Тень Бонапарта
Историк Мария Уварова, автор книги о реформах Наполеона III, поговорила с «Открытой левой» об особенностях бонапартизма и параллелях с современной Россией.
Хрестоматийная гегелевская формула о том, что «история повторяется дважды», как известно, обретает невероятную популярность именно после публикации «18 брюмера Луи-Бонапарта». Приход к власти Наполеона III описывается Марксом как гротескная, нелепая и обреченная попытка повторить триумф (а значит, и трагедию) своего великого дяди. Однако именно «фарс» Второй Империи, последовавший за поражением французской революции 1848 года, позволил Марксу сформулировать черты политического феномена бонапартизма, которому затем суждено было бесконечно повторяться.
Верховная власть, лавирующая между классами, черпающая поддержку низов при их крайней политической пассивности – родовые признаки бонапартизма, которые можно было обнаружить уже в XX веке в Бразилии Жетулиу Варгаса, Польше Юзефа Пилсудского или Франции Шарля Де Голля. Но если эти модели, при всех различиях, более-менее укладываются в традиционную марксистскую дефиницию бонапартизма, то определение, данное Львом Троцким в 1930-е гг. власти Сталина как «пролетарского бонапартизма», стало принципиальным расширением этого политического термина.
Согласно Троцкому, «пролетарский бонапартизм» означает сочетание политического разрыва сталинской бюрократии с рабочим классом и преемственности (пусть и очень искаженной) социально-экономических завоеваний рабочей революции 1917 года. Сегодня стоит признать, что расширительное употребление понятия «бонапартизм» было одним из самых слабых мест анализа Троцкого, которое скорее мешало, чем помогало в его интерпретации «перерождения» советского государства в 1920-30-е гг. Однако, в то же время, само сравнение роли Сталина с ролью Наполеона Бонапарта, сохранившего и утвердившего социальные достижения революции через тотальное отрицание ее политических принципов, несомненно, не лишено оснований.
Призрак Бонапарта продолжает преследовать и государства, сложившиеся на обломках СССР. Плебисцитарный характер власти, гибкое сочетание демократического декора и авторитарной централизации, гипертрофированная роль бюрократии – все эти бонапартистские черты (пусть и в разных пропорциях) можно найти не только в режиме Путина, но и, например, Назарбаева в Казахстане или Лукашенко в Беларуси. Кстати, именно последний победил непослушный парламент и добился изменения Конституции в 1990-е гг. как раз при помощи всенародных референдумов, зачастую почти копируя приемы Наполеона III.
Бонапартистские трагедии и фарсы продолжают сменять друг друга, оставаясь и нашим прошлым, и настоящим. Сегодня обращение к истокам этого явления, предложенное в книге Марии Уваровой, будет полезным не только для любителей истории, но и для тех, кто хотел бы изменить ее ход.
Илья Будрайтскис
«Открытая левая» представляет беседу Ильи Матвеева и Марии Уваровой.
В предисловии ты пишешь об «идее» бонапартизма. В чем она заключалась?
Я имела в виду, что это была не совсем та доктрина, на которую делал упор Маркс. Он настаивал, что бонапартизм – это социальное лавирование, его основой было заигрывание Бонапарта и с буржуазией, и с рабочими, и с крестьянами. На самом деле у Наполеона III были свои политические идеи – он даже написал несколько книг, где раскрыл свои взгляды на устройство общества. У него были свои соображения относительно политического развития Франции.
Получается, бонапартистская идея – то, что он выразил в своих книгах?
Это, скорее, то, что проявилось в его деятельности – в период реформ. Все-таки он был не большой охотник писать тома, этим занимались его либеральные современники – тот же Оливье, Тьер. Бонапарт предпочитал действовать. У него зародилась программа реформ.
В чем состояли эти реформы?
В расширении гражданских свобод, ограничении полномочий авторитарного режима.
Получается, Наполеон III сам ограничивал свои полномочия?
Да, в каком-то смысле.
Как это сочетается с указанием на авторитарный характер правления Наполеона III, которое часто встречается в исторической литературе? Насколько он был авторитарным лидером, и насколько это была «коронованная демократия», если вспомнить название твоей книги?
