Мнения — Открытая левая http://openleft.ru Один шаг действительного движения важнее целой дюжины программ (Маркс) Mon, 29 Apr 2024 06:29:12 +0000 ru-RU hourly 1 https://wordpress.org/?v=4.9.25 Anti-flag и Occupy http://openleft.ru/?p=7968 http://openleft.ru/?p=7968#respond Mon, 14 Mar 2016 15:43:57 +0000 http://openleft.ru/?p=7968 Снимок экрана 2016-03-13 в 15.51.14

Вопрос о политическом измерении в кейсе панк-рок-выступления диктует сама история направления, связанная с противостоянием мейнстриму, формированием андеграунд-культуры и контркультуры. Эту историческую линию можно проследить от «проклятых» поэтов, американских битников, но прежде всего от авангарда. С авангардистской традицией политического искусства связаны размытость частного и общественного, отказ от чёткого деления на «главного» артиста и «пассивно воспринимающего» зрителя. Политическое искусство непосредственно соприкасается с властью—чаще всего в форме отрицания, протеста, неизбежно оказывающегося ангажированным.

Нью-йоркская Уолл-стрит— политическое пространство описываемого выступления группы Anti-Flag. Началом протестного движения «Occupy» считается 17 сентября 2011 г., когда на Уолл-стрит— центральную улицу Нью-Йорка, которая «всегда представляла мощь сосредоточенных на ней богатства и власти» вышло около тысячи человек.
Участниками движения стали не только рядовые граждане, но и организации, публичные интеллектуалы вроде Славоя Жижека, и артисты.

Панк-рок-группа Anti-Flag была основана в Питтсбурге в 1988 году. Источником своей политизации солист Джастин Сэйн, младший сын ирландских эмигрантов, называет собственную семью, в которой слушали кельтский фолк-панк (The Pogues, Flogging Molly), Black Flag, Пита Сигера и The Clash.

Anti-Flag всегда использовали свои песни, чтобы транслировать политическое высказывание, привлекая внимание к тому, о чём на панк-сцене в середине и конце 1990-х почти не говорили. Их первый альбом, You’ve Got to Die for the Government [Ты должен умереть за правительство] (1996) был реакцией на милитаристскую пропаганду, связанную с военными действиями США в Ираке. Сэйн, специализировавшийся на политологии выпускник факультета медиакоммуникаций Питтсбургского университета, про отношение Anti-Flag к музыке говорит так: «Это как политическая статья, только у нас вместо публикации выходит песня».

Когда события на Уолл-стрит и в лагере, который протестующие разбили в парке Цукотти, только начинались, Anti-Flag писали новый альбом. Сэйн, который оказался в Нью-Йорке в рамках концертного тура, отправился в Цукотти. Происходящее там настолько его впечатлило, что он полностью переделал тексты новых песен, которые до того были полны политического пессимизма и фрустрации от невозможности перемен[2]. Кроме того, впоследствии Сэйн выпустил сольную песню «Don’t Call It Zucotti, Call It Liberty», а группа приняла участие в акциях Occupy Chicago и Occupy Sydney.

Комментируя свое участие в Occupy Уолл-Стрит, Сэйн подчёркивает важность диалога в отношениях музыканта и публики— он часто общается с поклонниками до или после концерта, на улицах вступает в разговоры с протестующими, интересуясь, что побудило их прийти на Occupy. Он не остается в стороне, чтобы потом «честно сказать: я был на улицах, я протестовал!».

Выступление группы на Occupy можно реконструировать по любительским видеозаписям на Youtube. Мы видим Джастина — он играет один (на последней песне к нему присоединяется басист Крис#2) и отдельных зрителей. Только на видео The Press Corpse камера разворачивается к публике, и становится ясен масштаб толпы.

Джастин аккомпанировал себе на акустической гитаре, без микрофона— для звукоусиления он использовал «человеческий микрофон», когда те, кто стоит рядом, хором повторяют слова говорящего, чтобы их было слышно остальным (полиция запрещала протестующим использовать громкоговорители). Акустические техники протеста работают лучше самих лозунгов.

Первая песня выступления– One Trillion Dollars [Миллиард долларов], хотя и написана в 2006 году, но как нельзя лучше подходит к случаю. «Спасибо, что вы здесь. Ваше присутствие – уже сообщение» — говорит Сэйн. Перед песней The Economy’s Suffering, Let It Die [Экономика страдает, дайте ей умереть]Джастин просит не терять надежды, а под конец предлагает публике закончить фразу «We don’t give a»… «Fu-u-uck»– кричат зрители, «Thank you!»– заканчивает Джастин.

