Capital letter
Как выйти из дискурса капиталиста и как разделение труда связано с письмом: размышляют психоаналитики.
Введение
В Москве начал свою работу семинар, участники которого задались целью прочитать первый том «Капитала» Маркса. В данной статье мы публикуем первую и скорее вводную часть той работы, которую, будучи психоаналитиками, решили совершить с опорой на этот текст, на семинары Лакана (16-й и 17-й), а так же на помощь коллег, которым эта тема знакома больше, чем нам.
Как связаны Маркс и психоанализ? Один из ответов дает Лакан в тексте «Телевидение»: психоанализ — это то, что позволяет выйти из дискурса капиталиста. Вот отправной пункт интереса психоаналитика к работам Маркса. Собственно этот отправной пункт является так же и пунктом конечным, то есть тем к чему хочется придти в итоге начавшейся работы. А именно к ответу на вопрос, — как можно помыслить практику психоанализа, с учетом этого ориентира: выход из дискурса капиталиста. Собственно Лакан был не первым, кто заговорил в таких терминах. Первым был Фрейд, который в своем фундаментальном труде «Толкование сновидений» пишет о бессознательном желании как о капиталисте. Кроме того, одну из глав этой работы он называет «Работа сновидения». Это работа, эффектом которой является особый способ удовлетворения бессознательного желания («капиталиста»), в этом ее (работы) предназначение. С другой стороны, главное желание, которое удовлетворяет сновидение — это желание спать. По словам Лакана, это желание — есть та загадка, которую нам завещал Фрейд. Практика психоанализа в этом контексте иногда мыслится, как нечто скорее противоположное сну или гипнозу, т.е. как нечто скорее пробуждающее. Для многих так же пробуждающими являются тексты Маркса, с их потрясающей структурной ясностью и точностью. Что касается Лакана, то он читал Маркса в юности, о чем рассказывал слушателям своего семинара, который состоялся в 1968 году. И, конечно, этот семинар проходил на волне событий этого года и одновременно был ознаменован введением нового термина, который Лакан прямо заимствует у Маркса и несколько перефразирует. Речь идет о прибавочном наслаждении (MehrLust) , то есть о термине гомогенном марксовской прибавочной стоимости (Mehrwert)… Именно это прибавочное наслаждение, по мнению Лакана, лежит в «сердце» любого дискурса, то есть является, если так можно выразиться, фундаментом или пружиной социальных связей. В этой части нашей работы мы постараемся озвучить те вводные вопросы, которые затрагивают структуру знания как средства производства прибавочной стоимости, а также постараемся уловить связь этой структуры с некоторыми аспектами структуры языка.
Расчлененное тело товара
Нашим отправным вопросом для этой статьи будет следующий: что такое разделение труда? Раньше объект целиком и полностью делал некий мастер, но потом на месте мастера появляется список операций, которые необходимо выполнить, чтобы произвести объект. Эти операции все больше дифференцируются и, как следствие, упрощаются, поэтому выполнять их могут уже не мастера, но люди, которые гораздо менее квалифицированы. Этот переворот меняет и то, что можно назвать телом товара. Тело товара перестает быть единым целым, но расчленяется, —одну часть товара могут производить в одной стране, а другую — в другой . В одном месте, например, делают шнурки, в другом — подошвы, в третьем — коробки для будущих кроссовок. (И, конечно, тот, кто делает подошвы, может и не знать, что они есть часть будущих кроссовок…) Товар теперь «размазан» по миру. Кроме того, подобное производство порождает разного рода смещения, стоимость товара перестает быть равномерно распределенной по его телу. Некая часть тела товара может стать дороже других частей. Так, например, в каких нибудь фирменных кроссовках самой дорогой частью товара будет бирка с логотипом, т.к. именно в раскрутку бренда были вложены самые большие средства. Подобное распределение стоимости аналогично тому, что Фрейд говорил про распределение либидо, — оно может смещаться, концентрироваться в различных участках тела человека, которые он называл эрогенными зонами. Кроме того, еще раз важно отметить, что тело расчленяется. Причина этого расчленения в том, что на месте труда мастера появляется набор операций, то есть некое знание. Или лучше сказать так: нечто, происходящее на уровне знания, создает анатомию товара. Присмотримся поближе какова структура этого знания и того, что с ним происходит.
