Наука — Открытая левая http://openleft.ru Один шаг действительного движения важнее целой дюжины программ (Маркс) Mon, 29 Apr 2024 14:07:04 +0000 ru-RU hourly 1 https://wordpress.org/?v=4.9.25 Понятие эксплуатации у Маркса: Что делает ее несправедливой? http://openleft.ru/?p=9481 http://openleft.ru/?p=9481#comments Sun, 06 Aug 2017 08:54:12 +0000 http://openleft.ru/?p=9481

Джеральд Коэн – канадско-британский философ, один из основоположников движения «аналитического марксизма». Представители этого направления стремились реконструировать теорию Маркса, опираясь на логически выверенную аргументацию и современные экономические и социологические методы, противопоставляя себя пост-структуралистским и гегельянским вариантом марксизма. Сам Коэн начинал с анализа философии истории Маркса (см. его Karl Marx’s Theory of History: A Defense), но позже перешел к созданию скрупулезной этической аргументации в пользу социализма. Как он сам писал, его сподвигла на это необходимость ответить на яркую и продуманную риторику Роберта Нозика – главного философа-либертарианца и защитника моральной ценности свободного рынка. Коэн считал, что марксизм оказывается беспомощен перед либертарианской апологетикой эксплуатации, потому что он, как и либертарианство, опирается на понятие самопринадлежности (self-ownership) – представление о том, что человек является единственным собственником своего тела, психики и деятельности. Именно приверженность самопринадлежности, считал Коэн, лежит в центре как либертарианской критики распределения, так и марксистской критики капиталистической эксплуатации. Этому была посвящена его книга Self-Ownership, Freedom and Equality, один из самых мощных ответов либертарианству с радикально левых позиций. При этом, аргументы Коэна очень мало напоминают то, что мы привыкли видеть в левой литературе – это рассуждения не в традиции критической теории, методологически они в гораздо большей степени заставляют вспомнить о том же Нозике или, например, о Джоне Ролзе. Коэн считал, что левые должны не только заниматься критикой идеологии, оставляя вопросы справедливости на потом (и подразумевая, что они и так самоочевидны), но и формировать собственное логичное и продуманное видение этики. «Открытая левая» публикует главу из Self-Ownership, Freedom and Equality, посвященную анализу понятия эксплуатации.

«…владелец денег шествует впереди как капиталист, владелец рабочей силы следует за ним как его рабочий; один многозначительно посмеивается и горит желанием приступить к долу; другой бредет понуро, упирается как человек, который продал на рынке свою собственную шкуру и потому не видит в будущем никакой перспективы, кроме одной: что эту шкуру будут дубить». (Карл Маркс, Капитал)

1) Согласно стандартному марксистскому представлению об эксплуатации, отсутствие собственности у рабочих вынуждает их продавать свою рабочую силу капиталистам, владеющим всеми средствами производства. Таким образом, рабочие вынуждены подчиняться приказам капиталистов и отдавать им что-то из того, что производят: часть того, что произвели рабочие оставляют себе, а остальное (прибавочный продукт) безвозвратно забирают капиталисты

Существует дискуссия о том, считал ли Маркс капиталистическую эксплуатацию несправедливой. Некоторые думают, что, конечно же, считал, другие думают, что, несомненно, нет. Я не буду продолжать этот спор здесь. Я принимаю за данность, что, как я утверждал и в других сочинениях, Маркс думал, что капиталистическая эксплуатация несправедлива.[1]

Учитывая это, давайте все же вернемся к только что обрисованному стандартному представлению об эксплуатации,[2] чтобы спросить: в чем именно, по-мнению Маркса, заключалась несправедливость эксплуатации. Заметьте, что в марксистском представлении об эксплуатации, появляются три логически различных вещи, каждая из которых отдает несправедливостью. Во-первых, (1) рабочие находятся на нижних уровнях неравного распределения средств производства. Во-вторых, (2) они принуждены работать так как им говорят другие. В-третьих, (3) они принуждены отдавать другим прибавочный продукт. (В стандартном варианте (1) служит причиной (2) и (3).)

Как я сказал, это три логически независимые характеристики положения рабочих. Логически, каждый из них возможен без остальных двух, а каждые два возможны без третьего. Если рабочие, лишенные средств производства решают умереть, то только (1) верно. Или, если у рабочих есть средства производства, но их меньше или их качество хуже, чем у принадлежащих капиталистам, и рабочие решают работать самостоятельно,[3] так как это несет материальную выгоду или из стремления к неповиновению потому что они ненавидят эксплуатацию больше, чем бедность, то, опять же, только (1) верно. Если же, напротив, рабочие в той же степени, что и капиталисты, обладают средствами производства, но их под дулом пистолета заставляют трудиться угнетатели, не получающие от их труда ничего (предположим, что рабочих заставляют просто ломать камни), то только (2) верно. И, если рабочие в той же степени обладают средствами производства, и работают на себя, но другие силой забирают часть того, что они производят, то только (3) верно. (Можно также придумать случаи, для которых верно только (1) и (2), (2) и (3) и, соответственно, (1) и (3).)

Теперь давайте спросим: какая или какие (ведь их может быть больше, чем одна) из этих характеристик делают эксплуатацию несправедливой, не столько согласно Марксу, а, более широко, согласно марксистскому взгляду? Вопрос не связан (напрямую) с восприятием Маркса. Говоря проще, если история, которую рассказывает Маркс (и которую я представил в первом параграфе главы) – это история о капиталистической эксплуатации, то где конкретно в ней содержится несправедливость (с точки зрения независимых и разумных взглядов на справедливость)?

В последних двух главах этой книги я обсуждал марксистское представление об эксплуатации и в каждой я критиковал связь между этим представлением и тезисом о самопринадлежности. В пятой главе я говорил, что марксисты стремятся представить эксплуатацию несправедливой, не отвергая тезиса о самопринадлежности (и я отстаивал то, что ее невозможно представить несправедливой, не отвергая этого тезиса). В шестой главе я пошел дальше. Я обвинил марксистов в поддержке тезиса о самопринадлежности, скрытой в их представлении об эксплуатации (которая имеет неприятные последствия для связности этого представления: смотри части 2, 3 и 8 этой главы).

 

То, что марксистом не удается отвергнуть тезис о самопринадлежности и то, что, на самом деле, они его поддерживают, это, разумеется, совместимые высказывания. Однако, предпосылки моих аргументов в пользу этих двух высказываний похоже несовместимы. Так, в главе 5, я описывал несправедливость эксплуатации как укорененную, согласно Марксу, в неравном распределении средств производства (выделенном как характеристика (1) выше), которое порождает изъятие излишка, тогда как в главе 6, я описывал несправедливость эксплуатации как (опять же, согласно Марксу) укорененную в изъятии излишка как таковом (характеристика (3)): я не представлял ее как вторичную несправедливость. В этой главе я кратко вернусь к этим, по всей видимости, конфликтующим описаниям, покажу почему они кажутся противоречащими друг другу, попробую разрешить это противоречие и, после этого, выскажу критику некоторых рассуждений Джона Рёмера, относящихся к этой теме.[4]

2) В 5-ой главе я говорил, что марксистская критика капиталистической несправедливости полностью опирается на тот факт, что рабочие не имеют доступа к материальным производящим ресурсам. Здесь марксистское обвинение состоит в том, что наименее преуспевающие являются жертвами несправедливости в лево-либертарианском смысле (обвинение, которое, как я заметил, не требует отвержения или модификации тезиса о самопринадлежности). Но в главе 6 основная область эксплуатации оказывается сдвинута от до-производственного распределения активов к самому насильственному изъятию, от характеристики (1) к характеристике (3). В 6-ой главе я не утверждаю, что марксисты думают, что изъятие несправедливо не из-за того, что делает его возможным (до-производственное распределение), а то, что оно несправедливо потому что подразумевает то, что Маркс называл «кражей чужого рабочего времени» (и это обвинение, как я утверждал, требует принятия тезиса самопринадлежности).

Так я говорю в 5-ой главе – для Маркса изначальное неравное распределение несправедливо и именно из-за этого несправедливо последующее обращение продукта между рабочими и капиталистами. Тем не менее, в главе 6 упор смещается на само обращение продукта, которое описывается как основная несправедливость для Маркса, так что распределение активов считается несправедливым именно потому, что оно дает начало такому обращению. Может ли одновременно быть правдой то, что изъятие несправедливо, потому что отражает несправедливое распределение и что распределение активов несправедливо, потому что создает несправедливое изъятие? Я думаю, что ответом является «да» в том случае, если оба «потому что» правильно и различным образом интерпретированы: именно это я и надеюсь показать.

Сталкиваясь, как мы сейчас, с подобного рода головоломкой, часто бывает полезно смоделировать ее в другой сфере мысли, где мы можем ожидать меньшего влияния предрассудков на наше восприятие. Вот подходящая частичная аналогия к нашей проблеме. Предположим, что некто имеющий соответствующий статус неравно распределяет оружие, то есть предоставляет его лишь некоторым, а не всем, и, что оружие позволяет тем, кто его имеет организовывать ограбления на дороге. Предположим, что, благодаря взаимному страху, равное распределение оружия означало бы отсутствие дорожных ограблений и, что единственное релевантное использование оружия это совершение дорожного ограбления или защита от него. Оружие ценно лишь как средство разрушения и угрозы.

Прежде, чем мы продолжим дальше размышлять над примером с оружием, позвольте мне объяснить почему я смоделировал его именно таким образом. Распределение оружия отображает распределение средств производства, ограбление отображает насильственное изъятие излишка и важное условие того, что людей интересует оружие только как средство совершения или предотвращение ограбления соответствует предположению, которое мы должны сделать о средствах производства, а именно, что они никому не интересны никак, кроме как в качестве средства производства. Это значит, например, что ни один землевладелец не хочет использовать часть своей земли как частный парк и, что семена кукурузы не могут быть съедены, а не посеяны. Это, конечно, ложно, но я думаю, что эта ложность не имеет значения для вопроса о том, в чем состоит несправедливость эксплуатации: такая взаимозаменяемость в средствах производства, такая возможность их использования не как средства производства, но как средств потребления, не требуется для истории Маркса.

Мы можем сказать об оружии следующее. Мы можем сказать, что и дорожные ограбления[5], и неравное распределение оружия несправедливы. И мы можем сказать, что неравное распределение оружия несправедливо потому что делает возможными дорожные ограбления, из чего следует, что несправедливость оружейного неравенства проистекает из того, что оно делает возможным: оно считается несправедливым лишь благодаря несправедливости (дорожному ограблению), которое оно производит.

В отличии от этого, было бы неправильно сказать, что несправедливость дорожного ограбления проистекает из неравного распределения оружия, которое делает его возможным. Что делает дорожное ограбление несправедливым, так это просто тот факт, что это насильственная невзаимная передача денег грабителю (в отличие от невзаимной передачи денег, которая не несправедлива, так как является подарком и насильственной взаимной передачи, загадочный вопрос о несправедливости которой здесь затрагивать не обязательно). Дорожное ограбление несправедливо, так как это перевод денег благодаря неправильной причине (а именно, в этом случае, благодаря страху жертвы, что разбойник ее убьет).

Неравное распределение оружия не является нормативно фундаментальным, даже несмотря на то, что перевод денег становится несправедливым после использования такого метода как запугивание оружием и благодаря ему. Этот факт не делает неравное распределение оружия нормативно фундаментальным, так как оно неправильно только из-за той несправедливой передачи, которую оно делает возможным, несмотря на тот факт, что оно причинно фундаментально для объяснения возможности и появления несправедливых передач.

Вернемся к марксистскому контексту. Пока мы делаем различие между причинными и нормативными основаниями, мы, безусловно, можем, переворачивая рассматриваемую формулировку, одновременно говорить, что изъятие несправедливо, потому что оно отражает несправедливое распределение и, что распределение активов несправедливо, потому что порождает несправедливое изъятие. Проводя параллель с примером с ограблением, правильно было бы сказать об эксплуатации в марксизме следующее. Во-первых, насильственное изъятие излишка неправильно само по себе, а не потому что оно наследует неправильность чего-то другого. Во-вторых, при нашем разумном предположении, что единственное назначение средств производства состоит в создании продукта, распределение средств производства несправедливо, если оно делает возможным несправедливую передачу продукта и благодаря этому. И наконец, в соответствии с примером с оружием, тот факт, что передача продукта несправедлива тогда, когда она стала возможным из-за неравного распределения средств производства и благодаря ему, не делает неравное распределение нормативно фундаментальным. Думать обратное значило бы путать причинную и нормативную фундаментальность.

Передача продукта несправедлива, если, и только если, она происходит по неправильной причине. Если невзаимная передача продукта не отражает ничего кроме просто-напросто разных (неманипулируемых) предпочтений,[6] то передача не несправедлива. Но она несправедлива если вызвана неравным распределением прав на активы, которое несправедливо потому что порождает неправильное, так как насильственное, а не, скажем, основанное на предпочтениях, обращение продукта. Так что мы можем одновременно сказать, что изъятие несправедливо, потому что исходит из неравного (а значит несправедливого) распределения активов, и, что это распределение несправедливо потому что порождает несправедливое изъятие. Обращение товара несправедливо, потому что отражает несправедливое распределение ресурсов, которое несправедливо, потому что производит именно такое обращение например электрокотел 220 вольт.

Артикуляция основы двух конъюнкций в следующем предложении показывает, что их совместно утверждение не создает противоречия или логического круга:

  • Рабочий (Р) эксплуатируется капиталистом (К), так как К получает (без возврата) часть того, что производит Р, благодаря различию во владении средствами производства и тогда, когда К получает часть того, что производит Р, прибыль К несправедлива.
  • Неравное распределение средств производства несправедливо потому что становится причиной несправедливой невзаимной передачи, описанной в (i)

 

Многие бы согласились с различением между описательными и нормативными характеристиками, которое я собираюсь сделать, и этот и следующий параграфы не обращены к тем, кто отвергает его, так как здесь нет возможности защитить это различение в общих терминах. Характеристика описательна, если, и только если, она утверждает, что то, о чем она говорит не подразумевает ценностного суждения, тогда как ценностные суждения подразумеваются когда утверждаются нормативные характеристики. Описательные характеристики эксплуатации заключаются в том, что это насильственное и невзаимное обращение, а описательные характеристики до-производственного распределения заключаются в том, что оно неравно. Нормативная характеристика обоих (согласно марксизму) это то, что они несправедливы.

