Элла Майяр — Открытая левая http://openleft.ru Один шаг действительного движения важнее целой дюжины программ (Маркс) Mon, 29 Apr 2024 12:55:49 +0000 ru-RU hourly 1 https://wordpress.org/?v=4.9.25 Среди русской молодежи http://openleft.ru/?p=4015 http://openleft.ru/?p=4015#respond Mon, 08 Sep 2014 14:48:03 +0000 http://openleft.ru/?p=4015 Элла Майяр (1903-1997) – швейцарская путешественница, спортсменка, фотограф, автор книг о своих путешествиях. В 1930 году она, повинуясь чувству любопытства, первый раз поехала на Восток, в СССР, где, по ее словам “русские проживают незабываемое время”. Элла провела несколько месяцев в Москве: жила в коммуналке, ела в столовых, ходила в кино, занималась греблей на Москве-реке и легкой атлетикой на стадионе “Пищевик”, и общалась со своими советскими сверстниками, пытаясь понять их жизнь и представление о ней. Потом в компании молодежи съездила на Кавказ и в Украину. Небольшая книжка, которую она написала, вернувшись домой – “Среди русской молодежи” (Parmi la jeunesse russe) – не претендует ни на объективность заключений, ни на выдающееся литературное качество. Тем не менее, этот живой, непосредственный, иногда наивный рассказ, полный бытовых подробностей и риторических восклицаний молодой европейки, отражает особенности эпохи, ускользнувшие от внимания знаменитых интеллектуалов, которые обозревали СССР из окна персонального авто и искали ответа на политические и мировоззренческие вопросы в среде не менее знаменитых советских коллег.

Издание книги позволило Элле Майяр вернуться в СССР в 1932 году. Тогда она познакомилась с Всеволодом Пудовкиным, ближе узнала кинопроизводство, стала интенсивно практиковать фотографию и отправилась в большое путешествие по Средней Азию. Ее книга о Туркестане – “От небесных гор до красных песков” – переведена на киргизский, серия фотографий из этой поездки показывалась в Бишкеке, а в музее города Каракол есть отдел, посвященный швейцарке.

photo3

Две путешественницы: Аннемари Шварценбах (слева) и Элла Майяр.

Глава 3

Случайные встречи

Как только видишь цепочку медленно движущихся людей – присоединяйся. Советский рефлекс. Согласно ритуалу, нужно спросить: “Кто последний?”. Каждый честно соблюдаетсвое место. Правда, сжульничать сложно, ты под присмотром того, кто стоит за тобой и впереди. Потом новый вопрос: “Что дают?” – “Плохие папиросы!”, отвечает мужчина в тюбетейке, маленькой круглой шапочке туркестанского происхождения.

Булочная открыла свои печи. Покупатели выходят из магазина с эклером или ром-бабой на листке бумаги. Но как только оказываешься, наконец, у кассы, выясняется, что талонов больше не продают, пирожные закончились! Выходишь. В небе над тобой развевается флаг, белые буквы на красном фоне провозглашают “Пятилетку в четыре года!” Оттуда идешь вниз от Советской площади, мимо Академии Ленина, впечатляющего бетонного куба. Справа будет Библиотека иностранной литературы, вход свободный.

Однажды на Лубянке я увидела банду молодежи в очереди в столовую. Подхожу к ним. В любом случае, уже шесть часов вечера и хочется есть. Соседи мне попались веселые. От их хорошо вымытых шей веет ароматом всеобщего мыла; некоторые в сапогах, пахнущих русской кожей.

photo1

Всеволод Пудовкин на съемках фильма «Простой случай», 1932 год. Фото Эллы Майяр из Mus?e de l’Elys?e в Лозанне.

Проезжают извозчики, крошечные “грузовики” на все случаи жизни, один везет спинку кровати и матрас, другого почти не видно за возом сена.

– Скажи-ка, умник, – спрашивает один парень своего соседа, –  ты знаешь в какой индустрии лошадь дает больше производительности, чем машина?

Бормотания, восклицания, никто не знает.

– В колбасной!

