод, для путинского идеологического аппарата подобный лево-правый симбиоз — непрерывное состояние.

Сравнение Коминтерна и путинской внешней пропаганды часто опирается на идею преемственности стереотипов: мол, нынешняя российская элита унаследовала представления советской эпохи. Однако можно вспомнить, что переход к «партнерским» отношениям с Западом, а затем к Холодной войне в 1940-х, был прямо связан с ликвидацией Коминтерна. Можно ли говорить о несовместимости политической оптики Холодной войны и эпохи Коминтерна?

Вообще трудно говорить об одной «советской эпохе». Даже между 1920-ми и 1930-ми годами большая разница (причем не обязательно идеализировать первое, чтобы констатировать эту разницу), не говоря уж о времени «Холодной войны». Согласиться можно с тем, что путинские элиты унаследовали представления пост-сталинизма, которые действительно сформировались в эпоху Коминтерна — правда, в ее поздней фазе. Трансформация «партии мировой революции» в придаток советских спецслужб началась еще в 1930-е годы, и окончательно завершилась в эпоху Большого террора, когда был почти целиком разгромлен коминтерновский спецаппарат (Отдел международных связей), а его арестованные и расстреляные кадры были заменены НКВД-шниками.

Уже задолго до этого в стратегии Коминтерна наблюдается тенденция осуществлять международную деятельность не в виде продвижения массовых акций, а через проведение «операций». Секретные операции, например, трансфер денег и советников за границу для революционных движений, были в репертуаре Коминтерна с самого начала, но в 1930-е годы они стали главным способом деятельности: неудавшийся путч в Бразилии в 1935 году, подкуп потенциально критических частей германской литературно-политической эмиграции во Франции, осуществленние совместно с советскими спецслужбами террора против антисталинистов в революционной Испании, травля троцкистов и других оппозиционных левых за границей (вплоть до физической ликвидации), операции по всем каналам влияния для сохранения лояльности ведущих коммунистических политиков и просоветской художественной интеллигенции во время пакта с нацистской Германией (и дискредитация всеми средствами отдельных лиц в случае нелояльности), и, в конце концов, форсирование индивидуального террора во французском коммунистическом сопротивлении после нападения Германии на СССР — метод, до этого чуждый марксистскому рабочему движению и приведший к большим потерям в рядах Сопротивления и мирного населения. После этой трансформации в аппарат по спецоперациям Коминтерн был формально распущен в 1943 году, но фактически ИККИ( Исполком Коминтерна) был переформирован в ряд секретных «научно-исследовательских институтов», работавших  под прямым контролем партийного руководства. В этом смысле Коминтерн продолжал действовать. Модус операнди путинской деятельности за границей отдает не «оптикой Холодной войны», а Коминтерном после его сталинской трансформации, оперирующим исключительно дезинформацией, подкупом и спецоперациями.

Какие уроки из трагической истории Коминтерна могут вынести сегодня те, кто так или иначе относит себя к его идейным наследникам?

Так как к таковым я себя не отношу, мне трудно дать на это исчерпывающий ответ. Один несомненно важный урок может заключаться в том, что любое движение, стремящиеся к общественному прогрессу, оказывает своему делу медвежью услугу, если ставит в центр своей деятельности безусловную солидарность с другим государством, каким бы «прогрессивным» оно ни казалось. С самого начала левое крыло международного рабочего движения объединилось с большевиками в Коминтерне на неравных позициях. В начале все перспективы равенства различных революционных движений казались открытыми — не даром в первые года в Коминтерне была популярна идея при первой возможности перенести штаб-квартиру  в революционный Берлин. Но это равенство очень быстро оказалась фикцией: у большевиков, в отличие от других революционных партий, было свое государство с собственными стратегическими интересами, и свои денежные и персональные стредства для их осуществления. После того, как революции на Западе, особенно в Германии, не оправдали ожидания, доминирование советских интересов в коминтерновской политике стало необратимым фактом — часто в ущерб социальным движениям других стран.

 

Глеб Альберт — историк (Университет Цюриха), автор «Das Charisma der Weltrevolution: Revolutionärer Internationalismus in der frühsowjetischen Gesellschaft, 1917-1927» («Харизма мировой революции: Революционный интернационализм в раннесоветском обществе, 1917-1927»), которая готовится к изданию в 2017 году.

Альберт был составителем сборника документов по истории взаимоотношений компартии Германии и Коминтерна (совместно с Бернхардом Байерляйном, Германом Вебером и Яковом Драбкиным), «Deutschland, Russland, Komintern. Dokumente 1918-1943» (Берлин 2015). 

]]>
http://openleft.ru/?feed=rss2&p=8444 1