В оригинале текст завершают слова «Мы так за*бались» – но тут звучит новый оптимистичный вариант: «Мы…ну, может, не так уж мы и за*бались».

Джастин исполняет и несколько собственных песен с сольного альбома «Life, Love, and the Pursuit of Justice» [Жизнь, любовь и борьба за справедливость] (2002). Между куплетами песни The Worst Case Scenario Survival Handbook [Методичка по выживанию в случае наихудшего сценария] он замечает:

–Была бы там глава, как разобраться с коррупцией на Уолл-Стрит! Нам бы не пришлось тут сейчас беспокоиться.

– Я её как раз сейчас пишу!—кричит зритель.

–Да, — отвечает Джастин, —мы все пишем её прямо сейчас!

Окружающая Сэйна толпа не слишком активна — зрители стоят спокойно, песню слушают скорее с интересом к словам, будто речь оратора. Однако когда кто-то подаёт медиатор, реагирует на реплику, а тем более подпевает, Сэйн неизменно радуется. Чтобы воодушевить других принимать участие в музыкальном выступлении по мере сил, Джастин применяет типичные концертные приёмы: сообщает слова заранее (Turncoat) или уговаривает петь активнее (One Trillion Dollars).

Что в панке первично— музыка или политика— установить вряд ли можно да и не нужно. Скорее речь о колебании между этими измерениями. Все зависит от того, связано ли политическое мероприятие с музыкой или нет. Выстраивание коммуникации между зрителем и артистом по обычной концертной схеме в случае с Occupy было бы непродуктивным. Поэтому интегрировались элементы протестного движения вроде человеческого микрофона. Уже присутствующий в песнях симбиоз музыкального и политического даёт пространство для манёвра, усиления одной из составляющих в ответ на требования ситуации. Это позволяет мгновенно реагировать на изменения в составе и настроениях публики, найти «общий язык».

Участие в Occupy как нельзя лучше соответствовало идеологии группы: общение на равных, причастность к важному политическому событию, ангажирование новой публики, гражданская активность. Для Anti-Flag это не исключительное событие или спонтанное выражение недовольства существующим порядком, а жизненная установка всегда сознательного отношения к окружающей реальности.

Полина Аракчеева — студентка ВШЭ.

]]>
http://openleft.ru/?feed=rss2&p=7968 0
Что стоит за «Ночью длинных ковшей»? http://openleft.ru/?p=7862 http://openleft.ru/?p=7862#comments Wed, 10 Feb 2016 13:04:07 +0000 http://openleft.ru/?p=7862 kioski

 

Конечно, снести все в одну ночь, тайком и без предупреждения — это действительно кампанейщина в духе самых худших традиций прошлых времен. Странно, что пресс-службы подразделений Правительства Москвы молчат словно в рот воды набрали и до сих пор не поясняют, для чего все это было сделано. Снос идет не просто так, а возле станций метро. В Москве уже давно принята «Программа 1200 метров». В соответствии с ней в радиусе 1,2 км вокруг станций метро должны быть снесены все некапитальные строения. Заодно сносят в этой зоне и капитальные, у которых не все в порядке с разрешительной документацией. Задача минимум — расчистить свободный подход к станциям метро, задача максимум — накрыть станции метро транспортно-пересадочными узлами -ТПУ. Это что-то типа вокзала, внутри которого можно будет пересесть в непогоду, не замочив одежды и обуви, с метро на автобус, троллейбус, маршрутку или на электричку. Внутри окраинных ТПУ предполагаются еще перехватывающие парковки, чтобы человек, приехавший из области на машине мог ее утром там под присмотром оставить, пересесть на метро, а вечером — забрать.

Все это выглядит разумно, но дьявол, как всегда, прячется в деталях. Строить ТПУ предполагается не за бюджетные деньги, а за средства инвесторов. Для этого им позволят возводить в составе узлов коммерческую недвижимость, в том числе и торговые площади. Так что торговля к метро вернется, правда, скорее всего не малый бизнес, а сетевые мини-маркеты, хотя потребителю эти различия, конечно, безразличны. Но вот найти инвесторов для строительства пересадочных узлов в кризис, когда банки не дают займов или требуют грабительский процент — нереально.

Все, что касается расчистки подходов и строительства инфраструктуры для пересадки, является прерогативой Департамета транспорта. Но у войны с мелкой торговлей общепитом в некапитальных строениях есть еще одна заинтересованная сторона: столичный Департамент торговли и услуг. Он считает все эти оставшиеся палатки вообще вчерашним днем торговли и ратует за то, чтобы — как, например, в Токио — вся мелкорозничная торговля стала вендинговой, то есть велась через торговые автоматы, а вместо стационарных ларьков шаурмой фаст-фуд продавали бы автокафе, которые не занимают на людных площадях и улицах постоянного места. По замыслу ведомства, в час пик они должны будут освобождать пространство.