Всеобщее веселье. Кажется, я по привычке смеялась несколько несдержанно, раз все обернулись ко мне.

– Ты из Москвы? – спрашивает маленькая растрепанная брюнетка.

– Нет, я иностранка, а ты?

– Я из Харькова, а ты из какой страны?

Как только прозвучало слово “иностранка”, все мгновенно прервали фразы и ход мысли: каждый останавливает бурление привычной жизни, чтобы поддаться любопытству. Все повернулись, толкаются, чтобы приблизиться ко мне, дотронуться до меня. Зрение, слух, обоняние обращены к неизвестной.

– Как тебя зовут?

– Где ты работаешь?

– Нравится тебе у нас?

– У вас также хорошо, как здесь?

Молодежь не сомневается, что весь мир интересуется Россией. Старшие всегда спрашивают: “Какого черта вас принесло в эту страну?”

Как ответить каждому достойным образом?

У меня, к сожалению, не получается.

photo4

Элла Майяр на байдарке в Москве. Фото из Mus?e de l’Elys?e в Лозанне.

Мы спускаемся в зал и бросаемся в бой, чтобы раздобыть стул. Девушки не ждут, пока мальчики придут им на помощь. Каша, кажется, не нравится моим новым приятелям, так что я помогаю им доесть свои порции. Они хотят поскорее разделаться с едой: сегодня вечером идут в Первый художественный театр, получили билеты. Их всего человек пятьдесят, все – студенты-агрономы из Украины. Путешествуют месяц по всему Союзу, везде их принимает общество Совтурист. Групповой билет на поезд стоит дешево.

Посматривая на меня, маленькая брюнетка обсуждает что-то со своими товарищами, потом подходит ко мне и спрашивает:

– Ты сегодня вечером свободна, Элла Павловна?

Довольная моим положительным ответом, она добавляет:

– Пойдем с нами, есть лишний билет на “Три толстяка”. Ты пойдешь с Иваном Петровичем.

Отлично, я готова.

После долгого марша через весь город мы штурмуем театр и там растворяемся.

Скромный зал. Публика хорошо одета, много пиджаков и костюмов. Нескольких больших детей в платьях из искусственного шелка создают атмосферу воскресенья в провинции. Со второго балкона вид на поворачивающуюся сцену. По мере ее вращения открываются картины, захватывающие внимание либо намеренной простотой, либо невиданной изысканностью. Красота жестов, точность которых превращает действие в постоянный танец, совершенство костюмов, тепло устной речи, округлость русских слогов создают историю Просперо, врага трех всемогущих и комичных толстяков.

Стройность немецких постановок уже вызывала мое восхищение, но отсюда они мне кажутся несколько сухими: им не хватает изобилия, жара.

Общий смысл пьесы мне ясен, но отдельные реплики ускользают. Робкий Иван Петрович не особенно мне помогает. Мы выходим, и я хочу узнать мнение моих товарищей о спектакле. На них подействовал шарм этой феерии, но есть и критика:

– Форма подавляет содержание.

– Нам этого не нужно.

Трам (Театр Коммунистической молодежи) задевает сильнее.

photo6

Поезд в Магнитогроск. Фото Эллы Майяр из Mus?e de l’Elys?e в Лозанне.

Возвращаясь к себе, я думаю об этой строгой молодежи, завидую их ясному представлению о своих потребностях. Не могла бы я раз и навсегда оставить свои сомнения, стать похожей на них? Знать, куда идешь, чего хочешь – разве не это делает жизнь лучше?

Никто мной не занимается. Хоть я и иностранка, я не каталась повсюду на автомобиле как приглашенные писатели. Они выигрывают таким образом время и, быть может, за один месяц видят все то, что я открываю здесь за шесть, но теряют самое ценное, соль жизни: непосредственный контакт с живыми существами… Кто не говорил себе: сегодня был восхитительный день, я встретил незнакомца, с которым почувстовал близость?

Люблю наблюдать толпу, чувствовать себя в ее гуще.