Различие между нормативным и описательным позволяет достаточно точно определить что следует из чего в рассматриваемом вопросе: описательные характеристики обращения следуют из описательных характеристик до-производственного распределения; нормативная характеристика обращения следует из его описательных характеристик (и, таким образом, согласно правилу транзитивности, из описательных характеристик до-производственного распределения); и нормативная характеристика до-производственного распределения следует из нормативной характеристики обращения, которое оно делает возможным. В двух (или в трех) словах, осуществляемая во время эксплуатации передача несправедлива из-за характера (описательные характеристики) ее причины, и эта причина несправедлива, она обладает этой нормативной характеристикой, потому что несправедливо то, что она порождает.

Давайте выделим для дальнейшего уточнения три темы для анализа: неравное распределение активов, его тенденция к порождению насильственного обращения продукта и насильственное обращение продукта. На мой взгляд, нормативно фундаментальная несправедливость заключается в этом обращении, даже при том, что оно считается несправедливо эксплуататорским, потому что вызвано неравным распределением активов. Это распределение несправедливо из-за своей тенденции к созданию насильственного обращения продукта, а эта тенденция делает обращение несправедливым потому что несправедлива реализация тенденции.[7]

 

3) Я утверждаю, что несправедливое распределение средств производства обязано своей несправедливостью изъятию излишка, которое такое распределение обеспечивает. Некоторым захочется возразить, что несправедливое распределение средств производства несправедливо имманентно, вне зависимости от его последствий. Я согласен с последним предложением, но я не думаю, что оно опровергает мое утверждение того, что несправедливость распределения средств производства вторична.

Здесь нужно разграничить различные смыслы «имманентного», «имманентности» и т.д. Рассматриваемая до-производственная распределительная несправедливость действительно имманентна распределению в первом смысле «имманентности», которое я выделяю. Но я также выделяю второй смысл «имманентности», в котором несправедливость не имманентна до-производственному распределению: вторичный статус его несправедливости, связан с тем, что оно не имманентно ему во втором смысле.

Я сказал, что если y несправедливо, потому что оно делает возможным или склонно к порождению x, и x несправедливо,[8] то несправедливость y исходит от несправедливости x (даже если x считается несправедливым только если его порождает y). В одном из смыслов «имманентности», доброе или злое является таковым имманентно, если оно является таковым вне зависимости от своих последствий. И в этом смысле, неравное распределение безусловно имманентно несправедливо, хотя его несправедливость нормативно вторична. Такое распределение имманентно несправедливо потому, что его несправедливость состоит в склонности к порождению определенного последствия, склонности, которая может быть и не актуализирована. Его несправедливость не зависит от последствий, к котором оно действительно приводит, и таким образом, не зависит от тех действительных последствий, к которым может привести.

Рассмотрим показательную частичную аналогию. Намерение сделать нечто плохое неправильно вне зависимости от своих последствий, и, в частности, даже если не привело к неправильному действию (потому что агент передумал, потому что его план не сработал и т.д.). И также плохо делать нечто неправильное, вне зависимости от любых последствий, которые оно может иметь. Таким образом, в этом смысле и то и другое имманентно неправильно, но можно подумать,[9] что неправильность действия здесь первична, что намерение неправильно действовать плохо именно из-за того, что это намерение действовать (тогда как действие неправильно не потому что оно исходит из неправильного намерения (даже если оно не считается неправильным действием, если не исходит из него)).

Аналогично, изначальное неравное распределение средств производства несправедливо, вне зависимости от своих действительных последствий, и, следовательно, (в указанном смысле) имманентно несправедливо: несправедливо из-за своей склонности вызывать несправедливость, которая имманентна ему в том смысле, что она сохраняет свое присутствие, какими бы ни были действительные последствия. Но, тем не менее, несправедливость распределения остается нормативно производной: центральная несправедливость это невзаимная передача сама по себе.

Раз так, то я согласен, что неравное распределение средств производства имманентно несправедливо (несправедливо, вне зависимости от последствий), но я также считаю, что такое распределение несправедливо благодаря тому, что оно вызывает (а значит вторично несправедливо). Это звучит противоречиво, но я должен уточнить значение, которое я придаю фразе «благодаря тому, что оно вызывает» в выделенном курсивом утверждении. «Что оно вызывает» означает не то, что оно вызвало или вызывает сейчас, или вызовет в будущем, а то, что оно склонно вызывать. Неравное распределение средств производства действительно несправедливо благодаря тому, что оно вызывает, то есть благодаря укорененной в нем склонности. Соответственно, оно имманентно (хотя и вторично) несправедливо, потому что оно несправедливо какими бы ни были его последствия.

До этого момента, нормативное качество x считалось «имманентным» только в том случае, если x обладало им независимо от своих действительных последствий. Более строгое условие добавляет к этому, что рассматриваемое нормативное качество должно принадлежать x безотносительно, то есть независимо от других обстоятельств.

Проиллюстрируем это. Связка динамита взрывоопасна, даже если взрыв не произойдет. Согласно нашему изначальному определению «имманентности», взрывоопасность это имманентное качество динамита. Тем не менее, можно возразить, что связка динамита не была бы взрывоопасной, если бы ее поместили на планету, где нет кислорода, а значит можно отрицать, что она имманентно взрывоопасна. Выражаясь кратко, можно бы было добавить, что условие того, что «x имманентно f» это то, что x является f вне зависимости не только от своих последствий, но и от отношений к другим вещам в мире.

Плохое намерение (которое, как мы продолжаем предполагать, плохо из-за того, что плохо действие, намерением совершить которое оно является) остается плохим, чтобы ни случилось в мире. Такое намерение имманентно плохо даже во втором и более сильном смысле «имманентности». Ведь его объект, будучи в техническом смысле объектом интенциональным (или «интенсионалом»), не меняется в зависимости от изменений в мире. Следовательно, не меняется и ответ о том плохо ли такое намерение.

Напротив, и аналогично случаю с динамитом, нечто может быть плохим из-за склонности, присутствующей в имеющихся условиях, склонности, которая бы пропала, если бы условия были другими. Так, например, неравенство средств производства может считаться несправедливым, если оно касается людей с одинаковыми предпочтениями и талантами, но справедливым, если касается людей, которые в этих отношения различаются и в том случае, если неравенство средств производства является компенсирующим. Несправедливость распределения средств производства является, в таком случае, имманентным в первом смысле «имманентности», который я определил, но не во втором, более сильном смысле. Его несправедливость зависит от других условий, и, в частности, от того обеспечивает ли распределение средств производства несправедливое изъятие прибавочного продукта.

 

3) До этого момента я предполагал, что характерное последствие неравного распределения это принуждение одних производить для других. Я размышлял согласно этому предположению, потому что так экономическую несправедливость понимал Маркс, и мой вопрос состоял в следующем: если экономическая несправедливость такова, то в чем именно она состоит?

   Тем не менее, несправедливость порожденная неравным распределением средств производства может быть описана и в более общих терминах, то есть в терминах досуга и заработка, доступных для в разной степени одаренных (средствами производства) агентов, вне зависимости от того, изымают ли некоторые из них излишек других. Например, при некоторых условиях несправедливое распределение средств производства будет означать не то, что A эксплуатируется B, а то, что A работает усерднее, чем B, чтобы получить тот же продукт, или получает меньше продукта, задействуя такой же труд.

Я упоминал такой случай выше, но не исследовал его по двум причинам. Во-первых, этот случай выходит за рамки марксизма, в которых разворачивается эта дискуссия. Во-вторых, интересный вопрос о случае не-эксплуатации структурно аналогичен тому, который занимал нас, а значит не требует отдельного разбора. Этот вопрос – что является главной несправедливостью: распределение средств производства или асимметричная ситуация, которую он производит? Ответ на него таков: нормативно первичная несправедливость это финальное распределение, предрасположенность к порождению которого делает несправедливым причинно первичную несправедливость несправедливой.

4) Пример из первой главы «Капитала», который я цитировал в 11-ом примечании к пятой главе показывает, что и сам Маркс был твердо против утверждения, что несправедливость эксплуатации исходит из несправедливости изначального неравного распределения средств производства. Ведь в примере Маркса речь идет о несправедливом обращении без изначального несправедливого распределения внешних активов. Все начинают равными в плане внешних активов, но благодаря (так предполагает Маркс) «своему труду и труду своих предков», активы A умножаются настолько, что теперь он может эксплуатировать B, который, как мы можем далее предположить, не развивал свои внешние активы. (Похоже, что Маркс имел ввиду, что сменяется поколение или два прежде, чем начинается эксплуатация. Давайте, несмотря на это, уберем «предков» и будем обращаться с примером как с внутри-поколенческим, чтобы предупредить ненужные возражения).

Раз в этом примере есть несправедливое обращение, но нет несправедливого изначально распределения активов, то несправедливость обращения – это не функция любого такого изначального распределения, и это подтверждает, что для Маркса несправедливость такого изначального распределения – это функция несправедливости эксплуататорского обращения, которое оно делает возможным. Но даже если бы эксплуататорское обращение было бы причинно невозможно без изначально асимметричного распределения средств производства, что, как показывает Марксовский пример, неверно, то последнее оставалось бы причинно первичной, но нормативно вторичной несправедливостью.

3) Пример из первой главы «Капитала», который я цитировал в 11-ом примечании к пятой главе показывает, что и сам Маркс был твердо против утверждения, что несправедливость эксплуатации исходит из несправедливости изначального неравного распределения средств производства. Ведь в примере Маркса речь идет о несправедливом обращении без изначального несправедливого распределения внешних активов. Все начинают равными в плане внешних активов, но благодаря (так предполагает Маркс) «своему труду и труду своих предков», активы A умножаются настолько, что теперь он может эксплуатировать B, который, как мы можем далее предположить, не развивал свои внешние активы. (Похоже, что Маркс имел ввиду, что сменяется поколение или два прежде, чем начинается эксплуатация. Давайте, несмотря на это, уберем «предков» и будем обращаться с примером как с внутри-поколенческим, чтобы предупредить ненужны возражения).

Раз в этом примере есть несправедливое обращение, но нет несправедливого изначально распределения активов, то несправедливость обращения – это не функция любого такого изначального распределения, и это подтверждает, что для Маркса несправедливость такого изначального распределения – это функция несправедливости эксплуататорского обращения, которое оно делает возможным. Но даже если бы эксплуататорское обращение было бы причинно невозможно без изначально асимметричного распределения средств производства, что, как показывает Марксовский пример, неверно, то последнее оставалось бы (причинно первичной, но) нормативно вторичной несправедливостью.

6) Джон Рёмер, используя остроумный пример, который бы вряд ли когда-то пришел на ум Марксу, утверждал, что не каждое неравное обращение продукта на рынке[10] несправедливо, и что, в самом деле, такое обращение несправедливо только если отражает несправедливое изначальное распределение активов. Рёмер делает вывод, что вопрос обращения неинтересен и что марксисты зря сосредотачивают на нем свое внимание.[11] Но я думаю, что несмотря на то, что посылки Рёмера (выделенное утверждение) безусловно верны,[12] из них не следует ни то, что невзаимное обращение неинтересно с нормативной точки зрения, ни то, что (как думает Рёмер) нормативно фундаментальная несправедливость – это неравномерное распределение активов: то есть Рёмер неправ в двух вещах. Я изложу позицию Рёмера и потом выскажусь о том почему я считаю ее неправильной.

Итак, я сказал,[13] что мы можем согласиться с Рёмером в том, что несправедливое обращение требует изначального неравного распределения. И похоже, что это конфликтует с тем, что говорил Маркс в примере, обсужденном в 5-ой секции. Но, если мы готовы согласиться с Марксом насчет этого примера, так это, как я предполагаю, потому, что есть определенные неупомянутые Марксом активы, которые изначально неравно распределены и,   пожалуй, сохраняют это качество, а именно активы таланта и предусмотрительности, которые могут подорвать изначальное равенство. Рёмер бы сказал, что, представленная таким образом, ситуация в примере из Капитала несправедлива и я бы с этим согласился. Она несправедлива потому, что распределение внешних активов должно компенсировать естественные последствия неравного распределения нематериальных активов, а не содействовать их проявлению. Если по причине определенной степени приверженности самопринадлежности, мы отказываемся это говорить, то сложно понять как мы можем считать пример из «Капитала», во всяком случае   в той внутри-поколенческой форме, которой я его ограничил, примером несправедливой эксплуатации.

Рёмер говорит, что неравное обращение, а именно это он имеет ввиду под «эксплуатацией» в статье, которую я обсуждаю, не несправедливо, если не отражает несправедливого распределения активов. И, будучи свободным от приверженности самопринадлежности, Рёмер считает, что распределение активов справедливо только если оно может считаться таковым, когда и внешние, и нематериальные активы принимаются во внимание. Рассмотрим следующий рёмеровский пример: таланты и внешние активы, принадлежащие X и Y равны, но о у них разные предпочтения и, в частности, разное соотношение досуга/отдыха. X – лентяй, а Y – трудоголик. Так что X позволяет Y работать на средствах производства, принадлежащих X после того, как Y заканчивает работать на своих. Y работает десять часов, пять на своих и пять на X-овских средствах производства, и некоторая часть произведенного Y, скажем равного 2,5 часам работы, отходит к X. [14] Мы можем согласиться с Рёмером, что в этом нет ничего несправедливого, потому что, хотя изъятие и имеет место, несправедливого изъятия не происходит.[15]

Такие примеры определяют посылки Рёмера, состоящие в том, что неравное обращение как таковое не несправедливо. Но, на мой взгляд, из этого не следует его вывод о том, что неравное распределение активов, а не эксплуататорское обращение, это нормативно фундаментальная несправедливость. Если бы это было так, то рассуждение во 2-ой секции этой главы было бы ошибочным.

Причина по которой вывод Рёмера неверен это то, что, при всей правильности его посылки (неравное обращение не несправедливо само по себе), остается возможным и вероятным то, что неравное обращение несправедливо, когда оно отражает неравное распределение активов, которое несправедливо именно потому что делает возможным несправедливо неравное обращение, так что, при всем уважении к Рёмеру, последнее нормативно фундаментально. В конце концов, что еще нечестно в распределении, при обоснованном предположении, что все люди заинтересованы в средствах только как в средствах производства? Абсурдно советовать нам быть заинтересованным в распределении активов, противопоставляя его обращению продукта, которое и делает распределение активов интересным!