Идеи достаточно завиральные, но проводятся в жизнь они последовательно. Пока они прижимали один лишь малый бизнес, на их действия внимания не обращали, но в этот раз под раздачу попали не только владельцы палаток, но и крупные сети торговли и общественного питания. Например, полгода назад владельцев киосков, установленных пять лет после первой собянинской волны борьбы с мелкой розницей (и согласованных с Москоархитектурой), заставили их демонтировать и вместо них стали сдавать в аренду киоски, поставленные городским правительством. Особого сочуствия к нелегкой судьбе малого бизнеса эти действия московских властей у общественности не вызвали.

Дмитрий Костенко — журналист

]]>
http://openleft.ru/?feed=rss2&p=7862 2
Запрет Компартии Украины: удар не по коммунизму, но по свободе слова http://openleft.ru/?p=7586 http://openleft.ru/?p=7586#comments Thu, 17 Dec 2015 14:59:53 +0000 http://openleft.ru/?p=7586 pilash

В связи со вчерашним запретом КПУ вспоминается эпизод из остроумной «Мистерии-Буфф» Маяковского. Представители эксплуататорских классов («чистые»), столкнувшись с гневом трудящихся, в какой-то момент объявляют себя «демократами» и, выбрав из своего числа в качестве козла отпущения абиссинского негуса, сбрасывают того за борт. Избавившиеся от коллеги отнюдь не меньшие подонки — просто как раз негуса им не жалко, и они готовы пожертвовать им, списав на него и их собственные злодеяния, чтобы выйти сухими из воды. Так и буржуазная КПУ была ничем не хуже остальных, еще более подконтрольных капиталу, партий Украины. Обвинения, которые послужили поводом для ее запрета — «нарушение суверенитета и территориальной целостности Украины; пропаганда войны, насилия, разжигание межэтнической вражды; посягательство на права и свободы человека; призывы к созданию военизированных формирований» — гораздо в большей степени касаются других политических сил: от олигархической Партии регионов или неолиберального «Народного фронта» до ультраправых «Свободы» или «Правого сектора».

Да, КПУ — это несомненно консервативно-охранительская, ностальгически-брежневистская, панславистская и пророссийская партия, имеющая мало отношения к марксистскому учению и коммунистическому движению. Для нее борьба за смертную казнь, «каноническое православие», Таможенный союз и установку памятника Сталину была важнее проблем рабочего класса, прогрессивной повестки и социалистической перспективы. Существуя скорее по инерции как осколок КПСС, КПУ оказалась неспособна быть эффективным выразителем интересов трудящихся и протестных движений, поэтому сама медленно сходила с политической арены. Но мотивы ее запрета совсем не связаны со всем вышеперечисленным. КПУ, сколь продажна и услужлива (к тому же режиму Януковича, например) бы она не была, она все равно оставалась чужой для политического мейнстрима. Для маккартистов современности, стоявших за принятым весной 2015 года антикоммунистическим законодательством, неприемлема сама коммунистическая идея, бросающая вызов капиталистическому порядку и частной собственности на средства производства.

Поэтому нелепо полагать, что запрет КПУ «откроет путь настоящим левым». Напротив, он лишь способствует укреплению правой (национал-консервативной и неолиберальной) гегемонии, господствующей по всей Восточной и Центральной Европе (за исключением разве что Словении). А о том, что он нарушает демократические принципы и гражданские свободы, уже заявила и «Международная амнистия».

Денис Пилаш — украинский левый активист («Социальный Рух»), политолог

]]>
http://openleft.ru/?feed=rss2&p=7586 3
Ксения Обуховская: «Красный май сегодня» http://openleft.ru/?p=7008 http://openleft.ru/?p=7008#comments Wed, 07 Oct 2015 07:44:42 +0000 http://openleft.ru/?p=7008 12122548_10205074384687484_645390949435585511_nВспомним, с чего все начиналось: в результате послевоенных реформ в Западной Европе стала бурно расти экономика, развивалось потребительское общество. Появлялись новые предприятия и отрасли производства – и в вместе с ними постоянно возрастала потребность в образованных специалистах. Образование в университетах стало доступным не только для обеспеченных слоев населения, но и для выходцев из рабочих семей. Университеты были переполнены, плохо обеспечены и, как и промышленные предприятия, находились под контролем патриархальной, архаично мыслящей бюрократии.