Действительно, до определенного периода режим Наполеона III был типичным авторитарным режимом. До реформ 1867 года полнота исполнительной и законодательной власти принадлежали императору, парламент играл исключительно совещательную роль – он не занимался принятием законов, то есть был лишен главной функции любого парламента. Но реформы положили начало либеральному режиму. Так считают историки, и я с ними согласна: либерализм этого режима выразился именно в том, что и парламент, и общество, и различные партии и движения получили возможность влиять на решения, принимаемые властью. Установился диалог.
Насколько я понимаю, твоя книга отражает момент, когда французский либерализм, который до этого развивался отдельно от власти, сошелся с властью, — в этом суть реформаторского периода.
В общем-то, да, хотя я бы не сказала, что до этого либерализм был исключительно оппозиционным. Конечно, был период рубежа XVIII- XIX вв., время Бонапарта, потом время Реставрации, когда либералы сначала осуждали Наполеона I, а потом находились в остром конфликте с деятелями Реставрации, которые пытались восстановить абсолютизм. Но при Луи-Филиппе им стало легче дышать. Так, было либеральное правительство Франсуа Гизо, которое получило возможность осуществлять свою политику преобразований. Но, опять же, это было очень лояльное власти правительство. Почти та же история произошла и с Оливье, когда либералы из оппозиции превратились в рупор власти. Другое дело, что, конечно, в отличие от Июльской монархии, либералы в период Наполеона III пришли к куда более проблематичному компромиссу. Июльская монархия Луи-Филиппа изначально предполагалась как либеральная монархия, а вот режим Наполеона III был авторитарным. Именно поэтому либералов – Оливье, его товарищей – обвиняли в том, что они пошли на сговор с авторитарным режимом. И действительно, отношения либералов и Наполеона III были весьма запутанными – еще вопрос, кто на кого больше влиял.
Твоя оценка этого периода в целом довольно позитивная. Как ты пишешь, «Наполеон принес нации долгожданную передышку и программу, нацеленную на сплочение и стабилизацию общества».
Оценка первого, авторитарного периода правления Наполеона III вряд ли может быть однозначной, потому что сам режим строился на противоречиях. Народ, избиратели, французские граждане – и крестьяне, и буржуазия, и рабочие – согласились пожертвовать своими гражданскими правами в обмен на стабильную, благополучную, сытую жизнь. Но можно констатировать, что к середине 1860-х годов они уже «наелись» порядка, и снова вспомнили о ценностях Великой французской революции, демократии и гражданского общества.
Оценка второго, реформаторского периода становится еще более сложной. Во-первых, потому что реформы так и не были доведены до конца – началась франко-прусская война, и она не позволила осуществиться очень многим проектам. Реформы не успели себя проявить в полной мере. Во-вторых, опять же, либералы, как и другие общественные силы, вынуждены были идти на определенные компромиссы, чтобы наладить диалог с Наполеоном III. Он, конечно, пытался не допустить дальнейшей либерализации и демократизации, и очень беспокоился о том, чтобы сохранить свой авторитет «отца нации».
Однозначно позитивной, конечно, может быть оценка в плане экономического развития: это период быстрого экономического роста, выхода Франции в стадию индустриального развития, зрелого промышленного общества, когда страна перестала быть полностью аграрной. Впервые появилась идея свободной торговли, которая выразилась в англо-французском договоре 1860 года о снижении таможенных тарифов. Наблюдался общий подъем производства и уровня жизни. Социальные программы правительства в какой-то степени улучшили положение рабочих. У них появилось хотя бы право на стачки. Деньги вкладывались в развитие сельского хозяйства.
Конечно, в общественно-политическом развитии я бы поостереглась давать однозначную оценку. Однако, большим достижением Наполеона III было то, что он не стал отменять основные завоевания предыдущей революции – всеобщее избирательное право, институты гражданского общества. Он оставил в стране конституцию, оставил парламент, всерьез не покушался на основы французской демократии, за которую страна боролась с 1789 года. То, что он это не тронул, — уже большое достижение.
Какие-то институты Наполеон III сохранил, но можно также сказать, что саму демократию он приспособил к своему правлению. Скажем, его знаменитые плебисциты. Зачем они были нужны, какую роль играли в политической системе?