Утечка мозгов
Итак на месте мастера появляется набор операций. Но что это значит? Во-первых, что, раз нечто появляется на месте мастера, то, значит, самого мастера больше на этом месте нет. Куда он делся? Куда исчез? Что это за пропажа субъекта? Как это понимать? Неплохой ответ на этот вопрос можно получить, если обратиться к такой современной области труда, как программирование. Программа — продукт труда программиста. Она представляет собой некий текст, некоторое количество символов. Про программы даже так говорят, что их пишут. Труд программиста связан с этим письмом, которое осуществляется на определенном языке. Язык программирования — это тот язык, на котором умеет писать программист. И здесь мы можем увидеть два этапа, которые и представляют собой замену мастера операцией. Некоторая процедура или операция может быть запрограммирована и тогда ее не надо программировать заново. В следующий раз можно использовать эту операцию. На этом втором этапе тот, кто использует эту операцию, чтобы писать текст программы, может уже не знать, как запрограммирована сама эта операция. Один наш приятель, который принимал работу программиста жаловался, что этот хитрец вместо того, чтобы самому писать некую функцию, просто взял готовые плагины (которые, конечно, есть в доступе благодаря интернету) и просто их скомпоновал, так и не поняв, как самому эту функцию написать. Этот приятель разозлился на программиста, так как хотел, чтобы тот умел думать и понимать что и как устроено, а не просто компоновать уже готовые операции. Его вердикт по отношению к этому программисту: он не является мастером своего дела. Понятно, что аналогичные истории можно услышать и про школьное образование. Один учитель математики очень критиковал современную систему образования в силу того, что детей обучают просто стереотипным операциям. Например, когда решаешь квадратное уравнение — можно вывести теорему Виета, а можно просто запомнить формулу дискриминанта и решать эти уравнения чисто «операционально, редуцируя усилие на решение уравнения к простому вычислению. Пафос его подхода был как раз в том, что ему не надо было помнить все эти бесчисленные школьные формулы, вроде формулы площади трапеции, так как он просто научился их выводить и именно этому он учил детей. Уже здесь было бы интересно сопоставить эти вещи с судьбой раба из диалектики Гегеля. Если раб трудится, и тем самым в итоге трансформируется, то произойдет ли это в условиях разделения труда? Оставим однако этот вопрос открытым и вернемся к труду программиста. Введем еще один пример. Представим себе мир, в котором нет операции умножения, а есть только сложение. Пусть в этом мире живет рабочий, работа которого заключается в осуществлении операции сложения. К примеру, он работает за станком, у которого есть только один рычаг, и каждый раз, когда нажимаешь на рычаг, это эквивалентно произведению одной операции. Допустим, рабочий складывает тройки. Его рабочий день состоит из двух нажатий на рычаг. Тогда в итоге рабочего дня он получит девятку. 3+3+3 = 9 Но вдруг в этом мире появляется новая операция, операция умножения. Тогда, чтобы получить 9 нужна следующая запись: 3*3 Теперь, когда нажатие на рычаг осуществляет операцию умножения, для того чтобы получить девятку нужно всего одно нажатие. То, что здесь экономится — это средства записи. То, что раньше писалось, как 3+3+3, теперь пишется, как 3*3. Подобно тому, как верстальщику веб сайта нужно, чтобы вывести на экран слово жирным шрифтом, написать некие слова на html. То на другом уровне достаточно просто одного действия — нажать на кнопку делающую шрифт жирным (как, например, это делается в редакторе Word ). Понятно, что так как рабочему платят за количество нажатий рычага в день, то как и раньше так и теперь он будет нажимать на рычаг два раза в день и получать ту же зарплату, однако результаты его труда будут разными. При существовании операции умножения, когда осуществляешь два нажатия на рычаг, то получается 3*3*3 = 27, тогда как чтобы получить это число на станке, который занят сложением, необходимо совершить 8 нажатий на рычаг: 3+3+3+3+3+3+3+3+3 Таким образом здесь на это уйдет не один, но 4 рабочих дня нашего мифического пролетария. Эти размышления хорошо знакомы тем, кто слышал о понятии прибавочная стоимость. Ведь здесь очевидно становится, что, вводя операцию умножения, мы экономим время труда, и, следовательно, обеспечиваем возможность появления труда прибавочного, что и составляет главное желание капиталиста. Но нас здесь интересует иной аспект. В центре наших размышлений лежит идея письма, перезаписи и тех переворотов, которые это письмо вводит. Еще раз вернемся к идее замены мастера на набор операций. В нашем примере с умножением, то есть с использованием операции «*», тот, кто трудится, может и не знать, как эта операция устроена. Можно вообще представить себе мир, где сложение в итоге оказывается забытым. Подобное забывание пытается устранить, к примеру, Фреге, который всерьез задается вопросами об основах арифметики и, в частности, о том, что такое ноль и что такое единица. Математики, да и все вокруг, пользуются арифметикой, но сами не знают, чем пользуются. Это забытье, о структуре которого мы пытаемся сказать, и его устранение коррелятивны концепции истины, как а-летейи, как не забытого. Так вот получается, что мысль, которая лежала в основе операции, забывается, или, другими словами, — вытесняется. В этом, собственно, и состояло открытие Фрейда — там, на другой сцене, в бессознательном есть мысли. В итоге Лакан переформулирует Декарта и скажет: «я мыслю там, где я не есть». Мое «Я», которое есть там, где оно не мыслит, — оно есть рабочий, который трудится. В этом состояла возражение Лакана Аристотелю: человек, согласно Лакану, не мыслит своей душой.