Во многом события мая 1968 года во Франции стали реакцией на потребительское общество и массовую культуру. В 1960-е годы большинство рабочих фактически перешли в средний класс — у людей появились квартиры, машины и телевизоры. Для старшего поколения массовая потребительская культура стала панацеей от нужды и лишений 1940-х годов. Параллельно с расцветом поп-культуры дети рабочих усваивают в университетах философию, слушают лекции Сартра, Фуко. Они читают Маркса, Ги Дебора и проникаются их идеями. Все это дает мощный стимул для переосмысления традиционного тургеневского конфликта отцов и детей. Для новых левых телевизор был главным рупором пропаганды потребительских ценностей, поработивших волю и сознание старшего поколения.

Сегодня студенческий бунт 1968 года уместно вспоминать лишь по особым поводам, — например, в связи с выходом нового фильма Годара. Май-68 стал частью той поп-культуры, против которой боролся. Но для сегодняшней России вопросы, поставленные тогда во Франции, все еще остаются открытыми. Протестующим удалось не только уничтожить всю плитку с мостовых Латинского квартала, но и дать бой консерватизму и ханжеству по всей Западной Европе. Ведь уважение к чужой свободе, хотя бы в форме принятия LGBTQ сообщества, поддержки феминистского и молодежного движений, — во многом заслуга студенческого бунта 1968-го. Этот бунт не смог низвергнуть старый мир, но сильно изменил его привычки.

152970-3x2-article620

В России все могло бы измениться после 1917 года, — ведь именно импульс свободы и равенства питал русскую революцию. Однако революция переродилась в режим партийной диктатуры. Этот режим Ги Дебор назовет «концентрированным спектаклем» — обществом государственного капитализма, через все сферы которого проецируется идеология и подавляется свобода выражения.

На сегодняшний день в России мы имеем дело с гибридной рыночной экономикой. С одной стороны, фетишизируется потребление, с другой, не менее активно навязываются консервативные ценности. Это сочетание служит снотворным для всего общества, а особенно для его молодой части, выросшей в 1990-е и 2000-е.

Перестройка, как показывают Владимир Гельман и Дмитрий Травин, делалась поколением шестидесятников. Они были романтиками и верили в социализм с человеческим лицом и светлое будущее, которое рано или поздно наступит. Но фактически все действия шестидесятников сводились к желанию быть услышанными. Их конечной целью стала возможность высказаться, а не перейти к действиям.

Совсем другим было поколение их детей, выросшее в эпоху брежневского застоя. Тут не было места вере в лучшее будущее. Будучи прагматиками, семидесятники взяли ориентир на развитие рыночной экономики, в которой идеи демократизации были отодвинуты на задний план. Приоритет был отдан не желаемому, а возможному. Следующее поколение «миллениалов» как раз и выросло на почве, подготовленной семидесятниками в 1990-е.

Молодое поколение, впитавшее в себя ценности потребления, стало фетишистами, которыми движет желание приобретать вещи, которые им не нужны, слушать музыку, которая им не нравится, смотреть кино, которое низведено до примитивной пропаганды. Молодежь, слишком сильно вовлеченная в потребление, не осознает или не хочет осознавать, что ее будущее пройдет на руинах демократии, устроенных предыдущим поколением «прагматиков». Рефлексирующая же часть молодых людей остается теми же романтиками и ресурсов для борьбы за свои права у нее гораздо меньше, чем страха перед системой. Страх и порожденная им апатия — ответ на внутренне и внешнее политические проблемы.

Если раньше институт высшего образования был призван бороться с невежеством, то сейчас университет — это еще и институт репрессий, который слаженно работает в условиях всеобщей апатии.