Плебисциты – это, конечно, не его идея. Впервые с этой идеей выступил его предшественник, Наполеон I, который считал, что поистине легитимным монарх может считаться, только если он напрямую общается с народом. Наполеон III тоже полагал, что парламент – это совершенно бесполезный орган, который создан для того, чтобы народные избранники реализовывали свои личные амбиции, что они обманывают избирателей, в то время как при прямом контакте с нацией ни та, ни другая сторона не могут быть обмануты. Что касается плебисцитов – действительно, они имели определенный эффект, когда сначала народ общим, прямым голосованием высказался за то, чтобы президент Луи Бонапарт провозгласил себя императором, а Франция стала империей. Затем плебисцит так же однозначно поддержал его реформы, поддержал новую конституцию в 1870 году – буквально за два месяца до начала франко-прусской войны. Действительно, это было выражением воли нации, и непонятно, как бы Наполеон поступил, если бы результат этих прямых волеизъявлений был другим. Не исключено, что он бы изменил свою политику, придумал бы какой-то другой способ.
Мне кажется, что плебисциты – один из важнейших моментов в анализе Маркса, в его «18 брюмера Луи Бонапарта». Маркс заостряет внимание на том, что плебисцитарная демократия во многом противоположна, с одной стороны, парламентской, с другой – более прямому выражению народного протеста через выступления социалистов. Маркс выдвигает идею, что посредством плебисцитов Наполеон III правил в ущерб интересам народа, но от его имени. Как ты считаешь, сама форма плебисцита, если поместить ее в исторический контекст, — насколько она была демократичной, насколько реально выражала чаяния людей, и насколько это было представительство Наполеоном тех, у кого на самом деле не было своего голоса?
Начнем с того, что первый наполеоновский плебисцит прошел через четыре года после революции 1848 года, которая закрепила в конституции всеобщее избирательное право. Это была возможность высказаться для тех категорий населения, которые при Июльской монархии были отстранены от управления государством. Речь, прежде всего, о крестьянах, рабочих, мелкой буржуазии. Раньше все эти группы были исключены из какого-либо политического участия благодаря имущественному цензу.
Но насколько можно считать саму процедуру плебисцитов демократичной? Столь изощренные избирательные технологии, как в наше время, конечно, не применялись в силу скудости технических возможностей. Но очень активно, даже гиперактивно велась пропаганда за Луи Бонапарта, за его программу. У него была очень сильная агитация – намного более сильная, чем у других партий. В конце концов, первый плебисцит действительно вполне отразил желание народа обрести стабильность: стабильную власть, стабильную жизнь, обрести правителя, которому они могли бы доверять.
Второй плебисцит 1870 года – полагаю, что он отразил страх большинства населения перед революцией, перед какими-то драматичными и серьезными переменами. Одно дело реформы, другое дело – то, как эти реформы воспримут различные социальные группы. Например, социалисты могут их воспринять, как тогда считалось, как возможность более свободно вести свою агитацию, пробудить к жизни массовый социальный протест, чего в тот момент боялась и власть, и значительная часть общества.
От плебисцитов давай перейдем к сравнению Франции Наполеона III и нашей текущей ситуации. По-моему, это один из ключевых моментов. Массовая поддержка Путина в России – с одной стороны да, она нас всех раздражает, но с другой стороны, ее трудно отрицать, и к тому же она имеет схожий, плебисцитарный характер. Путин не проводит референдумов, но сами выборы Путина имеют характер плебисцита. Действительно, огромные массы людей идут за него голосовать. Как ты считаешь, насколько можно сравнивать эти голосования и, расширяя вопрос, насколько в целом можно сравнивать Наполеона III и Путина?
Ну – это не то чтобы ошибка, но некий недосмотр Путина: то, что он не проводит сами плебисциты. Он имеет право, как президент, объявлять народные референдумы – и мог бы так и поступать, конечно, не в связи с выборами, а в связи с какими-то событиями национального значения, как это, например, делал Де Голль. В этом смысле Путину тоже есть на кого оглядываться, у кого поучиться. Вообще это старая тема – сравнение обоих Бонапартов, де Голля. Французские историки любили и любят это делать. Некоторые наши франковеды проводят параллели между Наполеоном III, Путиным и де Голлем.