Есть нищие. Их меньше, чем в Берлине. Они более живописны в своих дырявых балахонах, чем бледные немецкие безработные в котелках.  В основном они встречаются перед церквями. Я их избегаю, потому что мне кажется, что они всегда ломают комедию, а прохожие, даже самые бедные, машинально подают им копейку. Как в Индии, общество содержит своих нищих.

Есть пьяницы, спящие на тротуарах, бутылка при них. Никогда не видела, чтобы с ними обходились грубо. Прохожие к ним внимательны даже в час пик: они предупреждают рассеянных пешеходов жестом, который как будто говорит – “не тревожьте его забвение”. У милиционера, кажется, есть право привести пьяницу в ближайшую поликлинику. Ему там выкачают содержимое желудка, а на следующий день он обязан оплатить расходы на извозчика.

Есть попы, которые проходят в странных головных уборах, их сальные волосы падают до плеч.  Они идут, бедно одетые, им не досаждают; живут они исключительно за счет даров верующих. Любопытные, изумленные, дети следят глазами за бородачами, пытаясь понять, что они собой представляют. Многие церкви превращены в музеи, рестораны, гаражи или разрушены. В то же время, даже сегодня в столице сорока сороков церквей почти не встретить улицы без часовни.

photo5

Лыжная фабрика в Москве. Фото Эллы Майяр из Mus?e de l’Elys?e в Лозанне.

Куда не повернись, слышен стук молотка: Москва строится.

На Мясницкой возводится дворец Центросоюза по планам Ле Корбюзье.

В архитектурном бюро архитекторы, двое мужчин и одна девушка, работают за своими кульманами. На стройке тоже рабочие обоих полов. Среди котлованов, попарно, работницы переносят длинные доски, руки спрятаны в тканые рукавицы. Они проходят мимо крыльца часовни – это все что осталось от церкви, которая здесь была. При рытье обнаруживается кладбище, о его существовании никто и не подозревал.

Цоколь нового здания сквозной: первый этаж покоится на бетонных колоннах, великолепных сваях. В открытом небе над лесами намечается силуэт следующего этажа: две девушки, коренастые, c круглыми лицами, в косынках, протягивают проволоку, закрепляют металлические стержни – скелет будущих форм. Кажется, что нужда, которая сопровождала годы их детства, ничуть не поколебала их мощь. Как я одобряю их, выбравших эту суровую жизнь вместо душных будней в конторе! В течение своей учебы на строительных курсах они получают 4,5 рубля в день (семь часов работы).

Среди 400 рабочих на стройке – 50 женщин. По вечерам многие из них посещают занятия в университете.

photo2

Ферма архитектора Андрея Бурова из фильма Сергея Эйзенштейна «Генеральная линия» («Старое и новое»).

Архитектор Буров, автор макета образцовой фермы для декораций последнего фильма Эйзенштейна [“Генеральная линия” — прим. переводчика], раскрыл мне несколько особенностой строительства.

Во Франции архитектор может строить как хочет. В СССР строили согласно немецким коэффициентам запаса прочности, но здесь все должно быть еще надежней, так что теперь утвердили русскую норму. Не только железо и бетон здесь другие, но еще нужно учитывать, например, предельную силу ветра. Из-за жестоких холодов окна должны быть герметичными (зимой клеят прогипсованную бумагу на все стыки, и и летом, когда окна освобождаются, повсюду видны беловатые следы). Проблему соседства фундамента с рекой решить непросто: многоэтажный дом ЦИК [дом на набережной — прим. переводчика], уже, кажется, начинает наклоняться.

– Как рабочие относятся к женщинам среди них? Враждебно? Снисходительно?

Этот вопрос обнаруживает, судя по всему, мое абсолютное невежество в понимании современного духа. Женщины не пытаются конкурировать с мужчинами.    Там, где это требуется, применяют присущие им качества: большую внимательность, аккуратность. У мужчины хватает ума не считать себя лучше (и требовать поэтому зарплату выше), он ведь просто другой …

Москва, 1930.

Перевод с французского и подбор иллюстраций Татьяны Эфрусси.

]]>
http://openleft.ru/?feed=rss2&p=4015 0