Со дня основания Московский государственный университет был автономным в вопросах учебного процесса. Так было при Белинском, так было и до определенного момента, когда все про это забыли и начали действовать по указу свыше. Как и во всех ВУЗах страны, в МГУ были введены обязательные предметы (прогул которых выльется в неуспеваемость, конечно), например, ОБЖ, которые тематически рознятся с большей частью квалификаций, ради которых мы коптим старинные потолки. Сложно себе представить, что когда-то в самом свободном месте России на лекциях нам будут навязывать свою (или, вернее, государственную) точку зрения на геополитическую ситуацию в России, появится понятие «запретная тема», а несогласные будут шептаться в аудиториях. Все это похоже на насильственное насаждение идеологии и безграмотности за счет сокращения программы по академическим предметам. Известно, что сейчас в российских ВУЗах повсеместно вводится европейская система бакалавриата, которая длится четыре года. До этого высшее образование филологического направления в МГУ получали за пять лет, в течение которых студенты подробно изучали всю мировую литературу в полном объеме. В связи с переходом на болонскую систему программу по литературе, философии и иностранному языку, истории журналистики сократили даже не до четырех, а до трех лет. Эти предметы начали преподаваться по принципу «что-то запомнил — и молодец». В результате мы имеем сокращенные часы, отведенные на академические дисциплины, необходимые филологу и журналисту, и прибавленные часы ОБЖ и естествознания. От этого страдают, конечно, не только студенты, но и преподаватели, которым урезают ставки, зарплаты и отнимают дело, которому они посвятили свою жизнь. Влияние независимых профсоюзов в образовании остается слабым, проблемы замалчиваются, а на одиночный бунт никто не согласен. Вопрос сохранения работы, выживания в стране под санкциями оказывается важнее личной свободы.

«Красный май» показал истории пример того, как студенты, интеллектуалы и рабочий класс боролись и обрели свой собственный голос. Сегодняшней России важны идеалы 1968-го именно в этом ключе. Через массовую культуру нам по-прежнему навязывают усыпляющий образ потребительского покоя, а выпуски новостей говорят, что все хорошо и пролитая кровь — это нормально. И, возможно, чтобы сделать первый шаг к демократии и равенству, нужно перестать принимать искаженную картину реальности за правду и постараться понять, какие мысли и действия принадлежат нам, а какие — телевизору.

Ксения Обуховская — студентка факультета журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова.

]]>
http://openleft.ru/?feed=rss2&p=7008 1
Экономисты МВФ: да, неолиберализм приводит к бедности http://openleft.ru/?p=6440 http://openleft.ru/?p=6440#comments Wed, 24 Jun 2015 10:07:43 +0000 http://openleft.ru/?p=6440 imfВ июне 2015 года вышел доклад Международного валютного фонда (МВФ) под названием «Причины и последствия неравенства доходов: глобальные перспективы». В докладе представлены результаты исследования последствий распространения неравенства. Авторы так и заявляют: «Распространение неравенства в доходах — это вызов нашего времени».

Экономистам анализировать жизнь очень непросто – их анализ может опираться только на количественные данные. Но социальная реальность не всегда имеет числовое измерение. Многие важные явления, которые оказывают решающее влияние на поведение людей либо вообще не имеют числового измерения, либо измеряются с помощью количественных индикаторов весьма приблизительно, например, ценности, справедливость, защищённость. Социологам, антропологам, психологам проще, они могут оперировать неколичественными параметрами, сравнивать мнения, фиксировать различия в поведении, в общем, использовать более тонкие и деликатные методы.

Разумеется, «количественникам» это кажется ненаучным, недостоверным. Но это скорее от непонимания этих самых материй и методов. Ведь они со своим количественным анализом могут обнаружить явление только тогда, когда оно уже сформировалось, развилось и окрепло настолько, что становится видным через призму количественных измерителей и статистики. Ведь несправедливость рождается как чувство, люди испытывают его, живут с ним и рассказывают, почему они ощущают несправедливость. А экономист может найти несправедливость тогда, когда накопится достаточно статистического материала, чтобы можно было рассчитать индексы со статистической достоверностью, когда накопится другая статистика, которая позволит связать статистику неравенства и, например, распространение бедности при росте ВВП. Много воды утечёт.

Именно это и иллюстрирует доклад МФВ. В целом это вполне убедительная аналитика, которая приводит к однозначному выводу: неравенство плохо сказывается на состоянии общества. Происходит поляризация – т.е. бедные беднеют, а богатые богатеют. Средний класс, политический фундамент демократического общества и создатель моральных стандартов общественной жизни, деградирует и теряет свою определяющую роль. И, пожалуй, главный вывод – исчезает равенство возможностей. Для бедных и средних слоёв закрываются социальные лифты, но не это главное. Снижение доходов происходит на фоне роста продуктивности, иными словами – больше работая люди, получают меньше.

Ну и последствия – распространение бедности, социальных конфликтов. А как преодолевать? Разработать политику, которая повысит жизненные стандарты и повлияет соответствующим образом на распределение доходов.

Наконец-то осознали. А то ведь до них никто ничего подобного не предлагал! В общем, уже и экономисты поняли, что такая ситуация в обществе ненормальна. Когда это поймут политики?

Петр Бизюков — главный специалист Центра социально-трудовых прав.

]]>
http://openleft.ru/?feed=rss2&p=6440 1