Но в этом контексте скорее имеется в виду Путин первых двух сроков, потому что на тот момент он действительно был классическим правителем бонапартистского толка. И сама ситуация была схожей: 1990-е были временем, тяжелым в экономическом плане, временем драматичных конфликтов, когда страна переживала стремительную и глубокую социальную трансформацию. В этом смысле 1990-е действительно напоминали кратковременную Вторую республику во Франции 1848 года, и общество, конечно, быстро устало от нестабильности и кризисов – им нужны были определенность, уверенность, и глава государства, которому можно было доверять. В этом плане Путин, конечно, уловил общественные настроения, и на первых двух сроках он действительно очень напоминает Наполеона III. Его целевой аудиторией был никакой не «Уралвагонзавод», как сейчас говорят, а действительно широкая масса населения, в том числе и средний класс, который благодаря ему обрел условия для благополучной жизни. Но Путин третьего срока все сильнее напоминает Наполеона III незадолго до франко-прусской войны. На мой взгляд, ситуация с Украиной очень похожа на ситуацию с объединением Германии в 1870 году. Это передел сфер влияния в регионе, подозрительное отношение соседа к более молодому и амбициозному государству. Тот же вопрос о спорных пограничных территориях: Эльзас и Лотарингия – тогда и Крым и Донбасс – сейчас. Понятно, что нынешних украинских лидеров невозможно сравнивать с Бисмарком, у них нет, конечно, его решительности, независимости, жесткости, политического таланта. Если бы Бисмарк оказался в ситуации Порошенко, он бы эту проблему решил за несколько дней. Но тогда, в эпоху Наполеона III, культура международных отношений была совершенно другой, и, в конечном счете, военный конфликт был единственным способом разрешения напряженности. Сейчас, разумеется, пережив страшные мировые войны ХХ века, Запад старается избегать конфликтов внутри себя, в своей общности.
Есть известное утверждение, разделяемое многими историками и политологами, согласно которому авторитарная власть может быть прочной, только если глава государства не ведет активную внешнюю политику, если он занят внутренними делами, обустройством своего государства, своего общества, социальными и экономическими проблемами. Еще Платон советовал тиранам не выходить за пределы своих полисов, а спокойно заниматься жизнью своих граждан. Как показывает история, именно те авторитарные правители, которые вели слишком активную внешнюю политику, в итоге и потерпели поражение из-за того, что оказались замешаны во внешнеполитических конфликтах. Ярчайший пример – Наполеон I. Он вполне мог бы сохранять свою власть во Франции в течение очень долгого времени, ведь он очень многое сделал для внутренней жизни Франции, укрепления французского общества. Его гражданские кодексы – большое достижение.
Наполеон III тоже мог бы долгое время сохранять власть, если бы не его внешнеполитические амбиции, если бы не знаменитая Седанская катастрофа, если бы не его претензии на роль европейского лидера, который бы объединил вокруг себя интересы всех стран континентальной Европы, все пошло бы совсем по-другому. Он мог бы сохранить власть еще лет на 20 и завершить реформы. А так, в считанные дни его режим пал, позорное поражение под Седаном сыграло свою роль. Мне кажется, сейчас и в украинских делах, и во всей внешней политике Путин делает ту же наполеоновскую ошибку. Я бы не сказала, что он пытается вернуть Россию в ряд великих держав – все-таки она из этого ряда и не выходила. Но он пытается доказать доминирование России в определенном регионе, как Наполеон III доказывал доминирование Франции. Я думаю, что это его ошибка – ему следовало бы сосредоточиться на внутренней политике, и обычно в таких ситуациях авторитарные правители гораздо больше озабочены обеспечением себе поддержки населения. А сейчас вопрос о поддержке населения становится все более спорным – очевидно, что те люди, которые поддерживали его на первых двух сроках, которым он обеспечил пресловутую стабильность, — теперь этой стабильности не чувствуют. Наверняка они начинают себя чувствовать обманутыми. И в такой же степени обманутыми себя почувствовали французы, когда Наполеон проиграл войну Бисмарку и сдался в плен вместе со всей армией. Конечно, это был не просто личный позор императора и верховного главнокомандующего – это был общенациональный позор. Именно поэтому так легко произошла революция 4 сентября, так легко пришло к власти республиканское правительство. Если бы население одобряло внешнеполитические действия Наполеона III, конечно, оно бы не допустило оппозицию к власти.
