Траур или протест
Три реплики о вчерашних акциях памяти Бориса Немцова.
Александра Новоженова, историк искусства, художественный критик
Мы готовились выйти на марш «Весна». Мы не готовы были стать «навальным» и говорить с ним в унисон—мы хотели воспользоваться воодушевлением городской массы, чтобы дать зазвучать социальным требованиям. Мы писали антикризисные лозунги и хотели кричать о сокращениях и обнищании, о войне и санкциях, о политическом безумии и языке ненависти, тех интернет-абстракциях, за которыми—реальная нищета и невозможность купить пачку масла, когда из виртуальной агрессии политика превращается в конкретную действительность лишений и несправедливости, настолько же конкретную, насколько конкретно чувство голода, заставляющее восьмидесятилетнюю блокадницу класть в карман пальто пачку маргарина, или физическая боль ракового больного, который не может получить лекарство по урезанной квоте.
Убийство Бориса Немцова заставило задуматься о пересмотре этих лозунгов. Все заслонила этическая повестка: конкретный образ цветущего человека, у которого насильственно была отнята его жизнь. Сейчас гибнут безымянные тысячи, но гибнут далеко, не на наших глазах, до нас доходят только цифры и сводки—здесь же речь идет о знаковой личности и знаковом месте—заметный оппозиционер, «свободолюбец и красавец» убит под стенами Кремля. Разве не должен каждый человек в своей неживотной человечности отложить требования о насущном—еде, тепле и боли—и заговорить об экзистенциальных максимах? О жизни, смерти, правосудии и несправедливости?
Нет, мы так не думаем. Разве это было шествие памяти балетного танцовщика или оперного певца? Что значит траурное молчание на шествии памяти человека, который мыслил себя как политик? Политика—это требование, требование тех, кто лишен возможности решать и распределять, обращенное к тем, кто такой способностью случайным образом наделен. Зачем же отказываться от требований на шествии памяти политика, чья функция требовать и добиваться?
Мы сомневались, как будет воспринято наше нежелание отказаться от требований. Нет войне, нет террору, нет антисоциальной политике, обнищанию, сокращениям и риторике ненависти—почему гуманизм исключает эти требования? Многие издания в своих отчетах об этом многолюдном—самом многолюдном за годы—шествии, писали неприязненно о тех, кто не пожелал во имя горя по конкретной жизни отказаться от лозунгов и призывов, то есть отказаться от политической повестки. Но наш опыт оказался другим. Наслаждаться собственной человечностью и быть человечным—разные вещи. Есть страх показаться неэтичными, но есть возможность еще раз и громче чем прежде сказать о том, о чем должно говориться постоянно. И, похоже, так думали не только мы. Страх оказаться за пределами этики оказался ложным: лозунги «нет террору, нет войне», «нет обнищанию, нет сокращениям», «свобода, равенство, братство» подхватывали многие из тех, кто просто шел возложить цветы. Вполне возможно не отделять гуманизм от политики, неповторимую жизнь одного человека от справедливости для каждого. И вчерашний марш это, кажется, доказал.
Илья Будрайтскис, историк, публицист
Можно уверенно сказать, что вчерашний московский марш стал одной из самых массовых протестных акций за последние годы. Однако важно не только это — после убийства Бориса Немцова, шествия и митинги в Москве и других городах стали центром политической повестки, фактором, который невозможно игнорировать или представлять самовыражением ничтожного меньшинства. Акт террора и последовавшая на него реакция внезапно поставили под удар обе главных претензии правящей группы: на то, что она полностью держит ситуацию под контролем и на то, что она представляет абсолютное большинство населения. Вчера было видно, что многие из участников марша не относятся к постоянному контингенту акций оппозиции, и что пятничные события привели к политизации тех, кто раньше воздерживался от выхода на улицы.
Шествие завершилось без выступлений — и это еще одно его преимущество. Ограниченный и предсказуемый набор спикеров и их посланий очевидно не смог бы выразить того сочетания тревоги, растерянности и желания сделать хоть что-то, которое владело людьми на шествии.
Протестное движение, в его условном «болотном» формате, достигло своего предела, финальной точки. Оно уже точно никуда не исчезнет, не растворится, оно стало способом выражения определенной части общества. И отказаться от этого способа, особенно сейчас, после убийства, для нее значило бы предать само себя. И в то же время, его существование в прежнем виде — это тупик, из которого необходимо вырваться. Вырваться, чтобы сломать фальшивое и смертельно опасное деление на «майдан/антимайдан», навязываемое властью. Вырваться, чтобы стать голосом тех, кто страдает от кризиса и войны, но предпочитает молчать — просто потому, что не знает, как говорить и действовать.
Илья Матвеев, политолог, преподаватель
Как и в Москве, в Питере марш был рекордным по численности. Главным, пожалуй, было это ощущение в огромном людском море – кажется, мы стали забывать, что действительно имеет значение и как сменяется власть. Цифры говорят сами за себя. По разным оценкам было 10-20 тыс. человек; мне показалось, ближе ко второму варианту – для Петербурга очень, очень много.
Однако впечатление невероятных возможностей быстро сошло на нет, когда начался митинг. Большинство выступлений были слабыми и растерянными, пересыпанными клише и при этом политически мутными. Либеральные и демократические организации ничем не порадовали. В то же время необходимость реальной политической повестки, артикулированной позиции ощущалась очень сильно.
От «Левого альянса» — нового питерского объединения анархистов и социалистов – выступала активистка КРИ Мария Гельман. Она сказала главное: протестному движению надо повернуться к массам людей, к тем, по кому кризис ударил сильнее всего.
На митинге была проявлена практическая солидарность: полицейские попытались отобрать у анархистов их черно-красный флаг – то ли потому, что перепутали с флагом «Правого сектора», то ли еще почему-то, – но протестующие (в основном левые) им этого сделать не дали. При этом особой поддержки со сцены люди, отбивавшие флаг, не получили.
В целом видно: движение ожило. К какой-то активности готово большое количество людей, и дело не только в убийстве Немцова. По тому, с какой скоростью расходились газеты РСД и листовки «Левого альянса», было ясно, что люди стремятся найти какой-то язык для выражения тех противоречий, которые и толкнули их на улицу. При слабости и растерянности либеральных организаций сейчас, как никогда, актуальна борьба за гегемонию в этом движении и от левых зависит многое.