Charlie Hebdo, или Дрейфус возвращается
Илья Будрайтскис о том, возможны ли всеобщие и универсальные ценности после трагедии Charlie Hebdo.
Сто двадцать лет назад во Франции началось «дело Дрейфуса», без последствий которого нельзя представить республиканские ценности, главные из которых — свобода слова и свобода совести — были атакованы 7 января в редакции сатирической газеты Charlie Hebdo. Несовершенное преступление и незаслуженное наказание офицера Альфреда Дрейфуса стали тем конфликтом, который разделил французское общество линией фронта. Именно вдоль этой линии развернулись бои за содержание «общей воли» — за то, что же значит «быть гражданином Франции». По одну сторону баррикад находилась «богиня Франция» Шарля Морраса, принадлежность к которой определялась не только общим происхождением и общей католической верой, но и принципиальным принятием иерархии, консервативного порядка, ментального «короля». Это была партикулярная Франция, возвышавшаяся над остальным миром силой своей особенности, обретающая величие и красоту через «прекрасные неравенства», завораживающие и разнообразные линии границ между высшим и низшим, своим и чужим.
По другую сторону находилась Франция Золя и Жореса, родина универсальной революции и универсальных прав человека и гражданина. Особенное этой Франции заключалось в ее всеобщем, а национальное обладало ценностью постольку, поскольку могло и должно было стать установлением для всего остального человечества. Результат этой битвы известен каждому — реакция потерпела фатальное поражение, идентичность и религия стали личным делом, прочно отделенным от принципа политического и гражданского равенства. Справедливость восторжествовала, и через почти двенадцать лет после начала процесса была окончательно признана невиновность Дрейфуса. Жорж Клемансо, один из главных триумфаторов в этой истории, позже заметил, что единственным, кто так ничего и не понял в деле Дрейфуса, был сам Дрейфус. Действительно, он ничего не смыслил в политике, не был писателем или оратором. Находясь в тюрьме, он мечтал лишь о возвращении своей собственной свободы. Драма Дрейфуса лишилась своего политического измерения, оставшись для него самого всего лишь личной драмой одного из тысяч и миллионов несправедливо осужденных. Борьба за его освобождение была борьбой за права универсального человека, но не за жизнь человека конкретного.
Факт страшной гибели журналистов Charlie Hebdo сейчас также бесконечно далек от того, чтобы вызывать простое человеческое сопереживание. Этот факт не превращает граждан — французов, арабов, русских, христиан и мусульман— в «просто» людей, способных молча склонить головы перед нелепой и жестокой гибелью двенадцати других «просто» людей. Свеча, принесенная к французскому посольству и участие в скорбном шествии в центре Парижа становятся политическим действием в той же мере, что публикация в одном из грязных кремлевских изданий злобной колонки о «плодах» толерантности. Множество разнообразных реакций неумолимо сходятся на вопросе о «ценностях» — своих и чужих, старых и новых, агрессивно наступающих и атакуемых, которые следует лучше защищать при помощи оружия. Так же, как в деле Дрейфуса, главным становится вопрос о границах между человеческим и гражданским. Сторонники ИГИЛ и фактически солидаризовавшиеся с ним российские охранители настаивают на пересмотре республиканских универсальных принципов, возвращая французскую (и европейскую) борьбу за эмансипацию личности и секуляризацию общества к исходной точке. При всех расхождениях, и Путин, и Марин Ле Пен, и лидер ИГИЛ аль-Багдади сходятся в любви к «прекрасным неравенствам», партикуляризму и «многополярному миру», свободному от обветшалого универсалистского наследия французских революций. Это реакция в своем самом незамутненном, чистом виде — ровно в том, в котором когда-то она требовала наказать изменника Дрейфуса и избавиться от еврейско-масонской республики.
Стремительно растущая мировая и европейская популярность этой архаической, пещерной политики доказывает: старое оружие против нее уже не работает. Европейское универсальное больше не является всеобщим — напротив, приобщение к нему стало аристократической привилегией, прочнее всего отделяющей «своих» от «чужих», культурных и гуманных от варваров и фанатиков. Содержание «европейских ценностей» теряет значение по отношению к своей форме— к fortress Europe, укрепляющей не только свои внешние стены, но и постоянно возводящей внутренние перегородки.
Сегодня, после трагедии Charlie Hebdo, у Европы и Франции есть два способа, как поступить с собственными «ценностями»: превратить их в свой уникальный символ веры, смело доверив знамя борьбы за нее, например, Марин Ле Пен в образе Марианны. Или заново, для самих себя, открыть их универсальность и всеобщность.
Илья Будрайтскис — историк, публицист.