С одной стороны, какие-то факты противоречат твоей интерпретации – например, то, что популярность Путина резко пошла вверх, а не вниз, после того, как он начал свои геополитические авантюры. Скорее, наоборот, нам всем теперь кажется, что с его рейтингом в 85-87%, который как раз в результате Крыма получился, — с этим рейтингом трудно что-то поделать. Кажется, что все эти шаги исключили возможность политического противостояния. Но, с другой стороны, несмотря на это, в глобальном плане я с тобой согласен: нынешний активный геополитический курс Путина в конечном счете угрожает стабильности, которую он всем обещал, и на этом он и погорит. Мы на «Открытой левой» пытались развивать эту точку зрения. Несмотря на то, что Наполеон III быстро потерпел поражение, а Путин пока атакует довольно успешно и, в общем, добивается своего, — несмотря на это, он очень быстро и во внешней политике, и – что связано с этим – во внутренней политике разрушает стабильность, а значит, разрушает ту структуру поддержки, на которую он опирался. В глобальном плане, несмотря на видимую разницу, я с тобой согласен.
Вот еще о чем я хотел поговорить. Мы увидели первое фатальное для Наполеона противоречие – между его авторитаризмом и его внешнеполитической активностью, которая, как ты отметила, угрожает устойчивости авторитарных режимов. Но важно отметить и другие противоречия этого периода, социальные противоречия, — вспомнить Парижскую коммуну. Что в наполеоновском правлении привело к Парижской коммуне, какие социальные противоречия существовали во Франции, как они были связаны с динамикой его режима?
В связи с быстрой индустриализацией проблема положения рабочего класса вышла на первый план. На тот момент рабочий класс во Франции был немногочисленным, но за свои права он начал активно бороться еще в период революции 1848 года. На мой взгляд, определенную роль сыграла сама «социалистическая» политика Наполеона III. Известно, что в молодости он был увлечен социалистическими идеями, при Июльской монархии упрекал Луи-Филиппа, что у него нет никакой социальной программы. Он считал рабочий класс основой индустриального общества, и социальную программу он воплощал даже в период своего авторитарного правления. Он разрешил забастовки (т.н. рабочие ассоциации), пытался регулировать отношения между рабочими и предпринимателями, повышались пособия и зарплаты рабочих, создавались кассы взаимопомощи для тех, кто получил травму и стал инвалидом. Были сделаны первые неловкие и робкие шаги в сторону современной системы социальной защиты. Лидеров социалистического движения это сильно раздражало, потому что исходило от авторитарного режима. Они были уверены, что уж если правитель занимается проблемами рабочих, то это должен быть настоящий социалист, а не человек, который пытается угодить всем – и рабочим, и буржуа. Социалисты не признавали той формы отношений между предпринимателем и рабочим, которую предлагал Наполеон III. Они настаивали не на компромиссе, а на сопротивлении, давлении на предпринимателя. Эти противоречия крайне обострились в период реформ, когда социалисты в качестве оппозиции почувствовали себя свободнее. Еще больше обострились они во время франко-прусской войны и особенно после свержения Наполеона III и объявления республики, когда тяжелое экономическое положение Франции в результате тягот войны заставило социалистов громче заговорить об организации сопротивления буржуазному правлению. Парижская коммуна была классическим рабочим восстанием, выдвинувшим те требования, которые социалисты выдвигали на протяжении всего правления Наполеона III. Во многом это восстание подхлестнули война и экономический кризис, с ней связанный, когда Парижу пришлось пережить военную блокаду. Это были тяжелейшие несколько месяцев для Парижа, не говоря об общенациональном унижении. В таких условиях возникла Парижская коммуна, — во многом движение идеалистическое, потому что его участники требовали мгновенного перехода к социализму. Но, с другой стороны, это был очень интересный опыт жизни социалистической общностью, своего рода социалистическим микрогосударством, которое имело свои четкие цели, свою четкую программу. В итоге, несмотря на жестокое подавление восстания, республиканское правительство впоследствии учло его уроки. То, что в начале XX века появилась Французская социалистическая партия, — тоже долгосрочное следствие Парижской коммуны, деятельности Наполеона III и вообще всех процессов, происходивших во Франции в период быстрого промышленного роста.