Инстанция буквы
Если мы хотим что-то понять про труд человека нам стоит обратиться к измерению письма. Как скажет психоаналитик Ж. М. Вапперро в статье «Психоанализ и математика. Фрейд современник Кантора» : «Письмо остается первой технологией, тогда как прочие инструменты есть лишь ее следствия…». Одна знакомая девочка однажды задала вопрос — почему в алфавите так мало букв, если слов так много? Похожим вопросом задается Лакан в семинаре «Идентификация». Размышления Лакана направлены на тот переворот, который происходит при переходе от пиктографического или идеографического к фонематическому письму. Именно фонематическое письмо позволяет серьезно лимитировать количество знаков, т.к. появляется достаточно экономный алфавит, который тем не менее позволяет записать все то для чего раньше требовались огромные ресурсы. Перед нами таким образом такой необычный пример технического прогресса. Речь здесь, конечно, не о том, чтобы указать на некий исторический момент, на историческую истину, т.е. рассказать о том, как оно было в истории письма. Речь о структуре. Так вот, переход от идеографического к фонематическому — это смена объекта. Перед нами своего рода сублимация, которая осуществляется в измерении языка (если понимать ее вслед за Лаканом, как смену объекта, как таковую). В пиктограмме объектом является взгляд. Мы видим, к примеру, лису и рисуем ее. С этих пор наш рисунок является знаком, обозначающим лису, одновременно он является ее изображением. С другой стороны, в фонематическом письме объектом является голос. Тот же самый знак (лиса) теряет связь с вещью, к которой он отсылал и используется теперь для записи фонем, которые входили в имя этой вещи. Тогда знак лиса — это больше не то. что отсылает к животному лиса, но к набору звуков «лиса». В этом состоит структура переворота от взгляда к голосу. Теперь лиса может использоваться для записи слов, которые к этому хитрому животному не имеют никакого отношения, как например слово «кулисы». Аналогичную ситуацию мы встречаем в психоаналитической клинике. Например, когда пациенту Фрейда снится «оса», то Фрейд не лезет в сонник, или идеографический словарь сновидений, чтобы узнать значение этого «иероглифа». Он обращает внимание на то, что делает сам пациент. Пациент произносит вслух название этого насекомого, и делает это по-немецки (хотя сам он был русским) , но он допускает ошибку, так как думает, что в немецком оса — это espe, а не wespe. Фрейд замечает эту ошибку, тогда пациент в свою очередь замечает, что звуки «espe» — это инициалы его (пациента) имени S.P. ( Серж Панкеев). Таким образом оса служит для записи его имени. Здесь видно так же, что чтение — это подобный переход, от взгляда к голосу. Итак, благодаря этому переходу мы можем создать алфавит, как некий лимитированный набор знаков, благодаря которым можно осуществить операцию письма. Перед нами снова та процедура, которую мы ввели на предыдущем этапе, с опорой на структуру замены мастера на набор операций. В конечном счете, мы видим, что объект, который возникает как результат этого переворота, ну или в результате этой работы, происходящей в измерении языка, — это объект буква. Или иначе именно букву в подобных примерах можно мыслить как объект, а, если говорить точнее, как объект прибавочной стоимости.
Смех капиталиста
«Есть только 10 типов людей. Те, которые знают двоичную систему и те, которые нет». Немного развив эту шутку, стоит заметить, что пролетарий здесь — это тот, кому, чтобы получить 2, надо произвести 10. Лакан специально обращает внимание на тот, казалось бы излишний нюанс, который отмечает Маркс. Маркс пишет, что капиталист смеется. Смеется он благодаря тому, что его розыгрыш, его шутка удалась. Этот «смех» Лакан предлагает рассматривать не только как способ придать повествованию большую живость, но как нечто, что имеет прямое отношение к производству прибавочной стоимости. Розыгрыш капиталиста, как всем известно, состоит в том, что он нанимает человека, который умеет трудиться каким-то простым инструментом, вроде рубанка и т.п., и платит он ему, как за работу сделанную рубанком, то есть не дороже, чем как за те продукты, которые делают рубанком, однако одновременно он дает ему то, благодаря чему рабочий производит нечто совершенно отличное от того, что обычно производят рубанком, он дает рабочему станок. В этом и состоит шутка капиталиста: в смещении от рубанка к станку. Другими словами, все разворачивается на уровне знания, в измерении знания происходит некий, если угодно, сдвиг или провал, что и является причиной смеха, причем не только на уровне капиталистического производства, но и просто на уровне остроумия, которое возникает благодаря языку. Ведь станок и рубанок — это то же самое, что различные системы исчисления из шутки про 10 типов людей, как впрочем эквивалентны они и переходу от одной операции к другой в примере про сложение и умножение. а так же переходу от идеографического к фонематическому письму. Еще раз повторимся, все разворачивается с опорой на измерение письма. Можно сказать и так: именно письмо необходимо для того, чтобы возник дискурс и, в частности, дискурс капиталистический.