Марксисткая позиция в том, что раз труд и только труд создает продукт, и раз различия в обладании средствами производства позволяют не-рабочим получать часть того, что производит труд только лишь потому, что они владеют средствами производства, то их владение средствами производства морально нелегитимно. Это основной вопрос, отделяющий марксистскую мысль от буржуазной. Ведь марксисты говорят, что так как труд производит продукт и частные владельцы капитала присваивают его часть, частный капитал морально нелегитимен и рабочие эксплуатируются, а буржуазные мыслители говорят, что так как частный капитал морально легитимен, рабочие не эксплуатируются, несмотря на тот факт, что они производят продукт и его часть переходит к капиталистам.

Я твердо придерживаюсь утверждения, выделенного два параграфа назад. Следовательно, я расхожусь с Рёмером когда он провозглашает, что «теория эксплуатации…не обеспечивает правильную модель или представление о марксистских моральных воззрениях: правильное марксистское утверждение, как я думаю, состоит в защите равенства распределения производственных активов, а не в уничтожении эксплуатации»,[16] (где, как всегда в статье Рёмера, эксплуатация означает просто неравное обращение). Рёмер отказывается рассмотреть в чем смысл равенства в распределении активов, если не в предотвращении несправедливого обращения. Если, как настаивает Рёмер, «правильное марксистское утверждение…состоит в защите равенства распределения производственных активов», то это как раз потому, что такое распределение делает несправедливую эксплуатацию невозможной, а раз это так, то совершенно неприемлемо противопоставлять высказывание в кавычках тому, которое Рёмер стремится разрушить. Главный принцип должен включать в себя предотвращение несправедливого обращения одних с другими, а не только предотвращение условий, которые делают это возможным.

Входить в чужой дом допустимо, если его владелец дал на это разрешение и предоставил ключ, но неправильно, если он такого разрешения не давал, а входите вы с помощью оружия. Тем не менее, из этого не следует, что в проникновении с помощью оружия неправильно не проникновение, а то, что вы, так уж получилось, используете оружие. Проникновение неправильно, потому что оно осуществляется при помощи оружия и владение оружием неправильно, потому что делает возможным противоправное проникновение: противоправное проникновение является здесь нормативно первичной (хотя и вторичной причинно) неправильностью.

Аналогично: если Рёмер прав, то (определяя эксплуатацию как неравное обращение, а не как несправедливое обращение), эксплуатация не несправедлива по природе. Но эксплуатация, а не неравные средства производства, это, в своей несправедливой форме, центральная нормативно первичная несправедливость, хотя она и не всегда является таковой.

Рассмотрим еще раз пример с грабителем. Обычно подпись чека не является несправедливостью. Это несправедливость, если чек подписан потому, что разбойник угрожает подписавшему смертью. Несправедливость в таком случае возникает помимо того, что разбойник владеет и угрожает орудием, ведь жертва могла выбрать смерть, а не подпись. То, что это считается за несправедливость благодаря пистолету (подпись чека вообще – это не несправедливость) явно не мешает этому быть несправедливостью и значит, как я утверждал, не меняет того, что оружейное неравенство вторично несправедливо: оружейное неравенство несправедливо, потому что делает возможным появление несправедливых передач, таких как дорожное ограбление. И, схожим образом, несмотря на то, что «несправедливость эксплуататорской аллокации зависит от несправедливости изначального распределения»[17], то, что делает последнее несправедливым – это склонностью к порождению первичной несправедливости несправедливой аллокации.

В моем решении представленной выше головоломки я говорю, что распределение активов несправедливо потому, что оно делает возможными несправедливое обращение. Я не говорю, что оно необходимо требует такого обращения, так как понимаю, что по разным причинам (например, из-за чувства собственного достоинства) бедный рабочий может предпочесть крайнюю нищету работе на капиталиста, а капиталист-филантроп может распределить весь продукт среди рабочих (и оставаться капиталистом просто потому, что ему нравится принимать решения, инвестировать и т.д.). Будучи экономистом, Рёмер упрощает проблему [18], отбрасывая эти случаи с помощью предположений, согласно которым люди максимизируют полезность и находят ее исключительно в доходе и отдыхе. При этих аксиомах, распределение активов необходимо требует определенного обращения, так что процесс обращения исчезает из виду как неважный именно потому, что он уже заложен в самом распределении активов, благодаря характеру основных предположений. Поэтому Рёмер может говорить, что «существование эксплуатации [в стандартных условиях, на которых сосредотачивался Маркс – Д.А.К] эквивалентно неравенству в изначальных активах». [19] Они действительно эквивалентны в рамках парадигмы Рёмера, но в остальном достаточно сильно отличаются друг от друга, и их намеренно сконструированная эквивалентность – плохая причина для того, чтобы выводить заключение о том, что эксплуатация не является первичной несправедливостью.[20]

[1] См. мою рецензию на Wood, Allen, Karl Marx, London, 1981, а для разумного и исчерпывающего (на мой взгляд) рассмотрения проблемы см. Geras, Norman* Geras, Norman. The Controversy About Marx and Justice // Literature of Revolution, London, 1986

[2] Я буду часто , как здесь, использовать слово «эксплуатация» в значении «капиталистическая эксплуатация». Эксплуатация, характеризующая другие способы производства не играет роли в этой главе.

[3] Для дальнейших комментариев см. секцию 4 внизу.

[4] Внимательный читатель может заметить, что, таким образом, характеристика (2) выпадает из рассмотрения. Это оправдано, так как она не является определяющей для эксплуатации как таковой.

[5] За исключением, возможно, Робин-гудовских случаев, когда ограбление компенсирует несправедливость, а значит может быть воспринято как не несправедливое: здесь мы можем оставить такие случаи в стороне.

[6] Как в приведенном ниже пример Рёмера.

[7] Дальнейшее уточнение этого трехчастного утверждения можно найти в 3 части, которые многие не-философы сочтут утомительной. (Некоторое философы могут найти ее утомительной даже в большей степени)

[8] Заметьте, что «и x несправедливо» появляется здесь в рамках «потому что»: несправедливость x должна быть частью объяснения несправедливости y, чтобы привести к дальнейшему следствию.

[9] Некоторые могут думать и наоборот: это сложная проблема, по которой мне не обязательно занимать здесь какую-то позицию. Что имеет здесь значение, так это логическая совместимость утверждений «намерения могут быть неправильными вне зависимости от последствий» и «неправильные намерения неправильны потому что это намерения действовать».

[10] «На рынке» здесь создает контраст с прямым насильственным изъятием (например, под дулом пистолета), мошенничеством и т.д.

[11] Он негативно отвечает на вопрос, вынесенный в название его эссе «Должно ли марксисты быть заинтересованы в эксплуатации?», которое и является здесь моей мишенью. (Я не спрашиваю насколько позиция Рёмера в этом эссе согласуется с тем, что он говорит в других местах.) Roemer, John, ‘Should Marxists be Interested in Exploitation?’, in Roemer (ed.) Free to Lose, Cambridge, MA, 1988

[12] Они могут быть неверны только в том случае, если глупость и случайность влияют на результат рыночных транзакций. Но в данном случае удобно забыть о глупости и случайности.

[13] Не принимая в расчет особые случаи: см. сноску 12.

[14] Эти средства производства просто ломаются, если их использовать больше пяти часов в день.

[15] Изъятие не отражает ничего, кроме различных предпочтений. Но, в отличии от того, что говорит Рёемер на странице 272 в Должно ли марксисты быть заинтересованы в эксплуатации?», это неправда, что несправедливая экспллуатация никогда не может вознинкнуть на почве разницы в предпочтениях. Для замечательного контр-примера к этому обобщению см. Приложение в Morris, Christopher, ‘The Relation between Self-interest and Justice in Contractarian Ethics’, Social Philosophy and Policy, 5,1987

[16] Roemer. Should Marxists be Interested in Exploitation? pp. 274-5

[17] Roemer, John (ed.)Free to Lose, Cambridge, MA, 1988, p 57

[18] Что допустимо в отношении многих экономических проблема, но катастрофично в отношении проблем этических, таких как та, которой посвящена эта глава.

[19] Roemer. Should Marxists be Interested in Exploitation? p. 274

[20] Сравните последний упомянутое рассуждение Рёмера с тем, с которым я спорил в секции 3. Последнее выглядит так:

(Несправедливое) неравенство не обязательно вызывает эксплуатацию.

(Несправедливое) неравенство в активах имманентно несправедливо.

(Несправедливое) неравенство в активах не только лишь вторично несправедливо.

Рассуждение Рёмера выглядит так:

(Несправедливое) неравенство в активах обязательно вызывает эксплуатацию.

(Несправедливое) неравенство в активах не только лишь вторично несправедливо.

Посылка и первый вывод рассуждение из секции 3 верны, но второй второй вывод нет. Посылка рассуждения Рёмера верна лишь в искусственном смысле. Более того, я думаю, что этот вывод неверен, но это несколько усовершенствованное утверждение не отстаивалось выше.

Перевод и предисловие Дмитрия Середы

 

]]>
http://openleft.ru/?feed=rss2&p=9481 4
Португалия: Отголоски незавершенной революции http://openleft.ru/?p=9445 http://openleft.ru/?p=9445#respond Sat, 15 Jul 2017 10:37:34 +0000 http://openleft.ru/?p=9445

Жуан Абел Манта, “Сложная проблема”: Шарж периода “Революции гвоздик” 1974 года, изображающий узнаваемые фигуры из истории левых движений и мысли, наблюдающие за Португалией.

 

В одной небольшой стране на выборах неожиданно побеждает вариант «против всех» – три четверти избирателей бросили в урны незаполненные бюллетени. Проводится повторное голосование, но на нем этот показатель лишь увеличивается – до 83%, и правительство объявляет столицу страны в осадном положении, дабы проучить собственных граждан.

Такова фабула романа нобелевского лауреата Жозе Сарамаго «Прозрение», отображающая общемировую тенденцию – все большее разочарование граждан в декларируемой представительной демократии. Когда все народовластие сводится к тому, что раз в несколько лет можно выбирать «меньшее из двух зол», люди чувствуют, что не обладают никаким реальным влиянием на политические процессы, остающиеся в руках олигархической верхушки. Недовольство этим положением дел с начала текущего мирового экономического кризиса подпитывало низовые протестные движения наподобие Occupy Wall Street, охватившие и весь Евросоюз – от Болгарии до Португалии.

Однако детали политического антуража для своего романа Сарамаго, бывший в течение четырех десятилетий членом Португальской коммунистической партии (ПКП, Partido Comunista Português), черпал из реалий своей страны. Только у него две главные политические силы называются партиями правых и центра, а в действительности носят «левые» названия – Социал-демократической (Partido Social Democrata) и Социалистической (Partido Socialista) партии соответственно. Это является следствием траектории политического развития Португалии – последней страны Западной Европы, пережившей революцию. Здесь, как и в Греции и Испании, дольше всего на европейском континенте продержались крайне правые диктатуры, при которых сохранялась экономическая, социальная и технологическая отсталость этих стран. Сопротивление португальской диктатуре Антониу Салазара и Марселу Каэтану возглавляли левые силы, прежде всего коммунисты, но со временем появилась и существенная оппозиция в кругах военнослужащих.

“Революция гвоздик”: ликующие толпы на бронетехнике.

«Революция гвоздик» 1974 года началась как бескровный военный переворот, который покончил с авторитарным режимом так называемого «Нового государства», но кроме демократических требований выдвигал и социалистические лозунги. Некоторое время левое крыло «Движения вооруженных сил» даже возглавляли правительство (в лице премьер-министра Вашку Гонсалвиша), но после жесткого противостояния революционных и реакционных элементов, известного как «Жаркое лето» 1975 года, в Португалии сформировалась более привычная для Западной Европы политическая система, в рамках которой у власти попеременно чередовались «правоцентристы» (Социал-демократическая партия и союзный ей еще более консервативный Социально-демократический центр / Народная партия – Centro Democrático e Social / Partido Popular) и «левоцентристы» (Социалистическая партия).

Причем политическая сила последних была образована лишь накануне падения диктатуры, в 1973 г., в эмиграции в ФРГ и при содействии Социал-демократической партии Германии. Социалистическая партия одновременно обещала рост социальных стандартов для большинства населения и «стабилизацию» после бурных революционных лет для имущих слоев. Придя к власти сначала в составе «большой коалиции» с правоцентристами в 1983 г., а затем самостоятельно в 1995 г., Соцпартия Португалии, подобно ПАСОК в Греции, постепенно растрачивала свои идейные принципы, по степени радикальности поначалу превосходившие европейский социал-демократический мейнстрим. Однако она сохранила свое влияние среди трудящихся, и в новое тысячелетие Португалия вошла с социалистами на постах президента (Жоржи Сампайю) и премьер-министра (тот же Антониу Гуттереш, который с 1 января 2017 г. стал новым Генеральным секретарем ООН). В конце концов, находясь у власти в 2005-2011 гг., «социалистическое» правительство либерального технократа Жозе Сократеша в условиях глобального экономического кризиса и кризиса еврозоны, ощутимых в Португалии сильнее, чем где-либо в ЕС (кроме Греции), внедряло по рекомендациям международных институтов неолиберальную политику «жесткой экономии» и сокращения социальных выплат, а сам премьер в конце концов оказался под расследованием из-за подозрений в коррупции.

Многолетние лидеры Соцпартии Мариу Суариш (слева) и Компартии Алвару Куньял (справа) – соратники в годы диктатуры и оппоненты после восстановления демократии.

Как и политическая эволюция Соцпартии Португалии напоминает ПАСОК, так и португальская ситуация с радикальными левыми также несколько напоминает греческую. Здесь присутствует «ортодоксальная» Португальская коммунистическая партия, в целом следующая в фарватере курса Компартии Греции, и Левый блок, образованный независимыми левыми, в том числе троцкистскими и постмаоистскими активистами, объединившимися на принципах внутрипартийного идейного плюрализма (подобно СИРИЗА до 2013 года). По всей расплывчатости использования термина «новые левые» в современных условиях, исследователи определяют Левый блок именно таким образом (Freire 2002).

