«Je suis Charlie» или «Wo Es war, soll Ich werden»
Свобода слова как основание дискурса: размышления психоаналитиков вокруг ситуации с газетой Charlie.
Что такое свобода слова? Что такое борьба за свободу слова? К чему она ведет?
Во-первых, можно задаться вопросом, можно ли говорить свободно. Например, для того, чтобы выстроить ряд случайных цифр пользуются генератором, машиной, потому что человек не произносит случайных цифр, не делает случайного выбора. В семинаре о похищенном письме Лакан показывает, как выиграть в игру “Чет — Нечет”, заметив закономерность выбора, который делает соперник. Если бы мы могли говорить свободно, не случалось бы оговорок, то есть ситуаций, когда сказалось не то, что ты хотел сказать. Желание, которое вытесняется из речи, цензурируется, возвращается в особом виде, зашифрованное как ребус или как остроумная шутка. Сказать, что бессознательное существует, — это признать, что есть что-то, что нельзя сказать и то, что вместе с тем сказывается, как бы пользуясь удобным случаем.
Что значит бороться за свободу слова? Этим вопросом задавались и те, кто размышлял о проблеме конца личного психоанализа. Можно ли в конце концов сказать всё? То есть больше не будет существовать бессознательное, и больше не будет функционировать цензура, вся истина будет высказана? “Нет”, — отвечает на этот вопрос Лакан, истина всегда не вся, не вся сказана. Поэтому люди и продолжают говорить и продолжают смеяться, потому что острота — это когда сказано не все или остается недосказанность.
Но необходимо отличить куртуазную недосказанность от тотального запрета на то, чтобы что-то было сказано даже в виде намека, в виде шутки, что является безумием, паранойей. Мы так же должны отличить стыдливую шутку от перверсивного издевательства, когда то, что сказано, вызывает стыд и тревогу не у того, кто говорит.
В борьбе за свободу слова мы так же можем вспомнить одно из возможных определений политики, что политика — это когда слова имеют материальный эффект. Откровенность, которая в Афинах называлась парресией, могла привести к окончанию войны или, наоборот, ее развязать. Что такое общество полной свободы слова? Можно ли в нем будет что-то сказать?
“Когда я спросил эту даму, появился ли у нее какой-нибудь зрительный образ или, может быть, возникло какое-то воспоминание, пока я надавливал ей ладонью на лоб, она ответила:
“ Ни то ни другое, но мне вдруг пришло на ум одно слово”…
- Всего одно слово?
- Да, но звучит оно уж очень глупо.
- Ну вы все же скажите.
- Привратник.
- И все?
- Да.”
Это отрывок из книги Фрейда “Исследование истерии”. Потом Фрейд еще раз надавил ей на лоб и она сказала еще одно слово, она сказала “рубашка”. Потом “кровать”, потом “город” и потом “телега”. Получился бессмысленный с виду набор слов свободно возникших в голове пациентки: привратник — рубашка — кровать- город — телега. В этих словах нет ничего оскорбительного, единственная цензура, которая не позволяет их произнести, апеллирует к глупости этих слов, их бессмысленности, их как бы случайности.
Принцип свободных ассоциаций, который Фрейд положил в основу психоанализа, состоит не в том, чтобы говорить все, но в том, чтобы говорить все, что приходит на ум. Это звучит немного парадоксально, но на психоанализе говорят не все, но только все что приходит на ум. Свободная ассоциация — это сюрприз и для самого говорящего, она свободна прежде всего от его сознательного намерения. Говорящий перестает быть хозяином собственной речи. В этом отличие психоанализа от исповеди — на исповеди надо признаться в грехах, сказать то, о чем не хочешь говорить, но о чем знаешь. На психоанализе речь о том, чтобы чему-то не мешать говориться, даже если что-то выглядит для самого говорящего глупым, бесмысленным, не имеющим отношения к делу. Именно личный авторитет говорящего, то как он выглядит в глазах другого — это то, о чем просил не переживать Фрейд.