У попа была собака…
Структура разделения труда, которая описана в первой части, заключается в перезаписи. Однако на другом уровне, на уровне покупки труда, так же существует своего рода перезапись. Маркс отличает схему Т-Д-Т, которая является конечной, потому что в такой схеме товар меняют на другой товар, чтобы его потребить, от схемы Д-Т-Д, которая является, напротив, бесконечным рядом, то есть может быть записана так: Д-Т-Д-Т-Д-…… Вопрос заключается в том, откуда берется эта бесконечность. Она возникает потому, что во второй схеме Т — это не абы какой товар, это труд. Труд отличается от другого товара тем, что его потребительная стоимость состоит в производстве меновой стоимости. Покупая товар, вы тратите деньги, покупая труд, вы одновременно тратите деньги и производите деньги, деньги, которые приобретают теперь имя капитала. Такого рода парадокс напоминает логические парадоксы типа «Я лгу» и гипотетически имеет такую же структуру. Ошибочно думать, что капиталист — это тот, кто наслаждается деньгами, это скорее удел богача, если следовать Марксу. Капиталист так же и не тот, кто наслаждается благами, на которые деньги можно поменять, как то рисовали на советских плакатах. Этот текст позволяет увидеть, что капиталист — это тот, кто наслаждается буквой. Единственная потребительная стоимость, в которой он заинтересован, — это одновременно меновая стоимость, так как капиталист — это тот, кто вкладывает деньги в то, чтобы купить рабочую силу, которая произведет товар, который можно будет продать, чтобы получить сумму большую, чем изначальный капитал, и вложить ее в то, чтобы купить рабочую силу, которая произведет товар, который можно будет продать, чтобы … и так далее, как в сказке «У попа была собака…». Наша статья о том, что центральным моментом этой сказки, который запускает повторение является: «Надпись написал…». Этот стих продолжается бесконечно, его сюжет бессмысленный, его как бы и вовсе нет, и в то же время он призван порождать удовольствие и смех. Множатся в нем только буквы. Или другими словами, буква повторяется на разных уровнях. Почему высказывание «Я лгу» является парадоксальным для логиков? Потому что если оно истинно, то оно ложно, а если оно ложно, то оно истинно. Точно так же парадоксально, что, когда вы тратите деньги, вы их производите. Если записывать историю про попа в терминах теории множеств, то выглядеть это будет так: A={A}. Что представляет собой самый элементарный способ записи рекурсивного множества. Если множество А является подмножеством самого себя, то перед нами бесконечный ряд: {} , {{}}, {{{}}} и т.д. где каждый следующий элемент является множеством, которое содержит в качестве подмножества предыдущий элемент, точно так же как запись на могиле бедной собаки. Другими словами, покупка любой другой товар вы остаетесь на уровне потребления продуктов труда, тогда как покупая труд вы «покупаете» элемент множества, или, лучше сказать, вступаете в такие отношения с товаром, для описания которых гораздо более подходящей оказывается теория множеств, чем простая арифметика, когда цифры означают яблоки. Фрейд в книге «Толкование сновидений» сравнивает капиталиста с бессознательным желанием, потому что та схема, которую описал Маркс, позволяет лучше понять структуру человеческого желания, которое, следуя Фрейду, не является желанием яблока, а является скорее желанием груши, которое одновременно является желанием Груши. Речь, конечно, идет об известном случае человека-волка, который, вспоминая груши, вспоминает Грушу, то есть свою няню, место которой в последствии заняла для него прачка, в которую он влюбился, «хотя и не видал еще ее лица», так как стирала она в той же позе, что и Груша. Так, сравнивая капиталиста и бессознательное желание, Фрейд отмечает, что как капиталист не вкладывает свои деньги в товар, который представляет собой объект потребления, так и желание человека не направлено на объект, а представляет собой бесконечную метонимию означающих, основанную на такого рода перезаписи как груша и Груша.
(Продолжение следует…)
Александр Бронников, Ольга Зайцева — психоаналитики.