Какие еще противоречия существовали во французском обществе?
Явно не сходилось то, что формально были оставлены все демократические институты, а фактически они не работали. Единственным демократическим институтом, который реально функционировал, был плебисцит. Местные выборы, парламентские выборы, свобода собраний и агитации, даже свобода дискуссий в парламенте, не говоря о праве принимать законы – всего этого не было. Цензура в прессе исключила из общественной жизни издания оппозиционного толка, которые критиковали существующий режим. Это противоречие терпели и прощали на первом этапе, когда важнее всего было обретение стабильности, но в 1860-е годы это стало раздражать общество.
Довольно противоречивой была позиция либералов и все поведение либеральной партии. (Хотя название «партия» весьма условно, поскольку либеральная партия так и не была организована – просто был Оливье и ряд его сторонников, принадлежавших к разным политическим силам, требующим реформ.) Изначально, в 1850-х годах они были 100%-ной оппозицией, но в 1860е годы фактически превратились в партию власти. Это сложно было осознать самим либералам, и отношение общества к ним изменилось. С одной стороны, они принесли стране реформы, с другой — стали полностью лояльны правительству. Конечно, если бы речь шла о парламентской республике и либералы одержали бы на выборах победу над консерваторами-бонапартистами, это было бы совершенно нормально. Но приход в правительство либералов в 1860е расценивался как явление абсолютно патологическое, немыслимое по той простой причине, что реальная власть принадлежала национальному лидеру, императору, и фактически император решал, какую партию приблизить к себе. Он использовал либералов и их идеи для проведения реформ. Они заключили такой взаимовыгодный союз, благодаря которому в итоге либералы оказались в очень сложной ситуации.
Это тоже напоминает, с одной стороны, ельцинский период, с другой – начало путинского. И Ельцин, и Путин проводили реформы. Особенно при Ельцине был период перехода либералов из оппозиции, из диссидентства в статус людей у власти, который многие из них перенесли не очень хорошо. С другой стороны, и Путин использовал либералов-технократов, когда проводил реформы, а на самом деле, и сейчас продолжает это делать до сих пор. Эта странная роль либералов присутствует и в путинской России.
Действительно, и здесь можно увидеть параллель.
Хочешь ли ты что-то добавить в заключение?
Да, я хотела упомянуть еще одну вещь. Цель книги – не спорить с позицией Маркса. «Восемнадцатое брюмера» — уникальная работа, которую должны внимательно изучать историки и все интересующиеся этим периодом, вообще историей различных форм и режимов власти. Но я хотела сделать акцент именно на политической стороне бонапартизма. Маркс, на мой взгляд, несколько узко видит проблему – социальное лавирование, довольно грубое заигрывание Бонапарта с избирателями. Но бонапартизм – это очень интересная форма политического режима, которая зародилась под влиянием определенных исторических обстоятельств. Это и система власти, и доктрина, и идеология. К этому я и хотела привлечь внимание, как и к самому историческому факту либеральных реформ в период Наполеона III. Этот короткий период реформ, как правило, освещался историками довольно поверхностно. И для нашего общества проведение исторических параллелей помогло бы лучше понять сегодняшний день.
Мария Уварова, Коронованная демократия. Франция и реформы Наполеона III в 1860-е гг.
© М. Уварова, 2014
© Издательство Института Гайдара, 2014
Мария Уварова окончила исторический факультет МГУ, кандидат исторических наук, в прошлом — преподаватель РГГУ, в настоящее время — доцент кафедры истории и географии зарубежных стран МГЛУ.
Илья Матвеев — кандидат политических наук, исследователь, преподаватель.
Илья Будрайтскис — историк, публицист.