К тому же, португальский политический спектр изобиловал многочисленными небольшими организациями леворадикального толка еще когда те находились в подполье на излете диктатуры. И сейчас вне парламента существуют разнообразные левые группы, в частности: Коммунистическая партия рабочих / Реорганизованное движение пролетарской партии (маоистская сила, активная в студенческой среде во время революции 1974 г.), Рабочая партия социалистического единства (троцкистский откол 1976 г. от Соцпартии, присоединившийся к одному из «Четвертых Интернационалов» – а именно к основанному Пьером Ламбером) и Социалистический альтернативное движение (также троцкистского толка, но на этот раз из интернационала, идеологом которого был аргентинец Науэль Морено). Впрочем, они не имеют заметного влияния на политическую жизнь, поэтому сконцентрируемся на двух ведущих левых силах страны.

Португальская коммунистическая партия, в отличие от большинства европейских компартий (образовавшихся из революционного крыла социал-демократических партий Второго интернационала), происходила из среды анархо-синдикалистского движения, традиционно сильного на Пиренейском полуострове. Достаточно сказать, что первая португальская партия, носившая название социалистической, образовалась в 1875 г. под сильным влиянием анархизма и прудонизма, а синдикализм доминировал в рабочем движении вплоть до 1934 г., когда была подавлена всеобщая забастовка против запрета независимых профсоюзов.

Что касается Португальской коммунистической партии, основанной в 1921 г. как секция Коммунистического Интернационала, то уже в 1926 г. она была объявлена ​​вне закона после военного переворота. В результате последнего в стране была установлена ​​правая «Национальная диктатура», впоследствии принявшая название «Нового государства», в котором вся полнота диктаторской власти оказалась в руках премьер-министра, профессора юриспруденции Антониу Салазара. Португальское общество до сих пор разделено острыми дебатами, корректно ли называть его режим, стремившийся подражать Муссолини в Италии, фашистским (примечательно, что на местном телешоу, аналогичном «Великим украинцам» или «Имени Россия», победил все еще популярный в правых кругах диктатор, а следом на втором и третьем местах шли люди, пострадавшие от его репрессий – коммунист и художник Алвару Куньял и известный спасением евреев от нацистов дипломат Аристидеш Мендес).

Процессия на похоронах Алвару Куньяла, 2005 год.

Хотя смертная казнь формально отсутствовала, противники правительства гибли в тюрьмах и от рук спецслужб – например, генерал Умберту Делгаду, отважившийся бросить вызов салазаровской марионетке на единственных президентских выборах периода диктатуры, на которые было допущено более одного кандидата. Левых, профсоюзных и студенческих активистов преследовала салазаровская политическая полиция (после войны на континенте получившая название ПИДЕ) с ее сетью доносчиков и широким применением пыток.

Участников рабочего и других социальных движений нередко убивали спецслужбисты – так, в 1954 г. ими была застрелена батрачка Катарина Эуфемия, агитировавшая штрейкбрехеров присоединиться к стачке против латифундиста, а в 1961 г. художник и подпольщик Жозе Диаш Коэлью (оба были провозглашены мучениками компартии). В дополнение к репрессиям внутри самой Португалии, сталинистское руководство Коминтерна в 1938 г. исключило португальскую секцию из рядов Интернационала, и нормализовать отношения ПКП с КПСС удалось только после войны. Португальская секция Коминтерна была не единственной, разгромленной в годы сталинского «Большого террора» – схожая участь постигла, в частности, и Компартию Польши с ее составляющими, компартиями Западной Украины и Западной Беларуси.

Катарина Эуфемия

На протяжении 48 лет авторитарного режима коммунистическая партия действовала в подполье или в эмиграции (например, V съезд ПКП 1957 г. проходил в Киеве). 36 членов ее Центрального комитета, избранного в 1974 г., в общей сложности отсидели в тюрьмах суммарный срок более 300 лет. Неоднократно арестовывали и Алвару Куньяла, который после легендарного бегства из одиночной камеры тюрьмы строгого режима был избран генеральным секретарем ПКП и возглавлял партию в течение трех десятилетий (с 1961 по 1992 г.).

Многих португальских коммунистов отправили в ссылку в заморские, преимущественно африканские, колонии этой последней колониальной империи – острова Зеленого мыса, или Кабо-Верде (где был размещен печально известный концлагерь Таррафал), Гвинею-Бисау, Анголу, Мозамбик, Сан-Томе и Принсипи, Восточный Тимор. Но это лишь способствовало распространению марксистских идей в национально-освободительном движении угнетенных народов. В 1960-1970-х годах в каждом из португальских владений образовались леворадикальные организации, начавшие борьбу против метрополии за деколонизацию: ПАИГК (Африканская партия независимости Гвинеи и Кабо-Верде), МПЛА (Народное движение за освобождение Анголы), ФРЕЛИМО (Фронт освобождения Мозамбика) , МЛСТП (Движение за освобождение Сан-Томе и Принсипи) и ФРЕТИЛИН (Революционный фронт за независимость Восточного Тимора).

Правящие классы Португалии видели в сохранении империи нечто большее, чем сугубо вопрос престижа, которым захват африканских владений стал после утраты Бразилии в XIX столетии. Для них это была прежде всего возможность за счет эксплуатации природных ресурсов колоний поддерживать на плаву самую отсталую в Западной Европе экономику, которую они так и не сумели модернизировать и которая не могла обеспечить рабочими местами население. Однако именно эти расчеты и сыграли с португальскими колониалистами злую шутку: колониальные войны приносили одни убытки, подрывая экономическую стабильность, тогда как поступления от эксплуатации колоний оказывались в десяток раз ниже суммы денежных переводов, отправленных португальскими трудовыми мигрантами из Франции и других стран.

Поскольку во Второй мировой войне правительство Салазара не стало выступать на стороне идеологически близких фашистских режимов стран «Оси», с которыми у него были тесные связи, в послевоенное время США и их западным союзникам было несложно включить его, несмотря на очевидную антидемократичность, в систему своих военно-политических союзов (НАТО) и оказывать поддержку в «борьбе с коммунизмом». Однако жестокость, с которой португальская армия подавляла сопротивление освободительных движений, осуществляя политические убийства их деятелей (в частности, Амилкара Кабрала и Эдуарду Мондлане) и уничтожая целые деревни, обеспечила борющимся за независимость африканским народам симпатии не только «Восточного блока» и деколонизированных стран, но и широких кругов западной общественности, возмущенных поддержкой профашистского режима со стороны их правительств. Наконец, росло недовольство и среди португальских военных, отправляемых на бессмысленную колониальную бойню, где они несли значительные потери.

Кадр из художественного фильма Марии де Медейруш “Апрельские капитаны” (2000 г.), повествующего о “Революции гвоздик”. На переднем плане – актер, играющий видного участника последней, капитана Фернанду Жозе Салгейру Майя.

Именно из числа последних вышла группа левонастроенных младших офицеров, образовавших подпольную организацию «Движение вооруженных сил», неформально известную как «Движение капитанов». Политические симпатии ее участников варьировались от либерализма до маоизма, но в целом они сходились на леводемократическом или социалистическом векторе развития страны, а Отелу Сарайва де Карвалью, стратег и автор плана вооруженного восстания, придерживался леворадикальных взглядов. 25 апреля 1974 г. они повели воинские части на Лиссабон и свергли наследника Салазара, Марселу Каэтану, не пролив ни капли крови (единственная четверка погибших была убита силовиками ПИДЕ) и обеспечив победу «Революции гвоздик».

На следующий день завершилось освобождение политических заключенных. Последним вышел строитель Жозе Карлуш Альмейда, которого вскоре изберут депутатом от коммунистов. А вскоре состоялись предоставление независимости колониям и переход Португалии к демократии. Образованный восставшими военными Совет национального спасения трансформировался в Революционный совет Португалии и передал свои полномочия демократически избранным органам власти, но сохранялся как гарант революционного процесса, пока не был распущен правоцентристским правительством «Демократического альянса».

Хотя радикальные элементы из числа революционных военных были отстранены от руководства уже в 1975 г., в стране, пережившей ультраправую диктатуру, даже правые силы были вынуждены мимикрировать под «левых». Крупнейшая либерально-консервативная партия правого толка под началом своего популистского основателя Франсишку Са Карнейру приняла название «народно-демократической», а впоследствии «социал-демократической» (при этом декларируя «основные ценности демократического и гуманного социализма»). А Конституция 1976 г. определяла Португалию как «социалистическую республику», стремящуюся к бесклассовому обществу – почти немыслимая «вольность» для члена западного блока (эти формулировки убрали только в 1989 г. голосами «социал-демократов» и «социалистов»). Характерно, что ряд сегодняшних буржуазных политиков в этот период находилась в левых организациях – например, тогдашний маоист Жозе Мануэл Баррозу, в 2004-2014 гг. бывший председателем Еврокомиссии по квоте правоцентристской Европейской народной партии.

“Метаморфозы”: Карикатура того же Жуана Абеля Манты, высмеивающая приспособленчество бывших салазаровских функционеров к послереволюционным реалиям.

В революционных обстоятельствах 1970-х Коммунистическая партия играла ключевую роль в профсоюзном и крестьянском движении. Ее руководство состояло преимущественно из выходцев из индустриального пролетариата (например, электриков или металлургов), а в ее рядах состояли такие ведущие культурные величины, как писатель Жозе Сарамаго, драматург Бернарду Сантарену, композитор Фернанду Лопиш-Граса (попутчиком партии был поэт и композитор Зека Афонсу, автор песни «Grândola, Vila Morena», исполнение которой на радио стало сигналом к «Революции гвоздик»). Представители ПКП Алвару Куньял и Пашеку Гонсалвиш вошли в первое после революции временное правительство, продвигая в нем идеи национализации и плановой экономики.

По призыву Компартии к трудящимся те взяли в свои руки 245 конфискованных банков и страховых компаний и еще 216 крупных компаний в других отраслях хозяйства. Более 780 мелких предприятий, оставленных своими владельцами, были превращены в кооперативы в собственности самих работников. Не дожидаясь принятия соответствующего закона о земельной реформе, рядовые коммунисты также принялись за конфискацию латифундий 1300 крупных землевладельцев, господствовавших на сельскохозяйственных угодьях юга страны. Благодаря перераспределению этих земель и созданию на них 500 коллективных крестьянских хозяйств были созданы десятки тысяч рабочих мест (Sassoon 2014: 607-616).

Впрочем, даже после волны национализаций доля государственного сектора в португальской экономике оставалась существенно ниже среднего показателя по Западной Европе. С другой стороны, именно благодаря этим мерам ПКП закрепила свою массовую базу. К югу от центра Португалии простирается «красный пояс», где коммунисты до сих пор контролируют более 30 муниципалитетов – в бедной сельской местности (Алентежу и Рибатежу) и в промышленных районах вокруг Сетубала и Лиссабона (см. справа карту голосования за коалицию коммунистов и зеленых на выборах 2009 г.). На некоторых предприятиях до сих пор существуют рабочие комитеты, сформированные при участии Компартии и ее союзников еще во время «Революции гвоздик».

Карта парламентских выборов 2009 года

В то же время перспективы углубления социалистических преобразований изрядно смущали и буржуазный истеблишмент, и страны-члены НАТО, опасавшиеся, что Португалия покинет блок; они объединили усилия в запугивании португальцев «красной угрозой». Сама же ПКП, приспособленная к деятельности в условиях десятилетий нелегального положения, оказалась недостаточно подготовленной к вызовам быстро меняющейся ситуации. Следуя указаниям из Москвы, она на самом деле не собиралась захватывать власть и осуществлять немедленную социалистическую революцию в стране, ведь это могло нарушить статус-кво в глобальном межблочном противостоянии. Поэтому когда в ноябре 1975 г. состоялась попытка ультралевого переворота (которая была скорее актом отчаяния, чем тщательно спланированным восстанием), руководство партии призвало революционных солдат и офицеров вернуться в свои казармы.

Восставший солдат во время “Революции гвоздик” 1974 года.

Выборы в Учредительное собрание, проведенные в 1975 г. на годовщину «Апрельской революции», показали, что пальму первенства на левом фланге от Компартии перехватила недавно основанная Социалистическая партия во главе с Мариу Суаришем, который сам в молодости был коммунистом. Социалисты получили почти 38% голосов, коммунисты – только 12,5%. Вражда между бывшими союзниками достигла такого уровня, что по итогам следующих парламентских выборов 1976 г. Соцпартия сформировала коалицию с силой с противоположного фланга политического спектра (Социально-демократическим центром), ознаменовав этим свой «правый поворот». И действительно, вскоре правительство Суариша в условиях сложной экономической конъюнктуры (общеевропейская рецессия, на которую накладывалась проблема возвращения португальцев из освобожденных колоний) на условиях МВФ повело отчетливо антисоциальную политику «жесткой экономии» (примечательно, что сельскохозяйственным министром, занимавшимся демонтажом деревенских коллективных хозяйств, в нем был Антониу Баррету, еще один бывший член Компартии).

Сложившаяся ситуация позволила коммунистам, выступая выразителями недовольства беднейшего крестьянства и рабочих, расширить свои ряды – но не поколебать гегемонию социалистов. Объединенный народный союз – альянс Компартии с Португальским демократическим движением – набирал до 19% голосов (в 1979 г.), однако этот результат так и остался высочайшим в истории ПКП. С 1987 г. младшим партнером Португальской коммунистической партии в электоральной «Коалиции демократического единства» (Coligação Democrática Unitária) является Экологистская партия «Зеленые» (Partido Ecologista “Os Verdes”). Она была создана при участии коммунистов в 1982 г. и стабильно их поддерживает, несмотря на разногласия с ними, скажем, в вопросе ядерной энергии. С тех пор по результатам всех парламентских выборов «зеленым» всегда отводили два места, независимо от того, сколько их получала коалиция в целом – будь то 31 (как в 1987 г.) или 12 (как в 2002 г.). Португальские «Зеленые» являются одной из самых радикальных сил в европейской семье экологических партий – антикапиталистическими настолько, что консервативное крыло «зеленого» движения образовало в противовес им Партию Земли праволиберально-рыночного направления.