Фрейдовские исследования истерии пронизаны теми удивительными следствиями, которые возникают, если занимать подобную позицию. Но мы хотим здесь акцентировать тот факт, что эта позиция рискована. По отношению к собственной речи субъекту предлагается перестать быть диктатором. Не диктовать собственной речи, что ей говорить. Не навязывать ей этики эффективности, которая по Карлу Шмитту господствует при диктатуре, когда эффективность, достижение цели становятся высшим благом, препятствием к которому могут служить разные этические метания. Нет, позиция Фрейда иная: скажите то, что пришло вам на ум.
Таким образом, вопрос свободы слова ставится Фрейдом совсем в ином ракурсе, чем это принято обычно артикулировать. Смещается центр этой свободы. Обычно говорят о том, что говорящему дана свобода говорить все, и именно так мыслят свободу слова. Фрейд смещает центр: свободным становится само слово. И прежде всего слово освобождается от того, кто его произносит. Говорит оно, а не он. Нечто говорится, даже если по началу это и кажется бессвязным бормотанием. Таким образом, это нечто перестает рассматриваться как недоразвитое, в противоположность обыденной позиции, когда то, что возникает в голове, называют чушью и глупостью. Именно эта позиция создает условия существования психоаналитического дискурса. И еще раз подчеркнем, что если кто и может ощущать себя оскорбленным в чувствах, так это сам говорящий. Фрейд ведь занимался очень странной штукой: его пациенты были умными и образованными людьми, которые рискнули говорить всякие глупости, все что приходит им на ум: привратник, рубашка…
Таким образом мы различаем две позиции: говорить все и говорить все, что приходит на ум (то есть не все). Этим отличается текст “Толкования сновидений” Фрейда, где он часто пишет о своих снах и свободных ассоциациях по их поводу, где он произносит странные слова, вроде “автодидаскер” или “триметиламин”. Этим этот текст отличается от журнала Charlie, который стал символом свободы слова первого типа, то есть свободы по принципу “говорить все”. “Говорить все” так же задает дискурсивную позицию. Она, как мы увидели по последним событиям подразумевает вполне реальный риск, как это случилось в России с Pussy Riot, как это случилось во Франции с Charlie. Это риск свидетельствует о том, что не все слова потеряли свой вес: нечто сказанное может стоить жизни.
Не трудно увидеть здесь структуру отчуждения, которую описывает Лакан, и которая пронизывает наше общество. “Свобода или жизнь” — вот одна из формулировок отчуждения, которую дает Лакан в своем семинаре. Так артикулируется выбор, перед которым оказываются персонажи гегелевской диалектики: Раб и Господин.
И вот эти люди из Charlie выбрали свободу… А гегелевский Раб заметил, что нет свободы без жизни. Когда тебе говорят “свобода или жизнь”, то, если ты выберешь свободу, то лишишься и того и другого (и жизни и как следствие свободы). Раб выбрал жизнь, но жизнь, которую обкорнали, лишили свободы. Одним словом, чтобы ты не выбрал, с необходимостью ты что-то теряешь. И тогда может возникнуть фигура полицейского, на которого можно возложить надежду, что потери можно избежать, что свобода может быть безопасной.
С другой стороны, этот риск, эта ставка на свободу, — то, что характеризует господскую позицию, которая так же не лишена отчуждения. Гегелевский господин рискует всем, он не будет как раб выбирать жизнь, лишенную свободы. И вот в этом смысле “свобода слова”, свобода “говорить все” — это то, что может послужить основанием дискурсу уже не психоаналитическому, но господскому, в котором человек говорит как господин и под именем господина. Это приводит и к образованию огромной толпы людей, вставших под означающее Charlie, то есть тех, кого вдруг на время объединила эта идентификация: Je suis Charlie.
Александр Бронников, Ольга Зайцева — психоаналитики.