Длительная борьба коммунистов Греции и Португалии с последними в Европе ультраправыми авторитарными режимами стала залогом их существенной поддержки в этих странах. Однако условия длительной изолированности и подпольности обусловили и то, что именно эти две компартии «авангардного типа» остаются бастионами сталинизма советского разлива в мировом левом движении. С другой стороны, неприятие Компартией Португалии идей «еврокоммунизма» и горбачевской перестройки сыграло свою роль в том, что, пускай распад СССР и стал для ПКП ударом, но не столь фатальным, как для многих критически настроенных к КПСС еврокоммунистических партий. В противоположность последним, на XIII съезде ПКП в 1990 г. большинство из 2000 делегатов высказались за сохранение в качестве программных установок марксизма-ленинизма и «революционного пути к социализму», подчеркнув «уникальность советского опыта».

XX съезд Португальской коммунистической партии, 2016 год.

Несмотря на подобную ​​риторику, ПКП ни о какой социалистической революции речи сегодня не ведет. Предел актуальных требований для партии – «развитая демократия для XXI века» и «патриотический политический курс» (апелляции к «патриотизму» занимают важное место в ее риторике). Она отстаивает такие пункты, как борьба с приватизацией водных ресурсов и ростом цен на медицинские услуги, увеличение расходов на образование и культуру, свободный доступ населения к занятиям спортом, расширение партисипативной демократии, искоренения коррупции, антиимпериализм, осуждение НАТО и солидарность с Кубой или Страной Басков. Некоторые из ее социальных пунктов реализуются на локальном уровне в округах, где Компартия сохраняет свое влияние – хотя оно часто ограничивается ее традиционными опорами, например сельскохозяйственными рабочими Алентежу (региона центрально-восточной и южной Португалии). При этом следует отметить прочность организационной структуры ПКП под руководством генерального секретаря Жерониму ди Соузы. Ее численность лишь немного уступает Соцпартии и по состоянию на 2012 г. на порядок превосходила Левый блок (60000 против 6800 членов у последнего). Изменения, произошедшие в стране и мире, в том числе существенные структурные сдвиги в португальском рабочем классе после вступления в Европейское экономическое сообщество в 1986 г., не слишком отразились на Компартии. Ее члены продолжают играть центральную роль в ведущем профсоюзном центре страны – Всеобщей конфедерации португальских трудящихся, или «Интерсиндикале».

Тем не менее, хотя в Португалии Коммунистическая партия идейно близка к греческой, она проявляет больше гибкости в реагировании на текущую ситуацию. Недаром Компартия Греции крайне болезненно отреагировала на начало консультаций о совместной борьбе против неолиберальной политики и давления МВФ между Португальской компартией и Левым блоком – ведь последний в глазах греческих сталинистов является двойником беспощадно критикуемой ими СИРИЗА. Большую изобретательность ПКП демонстрирует и в подборе методов агитации. Широкую известность имеет фестиваль партийной газеты «Аванте!» (по примеру фестивалей исторически коммунистических газет в Италии – «Унита» – и Франции – «Юманите»), привлекающий немало внепартийных участников.

Левый блок (Bloco de Esquerda или просто Bloco) был основан в 1999 году. Его основатели происходили из альтернативной просоветскому коммунистическому движению марксистской среды, критически настроенной как к социал-демократии, так и к «реальному социализму» образца СССР. Основой Левого блока стал начавший складываться еще в 1980-х годах союз троцкистской Революционной социалистической партии (РСП, Partido Socialista Revolucionário), возглавляемой Франсишку Лоусой секции Воссоединенного Четвертого интернационала (созданной в 1978 г. посредством объединения Интернационалистской коммунистической лиги и Революционной рабочей партии), и постмаоистского Народного демократического союза (НДС, União Democrática Popular), основанного в 1974 г. как фронт трех марксистско-ленинских групп. Также в этот троцкистско-маоистский альянс влились две меньшие структуры – Фронт революционных левых (основанная в 1983 г. троцкистская организация) и «Политика XXI» (группа интеллектуалов еврокоммунистического толка, вышедших из ПКП или состоявших в мелком союзнике последней, Португальском демократическом движении).

Франсишку Лоуса на фоне эмблемы Левого блока

Составляющие Левого блока к моменту его образования трудно было назвать массовыми организациями. И все же, несмотря на то, что эти группы были малочисленными и маргинализированными по сравнению с коммунистической или социалистической партиями, они играли активную и яркую роль в событиях революционных 1970-х гг. Их активисты, которые пытались осуществлять социальную революцию на местах, были ненавистнее даже компартийцев для местных ультраправых, совершивших серию терактов и политических убийств леворадикалов, в том числе деятеля Народного демократического союза, молодого священника и педагога «падре Макса» ди Соузы. В 1980-х гг. португальские троцкисты и маоисты приобщались к новым социальным движениям, начиная с антивоенных или антирасистских и заканчивая женскими или ЛГБТ, сочетая их с приоритетными для себя вопросами классовой борьбы. Приобретенный таким образом опыт они считали ценным для преодоления политического сектантства и реорганизации португальской левой на основе плюрализма.

Говоря о дискуссии, предшествовавшей учреждению Левого блока, один из его инициаторов Фернанду Розаш (известный историк, бывший активист Компартии, лидер Революционного движения партии пролетариата и попутчик Революционной социалистической партии) вспоминал о своей первой рабочей встрече с председателем Народного демократического союза Луишем Фазендой: «Его идея заключалась в том, чтобы создать новый политический проект, а не просто электоральную коалицию». При этом важным было, чтобы новое образование не оказалось простой «суммой партий-основательниц», в том числе в организационном плане – поэтому после основания блока более 50% мест в его структурах отводились независимым активистам, которые ранее не принадлежали ни к одной партии (Sousa 2011). Наконец, в противовес ПКП, основной упор делался на внутрипартийную демократию. Вообще, любая группа из 20 членов блока получила право на создание собственной платформы и равноправное представительство.

В 2005 г. Левый блок был трансформирован в единую партию, а партии-участницы продолжили свое существование в статусе относительно автономных «политических ассоциаций», сгруппированных по идеологическому признаку. Но за полтора десятилетия истории Блока из них уцелел лишь Народный демократический союз, который, правда, уже давно отошел от своих первоначальных маоистских установок. Революционная социалистическая партия самораспустилась в 2013 г., создав более широкую тенденцию «Социализм».

Из числа сокоординаторов Левого блока его бывший кандидат в президенты на выборах 2006 г., экономист Франсишку Лоуса, например, был выходцем из РСП, Мигел Порташ – из «Политики ХХІ», а молодая активистка Жуана Мортага представляла НДС. В 2012 г. спикеры-координаторы Левого блока были переизбраны, и ими по гендерно сбалансированной схеме стали врач Жуан Семеду и театральная актриса Катарина Мартинш. Руководство ЛБ – Национальный комитет из 80 человек – избирается на ежегодной конференции и собирается каждые два месяца. С конца 2014 г. оперативное коллективное руководство осуществляет постоянный комитет по 6 человек во главе с Катариной Мартинш, оставшейся единственной председательницей партии. Впрочем, Блок сознательно избегает зависимости от единоличных харизматичных лидеров, в которой обвиняли близкие ему партии СИРИЗА и «Подемос», а само его участие в представительных органах подчиняется принципу коллективной ротации – попав в Ассамблею Республики, ЛБ менял своих представителей в ней каждые пять месяцев.

Портрет Катарины Мартинш на предвыборной агитации Левого блока с пририсованными серпами и молотами

Объединенные совместным видением социалистической перспективы, составляющие Блока соглашаются, что существует многообразие возможных путей антикапиталистической борьбы, сформированных объективными и субъективными факторами, и что решения не могут единолично приниматься отдельными людьми или группами. Левый блок задумывался как попытка совместить левый реформизм с революционной перспективой посредством завоевание гегемонии в среде трудящихся классов, в том числе путем ежедневной борьбы за улучшение условий их жизни. С самого основания он пытался не повторить ошибок Соцпартии и Компартии, стремясь к модели социализма, которая была бы одновременно демократической и революционной. Блок стал одним из немногих участников международного партийного объединения «Европейские левые», параллельно принявших участие в образовании более радикальной сети – «Европейские антикапиталистические левые». Однако в своей практической деятельности ЛБ, как и многие подобные партии, в целом не выходил за рамки левореформистского курса.

Первыми кампаниями, в которых Левый блок сыграл ключевую роль непосредственно после своего создания в 1999 г., были мобилизация против военных бомбардировок НАТО во время интервенции в Косово и акции солидарности с народом Восточного Тимора – бывшей португальской колонии, ставшей жертвой индонезийской оккупации и геноцида со стороны диктаторского режима Сухарто, но наконец обретшей независимость, защитить которую помогло давление со стороны международного сообщества. Когда в 2002 г. коалиция во главе с тогдашним премьер-министром (а впоследствии президентом Еврокомиссии) Жозе Мануэлем Баррозу начала сворачивать социальные права трудящихся, закрепленные в законодательстве еще с 1975-1976 гг., активное участие Левого блока в парламентских дебатах и организации общенациональной забастовки способствовали росту его популярности. В 2006 г. Левый блок организовывал общенациональный марш за рабочие места, привлекая внимание к предприятиям, находившимся под угрозой закрытия; в 2007 г. – марш против прекаризации труда, в котором участвовали более миллиона рабочих, в основном из молодежи.

Актив Левого блока младше, чем у остальных ведущих партий страны, и в целом состоит из людей с высоким уровнем образования, преимущественно из профсоюзной и университетской среды, благодаря чему ЛБ имеет имидж «партии интеллектуалов». Вместе с тем, к Блоку присоединились люди самого разного происхождения, возраста, политического опыта и предпочтений. Он организовал первую за долгое время демонстрацию рабочих-мигрантов, тогда как Компартия побоялась к ней присоединиться – из-за стереотипного представления о том, что это оттолкнет ее избирателей из рабочего класса, будто бы расистски настроенных.

Митинг Левого блока.

Блок определяет себя как защитник интересов рабочего класса, а его члены активны в рабочих комиссиях, продолжающих со времен революции 1974 г. существовать на рабочих местах, где их формируют снизу сами трудовые коллективы. Недаром сторонниками Левого блока являются большинство работников крупнейшего предприятия Португалии – завода «Форд-Фольксваген» в Сетубале (Blake 2009). В то же время, в отличие от Компартии, укорененной в крупнейшей профсоюзной конфедерации страны, в бюрократизированных профсоюзах позиции членов ЛБ слабы, и те в основном занимаются развитием альтернативных форм рабочего движения.

В большинстве социальных и культурных вопросов Левый блок занимает более либертарные позиции, чем Компартия. В частности, хотя в Португалии ныне и так все наркотики декриминализированы (и эта стратегия рассматривается как успешный пример наркополитики, обеспечивающей лучшую реабилитацию наркозависимых), ЛБ требует полной легализации марихуаны. Свое представительство в парламенте Левый блок использует для инициирования законопроектов по защите трудовых и социальных прав, гражданских свобод, окружающей среды и животных, для отстаивания бесплатного образования и медицины, для противодействия расизму, ксенофобии, гомофобии и другим формам дискриминации. Заручаясь ситуативной поддержкой Компартии и Соцпартии, Левому блоку удается принимать законы, новаторские для португальского общества, в котором длительное время господствовали консервативные и патриархальные настроения – так, декриминализация абортов здесь состоялась только после референдума 2007 г. Впрочем, ситуация может быстро меняться: уже через несколько лет в стране были разрешены однополые браки. Оба нововведения были осуществлены при правлении социалистического кабинета Жозе Сократеша и при содействии Левого блока.

Первым законопроектом, предложенным Левым блоком и поддержанным парламентом, был закон против домашнего насилия (Сантос 2010). Вообще, Блок выступает как ведущая феминистская партия страны, уделяя значительное внимание вопросу равноправия женщин и мужчин, поэтому первым начал квотировать представительство женщин в своих органах. Активистки составляют половину депутатов в национальном парламенте. Бросая вызов сексистским стереотипам, до сих пор сильным в португальском обществе и политической жизни, ключевые роли в Левом блоке сейчас играют женщины – кроме координаторки партии Катарины Мартинш, это сестры Марианна и Жуана Мортага, а также евродепутатка Мариза Матиаш (Martins 2015). Так, Марианна Мортага стала чуть ли не национальной героиней за свою борьбу за привлечение к ответственности коррумпированных чиновников, бизнесменов и банкиров, в частности, руководителей банка Banco Espírito Santo, на спасение которого, несмотря на многочисленные скандалы, были потрачены миллиарды евро бюджетных средств.

Мариана Мортага выступает в парламенте.

Ни одна из организаций-учредителей Левого блока ранее не достигала заметного успеха в португальской левой политике, где безраздельно господствовали Компартия и Соцпартия. К тому же, важно отметить, что к тому моменту никакой новой политической силе не удавалось закрепиться в сложившейся в конце 1970-х гг. системе парламентских партий – например, центристская и популистская Партия демократического обновления, основанная в 1985 г. президентом страны генералом Антониу Рамалью Эанишем, продержалась в парламенте только 6 лет, после чего растеряла поддержку избирателей и была захвачена ультраправыми элементами, превратившими ее в еще более маргинальную Партию национального обновления.

Однако уже на первых парламентских выборах, в которых принимал участие Левый блок (1999 г.), он собрал 2,4% голосов (2 места в Ассамблее Республики). На следующих выборах 2002 и 2005 гг. показатель вырос до 2,7% и 6.4% соответственно. Пиковую поддержку на парламентских выборах – 557000, или 9,81%, голосов (16 мест в парламенте) – Левый блок получал в 2009 г. Это были первые выборы, на которых Блоку удалось потеснить ПКП (для сравнения – на президентских выборах 2006 генсек Компартии Жерониму ди Соуза получил почти вдвое больше голосов, чем кандидат ЛБ Франсишку Лоуса).

На выборах в Европарламент того же года показатель составлял 10,73%, что позволило избрать трех евродепутатов от Блока. Один из этих трех представителей, историк Руй Тавареш, в 2011 г. покинул Левый блок и его группу в Европарламенте, «Европейских объединенных левых / Лево-зеленых Севера», перейдя во фракцию «Зеленые – Европейский свободный альянс».

Два года спустя, в 2013 г., он инициировал создание новой политической силы на левом фланге – «LIVRE – свобода, левые, Европа, экология». Сочетая в своем манифесте лозунги экологической ответственности, солидарности и прямого участия в управлении государством граждан в противовес партийным аппаратам с однозначной поддержкой Евросоюза, она претендовала на нишу между Соцпартией и Левым блоком, чтобы выступать своеобразным посредником между ними. Однако на самом деле этот леволиберальный реформистский проект с его половинчатой ​​критикой политики «жесткой экономии» без посягательств на капиталистическую систему и логику рыночного накопления не нашел поддержки у избирателей. Партии LIVRE («Свободная») не удалось договориться о едином списке с Левым блоком, от которого она откололась, и на следующих выборах партия Тавареша не смогла пройти ни в Европарламент, ни к Ассамблеи Республики.

Акция партии LIVRE, 2015 год.

Но вернемся к Левому блоку. После непрерывного роста поддержки в течение первого десятилетия своего существования партия, похоже, растеряла динамику и стагнировала. Уже на досрочных выборах 2011 г. количество поданных за нее голосов сократилось почти вдвое – до 5,2%, тогда как альянсу коммунистов и зеленых удалось удержать его на прежнем уровне (около 8%). Это было отчасти следствием того, что в Левом блоке в противовес первоначальным антикапиталистическим и даже революционно-социалистическим установкам его основателей воцарились настроения, предусматривающие движение от «антисистемности» в сторону «респектабельности». В своей предвыборной кампании Блок позиционировал себя как «ответственную левую», готовую к образованию правительственной коалиции с той же Социалистической партией, намедни успевшей ввести меры «жесткой экономии» (Heilig 2011). Крайне несвоевременный поворот на фоне углубления кризиса и краха португальской экономики в 2009-2010 гг.

Частью этой стратегии явилось то, что на президентских выборах того же 2011 г. Левый блок не стал выставлять собственного кандидата (как это сделали коммунисты с Франсишку Лопешем), а поддержал представителя левого крыла Соцпартии, поэта и ветерана антифашистской борьбы Мануэла Алегре. Тот провел успешную кампанию как независимый кандидат на предыдущих выборах 2006 г., заняв второе место и обойдя официального кандидата социалистов Мариу Суариша. Но на следующих выборах Алегре свой результат улучшить не смог и при низкой явке избирателей все так же пришел вторым.

А Левый блок, члены которого надеялись выстроить более широкую левую, напротив, лишь понес потери (Paço 2015). В 2011 г. от него откололось наиболее левое течение, отстаивавшее союз с коммунистами (Фронт революционных левых и его молодежное крыло, сформировавшие вышеупомянутое Социалистическое альтернативное движение), а в 2012 г. – наиболее правое, отстаивавшее союз с социалистами («Политика ХХІ», в 2014 г. оформившаяся в Форум «Манифест», который объединился с партией Руй Тавареша, образовав LIVRE / Tempo de Avançar). Также ряды партии покинули ряд известных персон, в том числе журналистка Ана Драгу и психолог Жуана Амарал Диаш. На выборах в Европарламент 2014 г., произошедших в условиях рекордно низкой явки избирателей (на участки пришла только треть из них; учитывая, что в 1975 г. выборы посетило более 91%, нельзя не вспомнить подмеченную романом Сарамаго тенденцию), Левый блок потерял половину голосов и с тех пор представлен единственным европарламентарием – троцкисткой Маризой Матиаш.

Профсоюзная демонстрация прокоммунистической Всеобщей конфедерации португальских трудящихся (CGTP), насчитывающей почти вдвое больше членов, чем второй по размерам профсоюз – Всеобщий союз трудящихся (UGT), близкий к Соцпартии.

Пока Левый блок перебивался с падением электоральных показателей, реальная борьба в Португалии происходила в других плоскостях. Профсоюзы, социальные движения и инициативные группы мобилизовались против курса «жесткой экономии», углубившегося при правоцентристском кабинете министров Педру Пасуша Коэлью. В условиях кризиса еврозоны Португалию, совокупные государственные и частные долги которой достигали 370% ВВП (второе место в мире после Японии), называли страной ЕС, вслед за Грецией ближе всего стоящей к банкротству (Evans-Pritchard 2015). Меры «жесткой экономии», внедрявшиеся и предыдущим «социалистическим», и консервативным правительством – в частности, «реформа зарплат и пенсий» или резкое увеличение платы за коммунальные услуги, – привели к дальнейшему обнищанию населения.

Макроэкономические показатели несколько выровнялись после стремительного падения, но проблемы неравенства и безработицы (достигавшей 50% среди молодежи, и это еще учитывая подтасовку статистики занятости органами государственной власти) обострились – как и проблема низкой покупательной способности населения. Если ранее Португалия была одним из основных пунктов назначения трудовых мигрантов из Украины и Молдовы, то во времена кризиса уже сотни тысяч молодых португальцев, как когда-то в годы диктатуры, отправились на «заработки» в северные страны Европы. А планы дальнейшей массовой приватизации различных учреждений и государственных компаний, например, национального авиаперевозчика TAP Portugal, заставляли их работников проводить забастовки, чтобы сохранить свои рабочие места. Всего за четыре года (2011-2015) в стране произошло около 1100 забастовок (Яковлева 2016).

Народное недовольство не помешало португальской власти первой в Евросоюзе подписать «Бюджетный пакт» ЕС, предусматривавший дальнейшие урезания и сокращения. Результат налицо – 15 сентября 2012 г. в 40 городов страны состоялась миллионная политическая демонстрация – крупнейшая с 1 мая 1974 г., когда перед лиссабонцами впервые публично выступили генсеки недавно еще подпольных Компартии и Соцпартии Алвару Куньял и Марио Суариш. Однако этой уличной мобилизация, как и предыдущей в октябре 2011 г., и следующей в марте 2013 г., не удалось смести правительство.

В протестных движениях активное участие принимали и ПКП, и Левый блок, сумевший реорганизоваться, провести широкие обсуждения в среде своих активистов и вернуться к своим радикальным истокам, в том числе концентрации на внепарламентской деятельности. Кульминация внутрипартийных дебатов пришлась на IX съезд Блока в конце 2014 г., на котором было отдано почти равное количество голосов за два самых популярных варианта резолюций, предложенные соответственно группировками предыдущих сокоординаторов (Мартинш и Семеду) и председателя парламентской фракции ЛБ, Педру Филиппе Суариша, математика по специальности (Nichols 2014). В результате, были достигнуты многочисленные компромиссы, учитывавшие пожелания обеих сторон и расширявшие внутренние демократические процедуры, включая проведение общепартийных референдумов по важным вопросам.

X съезд Левого блока, 2016 год.

В электоральной политике же социологические опросы вовсе не сулили Блоку прорыва, подобного таким партиям Юга Европы, как СИРИЗА в Греции и «Подемос» в Испании. Как объясняла активистка Левого блока и исследовательница международного левого движения Катарина Принсипе, в отличие от этих стран, в Португалии ведущая левоцентристская партия не была окончательно дискредитирована проведением неолиберального курса «жесткой экономии», поскольку рано потеряла власть (Principe 2016). В интервью известному левом интеллектуалу Тарику Али накануне выборов та же Катарина Принсипе прогнозировала неутешительные для своей партии результаты выборов. В дополнение ко всему, к Португалии докатилась волна разочарования неспособностью правительства Ципраса вырвать Грецию из порочного круга диктата кредиторов и антисоциальных реформ.

Однако члены Левого блока учли просчеты своих греческих товарищей, сделав краеугольным камнем своей кампании проблему внешнего долга и выработав путем внутрипартийной стратегической дискуссии более критический взгляд на природу Евросоюза и возможность его реформирования изнутри. Таким образом, они присоединились к Компартии, требуя выхода из зоны евро. Вместе с тем, свою международную стратегию ЛБ, в отличие от евроскептической ПКП, видит в альтернативном к неолиберальному проекту Евросоюза «левом европеизме»: «Мы европейцы, но не евроцентристы: для Европы мы хотим того же, чего и для планеты. Мы европейцы, но не еврократы: мы верим в демократию. Мы отвергаем стандартизации и неуважению к тому разнообразию, которое и создает Европу. Мы – левые. Наши противники – не иммигранты, меньшинства, бедняки, геи или безработные, а те, кто продвигает жесткую экономию. Мы верим в солидарность, в совместное противостояние кризису, в социальную Европу, возвращающую надежду» (цитата из странички партии на сайте левой группы Европарламента).

Несмотря на неутешительные предвыборные прогнозы, предрекавшие радикальной левой провал, на выборах 4 октября 2015 г. Левый блок получил самый высокий процент голосов в своей истории (10,2%) и 19 депутатских мандатов. «Коалиция демократического единства» ортодоксальных коммунистов и зеленых получила еще 8,3%; в общей сложности силы левее Соцпартии, критиковавшие «жесткую экономию», собрали более 23%. В их числе в парламент впервые прошла зоозащитная партия «Люди – Животные – Природа», получив один депутатский мандат. Подобные партии, в центре программы которых не просто защита окружающей среды, а именно этическое отношение к животным, попали уже в несколько национальных парламентов, причем в Европарламенте партия из Нидерландов сотрудничает именно с левой, а не «зеленой», фракцией.

Правая коалиция, на этот раз носившая название «Португалия, вперед», заняла первое место (38,6%), но потеряла большинство в парламенте. Ожидалось, что оппозиционная Социалистическая партия (32,4%) не будет нарушать хороших манер политики под диктатом «Тройки» и поддержит правоцентристское правительство меньшинства в дальнейшем проведении «непопулярных реформ» (или же сформирует с ним «большую коалицию»). Однако переговоры на этот счет ни к чему не привели, и внутри Соцпартии начались бурные обсуждения возможности формирования правительства левоцентристских и левых сил, получивших по итогам выборов парламентское большинство. Опасаясь повторить судьбу греческих коллег из ПАСОК, ставших младшими партнерами правоцентристского правительства и похоронивших себя политически, португальские социалисты в конце концов согласились создать коалицию с левее партиями – впервые за 40 лет.

Переговоры социалистов с коммунистами и «Левым блоком» были не менее изнурительными, учитывая историю их противостояния и разногласия. К тому же, велась громкая медиакампания против возможного участия антикапиталистических и евроскептических сил в правящей коалиции. Когда после визита лидера социалистов Антониу Кошты в штаб-квартиру Левого блока Катарина Мартинш заявила, что дни консервативного правительства сочтены, фондовую биржу охватила паника (Камарго 2015). А президент, неолиберальный экономист Каваку Силва, превышая свои полномочия, оказывал давление на процесс формирования коалиции. Он заявлял, что не будет утверждать правительства левых, поскольку то «будет зависеть от поддержки антиевропейских сил», агитировавших за демонтаж валютного союза, Лиссабонского договора, Европейского фискального пакта и Пакта о росте и стабильности, фактически лишавшего Лиссабон контроля над собственными финансами.

Однако переломить ход событий президенту не удалось: он не мог объявить новые выборы, поскольку срок его собственных полномочий вскоре истекал. Первым симптомом изменений стало избрание спикером Ассамблеи Республики представителя левого крыла Соцпартии Ферро Родригеша. 10 ноября 2015 г. парламент отправил правительство Пасуша Коэлью в отставку, а 26 ноября новый кабинет сформировал Антониу Кошта – лидер социалистов (сын литератора-коммуниста из индийского Гоа), получивший известность как мэр Лиссабона с 2007 г. Левый блок и «Коалиция демократического единства» в правительство не вошли, но поддержали своими голосами в Ассамблее Республики – вполне в духе заветов Алвару Куньяла: «Коммунистов не интересуют правительственные кресла, но их волнует политика, которую проводит Совет министров» (Бернардино 2014). Эти силы осознают, что действительно социалистического курса от «социалистического» правительства ждать не следует, но собираются контролировать его, чтобы оно по крайней мере придерживалось принципа «не навреди» по отношению к социальным достижениям португальцев. Обе левые фракции подписали с партией власти отдельные соглашения, в которых закрепили обязательства отказа от неолиберального реформирования трудового, пенсионного и бюджетного законодательства.

Антониу Кошта, премьер-министр Португалии от Социалистической партии.

Следует признать, что за первый год своего пребывания у власти португальские социалисты действительно отошли от наиболее одиозных проявлений неолиберального курса (и кажутся одними из немногих в среде европейской социал-демократии возможных союзников британского лейбористского лидера Джереми Корбина в выстраивании коалиций против политики «жесткой экономии»). Был положен конец политике замораживания зарплат и пенсий; запущен процесс повышения минимальных зарплат (до 557 евро с 2017 г.), чтобы наверстать потери от инфляции; восстановлен бесплатный доступ к медицинским услугам, в том числе отменено требование платить 25 евро за каждое посещение больницы; возвращены государственные инвестиционные проекты и увеличены расходы на социальное жилье (Костюк 2016). Конечно, все это было сделано правительством не без давления со стороны профсоюзов и забастовщиков, особенно в бюджетной сфере.

Новая власть свернула и приватизационную лихорадку своих предшественников, распродававших банки, энергетические предприятия, телекоммуникации, на которые претендовал преимущественно зарубежный капитал (испанский, английский, китайский, бразильский). Из-за этих процессов в течение 2013-2015 гг. в стране постоянно происходили общенациональные и отраслевые забастовки. Поддержку у жителей Лиссабоне и Порту нашло решение нового правительства Кошты отказаться от планов приватизации общественного транспорта, в том числе метро. С подачи депутатов от КДЕ и ЛБ был принят законопроект, по которому в общественный сектор был возвращен банк Caixa Gerai de Depositos.

Правда, дрейф «влево» не был всеобщим, продемонстрировав и свои ограничения: так, на президентских выборах 24 января 2016 г. Португалия получила очередного главу государства правоцентристской ориентации – Марселу Ребелу ди Соузу. Он победил еще в первом туре – не в последнюю очередь благодаря распыленности левоцентристского электората, поскольку Соцпартия не смогла выставить единого официального кандидата. Зато сильную кампанию провела выдвиженка Левого блока, социолог Мариза Матиаш, которую за ее заслуги в развитии европейской сети здравоохранения и борьбы с заболеваниями единственной из числа членов левой группы Европарламента выбирали «евродепутатом года». Она заняла третье место с 10,1% голосов, что стало лучшим показателем женщины-кандидата в президенты Португалии. Это почти втрое больше результата кандидата Компартии, бывшего мятежного теолога Эдгара Силву.

Несмотря на то, что поддерживаемое «левым трио» правительство Португалии пока, кажется, соответствует образцу наиболее социально ориентированной антикризисной политики, которую готовы терпеть руководство Евросоюза и кредиторы, однако иронично, что так выглядят границы левой политики в стране, четыре десятилетия назад искренне горевшей революционным пылом построения нового, более справедливого, строя. Да и программные требования и Левого блока, и Португальской коммунистической партии идут гораздо дальше: списание внешнего долга, сокращение рабочей недели, ренационализация и передача предприятий под контроль их трудовых коллективов. Португалия остается одной из европейских стран с сильнейшими левыми настроениями и живой традицией антисистемных движений, не прерывавшейся со времен «Революции гвоздик» 1974 года.

Этот текст представляет собой авторский перевод с украинского восьмой главы коллективной монографии «Ліва Європа», недавно изданной в Киеве при поддержке Фонда Розы Люксембург

Источники:

Бернардино M., 2014. «Иная Европа — социалистическая — возможна!» http://www.sensusnovus.ru/policy/2014/08/21/19288.html

Камарго Ж., 2015. Правительственный кризис в Португалии: новое «слабое звено» Еврозоны? http://openleft.ru/?p=7129

Костюк Р., 2016 «Розовая годовщина» прогрессистского большинства http://rabkor.ru/columns/left/2016/12/05/pink-anniversary/

Сантос Р., 2010. Что за успехом Левого блока? // Альтернативы. – №1, 2010 http://www.alternativy.ru/ru/node/1118  

Сарамаго Ж., 2013. – М.: Эксмо.

Яковлева Н. М., 2016. Португалия: кризис постреволюционной модели и поиск нового вектора развития http://www.perspektivy.info/oykumena/europe/portugalija_krizis_postrevolucionnoj_modeli_i_poisk_novogo_vektora_razvitija_2016-03-11.htm

Blake R., 2009. What’s Behind the Left Bloc’s Success in Portugal? http://socialistresistance.org/whats-behind-the-left-blocs-success-in-portugal/703  

Evans-Pritchard A., 2015. Germany loses key ally in Portugal as austerity regime crumbles http://www.telegraph.co.uk/finance/economics/11984597/Germany-loses-key-ally-in-Portugal-as-austerity-regime-crumbles.html

Freire A. & Costa Lobo M., 2002. Election Report – The Portuguese 2002 Legislative Elections // West European Politics. – Volume 25, Issue 4. – P. 221-228 http://www.tandfonline.com/doi/abs/10.1080/713601634

Heilig D., 2011. The Portuguese Left: The Story Of A Separation // From Revolution to Coalition – Radical Left Parties in Europe. – Berlin: Rosa-Luxemburg-Stiftung. – P. 233-254. https://www.rosalux.de/fileadmin/rls_uploads/pdfs/Manuskripte/Manuskripte_neu_2.pdf

Martins C. F., 2015. Women who conquered macho world of Portuguese politics prepare for power / The Guardian https://www.theguardian.com/world/2015/nov/14/women-portuguese-politics-left-bloc-party-sexist-attacks

Nichols D., 2014. Portugal: Left Bloc in struggle to regain unity after convention http://links.org.au/node/4195  

Paço A. S. and Varela R., 2015. The “Memorandum of Understanding” in Portugal and the Portuguese Left // Socialism and Democracy. – № 29: The Radical Left in Europe. – P. 104-114.

Príncipe C., 2016. The Deferred Portuguese Revolution // Europe in Revolt / Ed. by Catarina Príncipe and Bhaskar Sunkara – Chicago: Haymarket Books, – P. 159-174.

Sassoon D., 2014. One Hundred Years of Socialism: The West European Left in the Twentieth Century. – London: I.B.Tauris.

Sousa А., 2011. Starting anew with the Left Bloc // New Parties of the Left – Experiences from Europe / Ed. by Daniel Bensaïd, Alda Sousa, Alan Thornett. – London: Resistance Books http://www.esquerda.net/en/artigo/what-left-bloc/39448  

Uncertainty, Austerity and Resistance: Tariq Ali talks to Catarina Principe of Portugal’s Left Bloc http://www.versobooks.com/blogs/2267-uncertainty-austerity-and-resistance-tariq-ali-talks-to-caterina-principe-of-portugal-s-left-bloc

Денис Пилаш (Киев) — историк, политический активист

]]>
http://openleft.ru/?feed=rss2&p=9445 0
Азбука 17-го: семинар #1 http://openleft.ru/?p=9139 http://openleft.ru/?p=9139#respond Sat, 11 Mar 2017 04:47:30 +0000 http://openleft.ru/?p=9139

15 марта состоится первый семинар проекта “Азбука 17-го”, посвященной теме “Интеллектуальные истоки марксизма”. 

В каких отношениях Маркс находился с предшествующей философской традицией? Можно ли говорить о «трех источниках» марксизма и насколько велико влияние каждого из них на Маркса? И почему вопрос об этих источниках приобрел такое значение для марксизма XX века? 

Рекомендуемая литература к семинару: 

1. В. Ленин. Очерк «Карл Маркс»
2. Франц Меринг. «Карл Маркс. История его жизни», главы 2-3 («Ученик Гегеля», «Парижское изгнание») 
3. Ханна Арендт, «Традиция и Новое время» ( в сборнике «Между прошлым и будущим») 
4. Michael Lowy. The Theory of Revolution in the Young Marx

Проект “Азбука 17-го” — цикл семинаров, посвященных ключевым понятиям марксизма и его рецепции в России начала XX века.  

Столетний юбилей Октябрьской революции послужил поводом для нового витка общественных дискуссий вокруг этого центрального для исторической памяти  события. За последние месяцы стартовало сразу несколько научно-популярных проектов, а также большое количество лекториев, выставок, краеведческих инициатив и т.д., так или иначе связанных с событиями революции и гражданской войны. 

Однако большинство из них носят по преимуществу описательный характер. Наша задача — сосредоточиться на мировоззрении ключевой политической силы 1917 года. 

Чего хотели большевики? Каковы были их взгляды на историю, политику, экономику,? В каких отношениях марксистская теория находилась в связи с политической практикой Ленина и направляла его действия,? Как складывался советский идеологический канон и как идеология влияла на политику периода гражданской войны и первых лет после ее окончания?

Докладчик — Илья Будрайтскис.

Семинар пройдет в пространстве Трансформатор.DOC, Москва, ул. Электрозаводская, 21 (третий этаж, вход — от проходной №2 направо вдоль забора, первая чёрная дверь).

Начало — 20.00
Вход свободный.

]]>
http://openleft.ru/?feed=rss2&p=9139 0
«Карманы эффективности» и кризис российской науки http://openleft.ru/?p=9122 http://openleft.ru/?p=9122#respond Mon, 06 Mar 2017 18:15:17 +0000 http://openleft.ru/?p=9122

Технопарк в новосибирском Академгородке. Фото gelio.livejournal.com.

Российская наука умудряется выживать в условиях когнитивного диссонанса: финансирования исследований явно недостаточно, однако требуется играть в правила бюрократического диктата, всячески демонстрируя измеряемый статьями и зарплатами прогресс. Кризис этот системный. Государство, с одной стороны, снимает с себя обязательства по обеспечению условий для производства научного знания. Оно, возможно, рассчитывает на рынок и предпринимателей, но здесь мало кто готов к долгосрочным и не очень выгодным инвестициям. С другой стороны, государство стало заложником собственной слабости и некомпетентности: вместо того чтобы делегировать содержательные функции научному сообществу, оно продолжает вскармливать разветвленную бюрократию агентств и фондов. Запутавшиеся в этих иерархиях чиновники и вовсе никому не доверяют, даже самим себе. Круг замкнулся, но продолжает двигаться по наклонной.

Посмотрим на графики в статье о научных успехах Индии и найдем там Россию. В числе стран со схожим экономическим положением и ВВП Россия занимает последнее место как по количеству статей, так и по количеству цитирований. Пока Бразилия и Индия наращивали объемы научных публикаций, в России этот показатель практически не менялся. Уровень цитирований немного вырос, но остается очень низким, в то время как Бразилия, Индия и Китай подбираются к среднемировому показателю.

По доле инвестиций в НИОКР последнее место остается за Индией, но изменения в России очень нестабильные, и с 2009 года эта доля скорее снижалась.

Данные ЮНЕСКО показывают значительное сокращение количества научно-исследовательского персонала в России, оказавшейся единственной из отобранных стран, где это число не увеличилось за период с 2007 по 2013 год. Данные Росстата также подтверждают, что за последние 15 лет численность исследователей в НИОКР сократилась с 425 до 379 тысяч человек.

В числе представленных ЮНЕСКО стран Россия показывает самые низкие затраты на труд научных работников, и динамика этого показателя нестабильна.

Научная политика и мегагранты как карманы эффективности

После многих реформ министерства образования новый раунд приключений в российской научной повестке продолжился в 2010-х гг. – вышли постановления и законы о коммерциализации бюджетных организаций (83-ФЗ), о взаимодействии университетов и промышленности (Постановление 218), о развитии инновационной инфраструктуры (Постановление 219). Эти государственные инициативы поддерживали университеты, которые уже имели большой стартовый капитал и возможности для сотрудничества с рыночными игроками, то есть были готовы включиться в неолиберальную гонку. Программы поддержки таких элитных вузов закрепились с принятием указа №299 и Постановления 211: еще больше ресурсов стали получать университеты, демонстрирующие успехи в борьбе за место под солнцем мировых рейтингов (проект «5-100») или в гонке за трансфер технологий (коммерциализацию научных и исследовательских разработок).

Итак, что делает государство, когда не знает, что делать? Оно активно использует т.н. «карманы эффективности» (pockets of effectiveness): создает особые условия для отдельных организаций и, как показывает практика, персоналий. Ответственность за развитие сферы науки перекладывается на плечи льготных, приоритетных, элитных. Организации и проекты, для которых созданы особые условия, по определению не могут навести порядок в российской науке в целом, а для их участников создаются неверные стимулы: легкий заработок для уже состоявшихся ученых или просто создание потемкинских деревень «образцовой» научной деятельности. Воплощением научных «карманов эффективности» в России стали мегагранты.

В 2010 году был дан старт конкурсу мегагрантов. Постановление 220 Правительства РФ нацелилось на создание новых научно-исследовательских единиц, которые бы продолжили проекты по развитию инновационной науки в России. Мегагранты теперь рассматриваются как «успешный» проект. В президентском послании Федеральному собранию Владимир Путин заявил, что «принципиально важно поддержать наших российских талантливых молодых учёных – их много, – чтобы они создавали в России свои исследовательские команды, лаборатории. Для них будет запущена специальная линейка грантов, рассчитанных на период до семи лет». Осталось понять, что такое «успешные лаборатории».

Сотрудники лаборатории «Сверхпроводящие материалы» НИТУ МИСиС, выигравшей мегагрант в 2011 году.

В сентябре 2016 года в Казани объявили результаты пятой волны конкурса мегагрантов – программы поддержки научных исследований по постановлению Правительства РФ №220. Еще 40 исследовательских команд присоединились к работающим или завершенным 160 лабораториям и получили финансовую поддержку на создание или развитие научной группы. Цель программы – вывести российскую науку на передовой край мирового развития, привлекая к этому ведущих ученых зарубежных университетов и исследовательских центров. Надо отметить, что финансировать предполагалось не университеты или институты, а отдельные исследовательские команды – на них распространяются особые правила, они развиваются автономно и подконтрольны только курирующей организации, а еще их практически невозможно масштабировать. Особенно привлекательной программа стала из-за своего бюджета: в первой волне конкурса победители получили в среднем по 150 млн рублей. Победители пятой волны получат уже до 90 млн рублей. Финансирование такого порядка говорит о серьезности намерений, но вызывает вопросы: кто как работает, кто что контролирует, кто как считает и все ли довольны.

Как устроены мегагранты

Берем университет или научно-исследовательский институт, где планируется создание научной лаборатории или центра. Находим заинтересованного в институте человека, который сможет собрать команду или, по меньшей мере, найти ведущего ученого и договариваемся с ним о большом проекте. Этот человек должен хорошо понимать тонкости работы в своем институте, с одной стороны, и разбираться в общем научно-политическом контексте, с другой. Он(а) в итоге может оказаться администратором проекта, либо заведующим лаборатории. В качестве ведущего ученого выбираются зарубежные ученые – часто, наши соотечественники – с высокими показателями цитирований (всеми любимый Хирш) и научной продуктивности по соответствующей тематике. По условиям конкурса, ведущие ученые должны проводить в России не менее четырех месяцев в год, а для пятой волны ситуация еще усложнилась: для иностранцев это 120 дней, для российских ученых теперь 180, а для москвичей в Петербурге или наоборот – 360 дней. Сидим на месте, господа.

Гранты даются на три года, а по факту – меньше двух лет, потому что финансирование возобновляется только к середине года. Это одна из больших трудностей в реализации научной деятельности: практически невозможно планировать закупки, поездки, иногда и заработную плату. В таких случаях спасти могут сторонние гранты или сам университет/институт, который должен обеспечивать минимальную поддержку своих сотрудников из собственного бюджета (без гарантий возмещения затрат). После основного трехлетнего срока лаборатории могут подавать заявку на продление гранта еще на год или два, но уже с ощутимо урезанным финансированием.

Судно Беломорской биостанции МГУ, профинансированное из мегагранта Лаборатории эволюционной геномики.

В зависимости от своих запросов и экспертных оценок лаборатории получают разное финансирование – от 43 млн. рублей (Международная научно-образовательная лаборатория технологий улучшения благополучия пожилых людей в Томском политехническом университете) до 548 млн. рублей (Научно-исследовательская лаборатория перспективных вычислительных технологий в НИУ ИТМО). В среднем это 150-200 млн. рублей, которые тратятся на закупку оборудования, академическую мобильности и заработные платы. Но в конечном итоге, всё в лаборатории зависит от политики ведущего ученого и заведующего лабораторией и их взаимоотношений.

При всём желании и поддержке университета/института лаборатория не сможет «выстрелить», если главные ее персонажи там скорее для того, чтобы заработать денег, а не сформировать команду и сделать качественное исследование. При удачном стечении обстоятельств университет поддерживает и гордится результатами деятельности лаборатории, демонстрирует ее как хорошее приобретение многочисленным комиссиям и проверяющим органам, а ведущий ученый или заведующий в это время соблюдают баланс исполнения обязательств перед всеми вокруг – университетом, его и своими сотрудниками, научным сообществом.

Молодые ученые попадают в мегагрантовские лаборатории как в оазисы или теплицы – не в пример «остальной» научной действительности. Они получают хорошие стартовые условия для своей профессиональной карьеры. Как правило, такие лаборатории обеспечиваются новым оборудованием, которое находится в прямом доступе у всех сотрудников. Это нетипичная история в российских исследовательских институтах, где закупка, установка, обслуживание, а потом и обучение сопровождаются бюрократическими проволочками. Но даже в этой радужной реальности происходят «поломки»: например, тендеры удлиняют сроки закупки, а импортозамещение требует дополнительных обоснований спецификаций для закупки «именно этой установки».

Академическая мобильность постепенно становится неотъемлемой частью лабораторной жизни молодых ученых: конференции, школы, эксперименты, полевая работа формируют их представления о глобальной науке. За два-три года исследований можно наработать связи для дальнейшей академической карьеры и… уехать на PhD или постдок. Или остаться в России и делать свои исследовательские проекты. Но это уже другая история.

Кто в выигрыше?

Официальная статистика говорит, что за 2010-2015 на эти лаборатории потрачено 17,36 млрд. рублей, и на 2016-2019 запланировано тратить ежегодно 2,31 млрд. рублей. Как и всякие научные достижения в неолиберальной действительности, успешность измеряется здесь человеками (преимущественно молодыми – и их 58%), публикациями (Web of Science – не меньше, и таких статей в лабораториях за время действия программы почти 4000), потенциал технологического трансфера (коммерциализации разработок) и тем, что называется «прорывными» результатами, которые влияют на мировую науку. «Безусловным и уже состоявшимся успехом» программы инициаторы считают тот факт, что всего 11% лабораторий закрылось после прекращения финансирования, а трое ведущих ученых переехали в Россию на ПМЖ[ref]Из сборника «Наука будущего» 2016 года.[/ref]. (При более внимательном рассмотрении отчетные данные могут иметь не столь однозначную оценку, но внутренний мониторинг часто заставляет выбирать из бинарных оппозиций – закрылись или нет, переехали или нет, а дальше – дело в интерпретации.)

Рональд Инглхарт на конференции Лаборатории сравнительных социальных исследований ГУ ВШЭ, выигравшей мегагрант в 2010 году.

В мегагрантовских лабораториях можно найти много разных сюжетов: кто-то утопает в бюрократии отчетов и полгода сидит без зарплаты, кому-то хочется побыстрее забрать деньги и уехать восвояси, где-то предпочитают отчитываться за свою работу ассоциированными сотрудниками с высокими показателями. В каких-то вкладываются в обустройство помещений и оборудования, помогают университету и библиотеке, привозят именитых ученых и проводят масштабные мероприятия. Сама программа заслужила противоречивые оценки в реализации.

Крутые и заинтересованные ведущие ученые, ответственные и добросовестные заведующие лабораториями, талантливые и прилежные молодые ученые могут делать хорошие исследования, выдавать конкурентоспособный результат, формировать научную школу и защищать российскую науку на мировой арене. Только проблема заключается в том, что такой успех не выходит за пределы одной лаборатории с узким дисциплинарным направлением, не распространяется на все 200 проектов лабораторий и уж точно не создает общую и плодотворную среду для научной деятельности в стране.

Мегагранты иллюстрируют эффект Матфея: социолог науки Роберт Мертон уже в 1968 году объяснил неравномерность распределения статусов и преимуществ тем, что разрыв между успешными и неуспешными усиливается, потому что только первым удается заполучить поддержку. Особенно хорошо этот эффект размножается в условиях нестабильной институциональной среды. Карманы эффективности его усиливают, поскольку способствуют разрыву между «элитными» и остальными – финансирование и поддержку могут получить только те, кто уже обладает значимыми показателями и ресурсами, а не те, кто не может самостоятельно достичь высокого уровня по системным причинам и нуждаются в дополнительной поддержке. Карманы эффективности также мешают упорядочиванию научной политики: вместо того, чтобы решать структурные проблемы, внимание и бюджет тратятся на временные меры-заплатки.

Лилия Земнухова — исследователь, президент Санкт-Петербургской ассоциации социологов.
]]>
http://openleft.ru/?feed=rss2&p=9122 0
Возвращение Троцкого? http://openleft.ru/?p=9062 http://openleft.ru/?p=9062#respond Tue, 28 Feb 2017 14:35:13 +0000 http://openleft.ru/?p=9062

Революция 1917 года перестала разделять и сталкивать граждан – таково мнение прокремлевских историков, в частности, председателя Российского исторического общества Сергея Нарышкина. Этот тренд на «утишение нравов» и сглаживание острых углов власть намерена поддержать соответствующими мероприятиями в юбилей Октября, на которые планируется выделить 50 млн руб.

Такая озабоченность вопросом «как бы чего не вышло» и стремление максимально выхолостить противоречия предреволюционного периода свидетельствует о серьезных опасениях государственных идеологов. История и культура Революции, освещенные с позиций хотя бы минимального сочувствия народным массам, могут оказаться слишком актуальными в наши дни. Этот страх хорошо виден, например, в планируемом документальном цикле НТВ «Революция LIVE», где революционные события обесцениваются благодаря иронической аналогии с волнениями 2010-х годов: например, серия о революции 1905 года носит название #маршнесогласных.

Однако юбилей Революции стал также поводом для гораздо более взвешенных публикаций, которыми движет не страх, а в первую очередь желание восстановить исторический контекст революционной эпохи. Более того: как заявляет автор антологии Александр Резник в интервью сайту Теории и практики, полновесное историческое исследование вовсе не исключает обсуждения современных проблем и текущей политической ситуации. В центре  антологии – фигура Льва Троцкого, формирование его репутации как политика и исторического деятеля, однако общая канва книги заставляет задуматься и над другим вопросом: возможна ли надежда на лучшее, более прогрессивное будущее, когда носители этой идеи оказываются физически побеждены?

Илья Будрайтскис побеседовал об этом с составителем сборника «Л. Д. Троцкий: pro et contra, антология» Александром Резником, кандидатом исторических наук, постдокторантом Университета Базеля (Швейцария).

Илья Будрайтскис: Первый вопрос связан с самим характером антологии, которая вышла в серии Pro et contra. Значительная часть предыдущих изданий этой серии (посвященных, например, Канту, Бахтину или Бердяеву) связана с аргументами «за» и «против», которые относятся к миру теории, но не политической практики. Сложность фигуры Льва Троцкого в этом отношении предполагает выбор — ведь он был не только героем революции, руководителем Красной Армии и одним из главных лиц первого советского правительства, но и оригинальным марксистским мыслителем, без ссылки на которого сегодня немыслим ни один серьезный анализ феномена советского государства и его внутренних противоречий. Опубликованные материалы, однако, практически не касаются идей, но сфокусированы на «образе» — масштабной личности и ее роли в истории. Что лежало в основе именно такого твоего решения как составителя?

 

Александр Резник: Эта серия была мне известна, как «pro et contra», и я был немного удивлен, когда узнал ее полное название — «Русский путь…» Составителем антологии я выступил по приглашению РГХА, и в проекте ее команды, поддержанном в Российском государственном научном фонде, речь шла именно об образах политиков в культурной памяти России. Я следовал данной концепции, отбирая авторов, для которых условная русская культура являлась родной, и большинство текстов были написаны на русском языке. При отборе текстов (и фрагментов) для меня были главными три критерия — это известность авторов, оригинальность суждений и библиографическая актуальность, хотя, к сожалению, все вместе они редко совпадали. Важен был и критерий объема текста, т.к. я не хотел издавать бумажный вариант Викицитатника. Создание же исчерпывающий «Троцкианы» сейчас — это утопия. Я решил начать с текстов, написанных преимущественно в первой половине XX века, когда были заложены основные мифы, с которыми мы живем поныне. Хочется верить, что проект будет продолжен.

 

На мой взгляд, в этот период на русском языке практически ничего интересного о Троцком, как теоретике, написано не было. Антибольшевистские эмигранты Троцкого презирали, такое отношение повлияло и на современный антитроцкизм. Хотя достаточно любопытен факт, что в небольшой книжке М. Смоленского, вышедшей в Берлине уже в 1921 году, как раз предпринимается анализ взглядов Троцкого. Возможно, я напрасно решил опубликовать только заключительный фрагмент, но ценность этого публицистического опуса была невелика. То же можно сказать и о «Воспоминаниях и взглядах» пережившего репрессии троцкиста И. Л. Абрамовича, собственно воспоминания которого показались мне интереснее, чем взгляды, представлявшие собой перегруженную цитатами полемику эпохи Брежнева.

 

И.Б.: В большинстве текстов Антологии легко отметить воспроизведение похожих психологических характеристик  в отношении Троцкого: высокомерный, холодный, жестокий, фанатичный, самовлюбленный и склонный к театральным эффектам. Такая психологизация Троцкого, определяющая интерпретацию его политических поступков, свойственна как многим пробольшевистским мемуаристам, так и их оппонентам. Многие из описаний этих личностных черт позже были включены в советский анти-троцкистский канон. Насколько они  связаны с социально-политическим измерением памяти и ее способностью устанавливать конвенции, которым затем, часто бессознательно, следует сам мемуарист?

 

А.Р.: Ожесточение мировой и гражданских войн, и последовавшая радикализация политической жизни, сделали практически невозможным отстраненное, взвешенное повествование о врагах. Были исключения, но чаще о Троцком либо писали жестко, либо скучно, либо вообще никак. Возможно, было непросто подобрать правильные слова в эпоху слома старых канонов и ожесточенного противостояния новых канонов, поэтому наукообразный язык психологии приходил авторам на выручку. Например, Григорий Зив, бывший товарищем Троцкого по первой социал-демократической организации и ставший одним из первых его биографов, по-видимому, считал себя убежденным марксистом (эпохи Каутского, как сказал бы Лукач), к тому же он был врач по профессии, и не случайно именно он в максимальной степени задействовал инструментарий психологии. Зив, как и многие, подкреплял свои уникальные личные воспоминания авторитетом «науки», создавая портрет Троцкого в отрыве от сложного интеллектуального политического контекста эпохи. Конечно, дата выхода книги объясняет многое — 1921 год, в РСФСР только-только заканчивается крупномасштабная война. Эмигрантская публицистика, как можно судить по собранным в антологии текстам, очень мало изменилась по сравнению с дореволюционной, со всеми ее плюсами и минусами: блестящая форма нередко господствовала над содержанием. Если в СССР постепенно гипостазировался вульгарный социологизм, то в эмиграции культивировался старый добрый «здравый смысл» с соответствующими клише «реальной политики» и т.д. В целом, конечно, политизация высказываний о Троцком была очень высока, процветала культура антибольшевизма и антитроцкизма (не забываем про антисемитизм), которая фреймировала память. А память, как писал современник событий Морис Хальбвакс, имеет «социальные рамки».

И.Б.: Несмотря на тенденцию к психологизации и влияние поляризованного политического контекста, большинство современников Троцкого в своих мемуарах обращаются все же к собственным живым воспоминаниям, окончательно еще не застывшим в пропагандистских формах. Как отмечает Ян Ассман, «коллективная» (или «холодная») память становится возможна, когда отделяется от непосредственной памяти конкретных людей или групп. В какой момент образ Троцкого полностью отрывается от его реальной личности? И можно ли сказать, что сама идея этой антологии связана с восстановлением  этой разорванной связи?

 

А.Р.: Вероятно, уже в 1917 году индивидуальная память о Троцком начала окрашиваться в цвета партийных знамен. До этих событий Троцкий, как и другие деятели его масштаба, редко удостаивался внимания мемуаристов и просто писателей даже из социалистического лагеря. Большинство авторов, писавших о Троцком после революции 1917 года не видели особой нужды в реконструкции «реальной личности», это потеряло актуальность и не являлось ценностью как таковой. Надеюсь, антология может послужить подспорьем для тех, кто решит восстановить эту разорванную связь, хотя, на мой взгляд, это чрезвычайно сложно, если вообще возможно — настолько мифологизирована его фигура. Хотя в антологии можно найти подкупающие реализмом воспоминания, культурная память о Троцком, разумеется, больше говорит об историческом контексте, чем о самом революционере.

 

И.Б.: Если Антология — и ты как ее составитель — причастна к амбициозной задаче «возвращения» Троцкого в российскую историю, то это, в свою очередь, ставит большой вопрос о самой конструкции этой истории. Можно сказать, что есть два варианта такого возвращения. Первый — признание Троцкого как фигуры, которая, при всех возможных интерпретациях, должна быть включена в историческую последовательность (наравне с другими героями и антигероями, палачами и жертвами, революционерами и контрреволюционерами и т.д.). Альтернативой такой «нормализации» может быть взгляд на Троцкого как часть и российской, и международной революционной антикапиталистической традиции. И если в первой версии он остается трагической фигурой, принадлежащей своей эпохе, то во второй — это один из тех проигравших, которые, по выражению Вальтера Беньямина, «не проигрывают окончательно», оставляя открытой дверь возможности изменения мира для будущих поколений. Насколько обоснован такой выбор и стоит  ли он перед тобой как историком?

 

А.Р.: Я бы не стал противопоставлять обозначенные тобой варианты «возвращения» Троцкого — оба они возможны и даже необходимы. Первый вариант, наверное, уместно назвать академическим, а второй — политическим или идеологическим, но надо стремиться к интегральному нарративу. Ощущается нехватка адекватного языка говорения о Троцком в контексте современных проблем, этот язык необходимо переизобретать, чтобы актуализировать теоретическое наследие Троцкого. При этом не будет лишним четко проговорить, что же именно мы понимаем под теориями Троцкого, а что под его методом или стилем мышления применительно к конкретным проблемам. Полагаю, что социалисты и марксисты будут награждаться ярлыком «троцкизма» еще долгое время, и с этим нужно считаться.

 

]]>
http://openleft.ru/?feed=rss2&p=9062 0