Тревоги искусствознания
О некоторых больных вопросах изучения истории искусств в МГУ и в университете вообще.
«Надеемся, вы будете счастливы с вашей профессией» – грустно-саркастически подытожила защиты дипломов на Кафедре истории отечественного искусства истфака МГУ председатель комиссии Энгелина Сергеевна Смирнова, крупнейший специалист по древнерусскому искусству. В ответ в разных концах аудитории раздался нервический смешок. Заниматься сегодня историей искусства – дело тревожное. Тревожное, во-первых, ввиду сомнительности самого объекта исследования (что есть искусство? как быть с неотъемлемой от него чувственной составляющей? как эстетическое вообще соотносится с научным познанием?). И, во-вторых, особенно тревожное в современной России, в которой никаких гарантий трудоустройства и «нормального» выживания людям искусствоведческой профессии дать никто не может – они обречены на прекаритет, как и их соратники-художники. Но, я убежден, необходимо поставить именно эти тревоги в центр искусствоведческого анализа, в центр говорения об искусстве. Можно назвать эти два типа тревог тревогой психоаналитической (касающейся вопросов желания и наслаждения в их отношении к научному знанию, производимому университетом) и социальной тревогой (касающейся вопросов о труде и лени в столь особой профессиональной деятельности, как искусство и практики его понимания). Исток у этих тревог один – отсутствие гарантий смысла и признания.
Именно вопрошание об этих тревогах я пытался осуществить в своём дипломе о позднем творчестве Казимира Малевича (в первую очередь, о его втором крестьянском цикле). В своей работе я показывал, как редукционизм Малевича, его стремление к обнаружению фундаментальных основ искусства, обнаруживает тревогу в самих этих основах. Мечта о приостановке труда, приостановке императива к историческому прогрессу и о выходе во внеисторическое пространство утопии неотделима у Малевича от обращения к истоку истории – и истоку любого деяния, любой речи, любой символической цепочки. Это обращение к истоку обнаруживает его двойственность: он есть точка непосредственности бытия и одновременно его утраты, – или, говоря на языке психоанализа, точка кастрации. Таков чёрный квадрат – то ли чистое присутствие, то ли вырез – у истоков супрематической системы. Таковы крестьяне без лиц, замирающие, остановив труд, посреди полей – у истоков товарообмена, в точке изъятия потребительной стоимости из природы. Таковы герои неоренессансных портретов Малевича, застывшие в ораторских жестах в начале речи, в моменте первичной немоты, где ещё не ясно, что будет ими произнесено.
Одним (к счастью, не единственным) из ответов со стороны университета на моё вопрошание о тревожном у Малевича оказались отторжение и отрицание. И одновременно отторжению подверглось само ядро искусства Малевича. Стефан Сергеевич Ванеян, один из двух моих оппонентов, профессор университета, занимающийся теорией и методологией истории искусства, а также священник Русской православной церкви, прочитал в качестве рецензии на мой текст издевательски-гневную речь. Особенно болезненно он отреагировал именно на прославление лени и на указание роли фаллической функции и кастрации у Малевича. Для Стефана Сергеевича Ванеяна и вопрос о лени, и вопрос об истоках символического, укорененных в кастрации и телесности, показались подрывными по отношению к университету и науке – и субъектом лени и непристойности в его речи оппонента на защите оказался именно я. Мне были выдвинуты упреки в недостаточном трудолюбии (якобы в тексте диплома слишком мало страниц и ссылок) и в манипулятивном бесстыдстве. Здесь можно вновь задаться вопросом о проблематичности университетского знания об искусстве, которое для Ванеяна мыслится как монолит, основанный на трудолюбии и усидчивости, в центре которого находится сакральное, фиксированная суть искусства, замещающая и скрывающая находящийся в искусстве источник тревоги. Заговорить об этой тревоге, об изначальной сомнительности искусства вслед за Малевичем означает поставить под вопрос сакральную сердцевину божественного, обеспечивающую целостность и университетского искусствознания, и самого искусства.
Незадолго до защиты диплома мне приснился сон – сон, спровоцированный, с одной стороны, тем, что я узнал, что Стефан Сергеевич Ванеян будет моим оппонентом на защите, с другой, возмутительной поездкой лидера Антимайдана Николая Старикова по ВУЗам, в ходе которой он получил отпор в РГГУ, но в моей alma mater, в МГУ студенты, в том числе мне знакомые, выслушали его лекцию с почтением. Мне снилось, что я захожу в аудиторию МГУ (видимо, как раз на защите), и за кафедрой вместо преподавателя стоит нынешний патриарх РПЦ Кирилл Гундяев. Я возмущен, показываю ему с порога «фак» и хлопаю дверью. Этот сон, почти буквально реализовавшийся на защите (я, как оказалось, предъявил священнику-профессору фаллос в своем дипломе), несомненно, изобличает моё желание субверсии, провокации, эксгибиционизма исподтишка. Несомненно, оно было одним из двигателей написания мной диплома. Но было и другое желание – обнаружить истину в поле науки, на территории университета, и я убежден, что мой диплом имеет научную ценность. Более того, я думал, что именно эта ценность будет прочитана обоими оппонентами, в то время как фаллос (желание провокации) останется прикрыт, как ему и подобает. Вышло иначе – один оппонент, Сергей Валерьевич Хачатуров, прочитал мой текст именно как научный, а другой, Стефан Сергеевич, словно перенесся на «другую сцену» во фрейдовском смысле и оказался героем моего сна.
Можно было бы считать это всё лишь частным случаем на одной защите, но есть здесь нечто характеризующее отношение МГУ (и, отчасти, университета вообще) к тревожным вопросам, относящимся к сердцевине университетской практики по производству знаний. Центральный вопрос здесь – вопрос о власти: скрытой в любом университете власти имени авторитета, власти ссылок на другой текст (цитата, сноска, название), власти, обеспечивающей те гарантии смысла, гарантии признания, отсутствие которых вызывает тревогу. Малевич – автор весьма авторитарный, как указывали все современники, – обнажает в своём искусстве истоки власти. Тот же «Черный квадрат» он использовал (вполне фаллически) для распространения своего влияния в художественной среде, например, помещая его изображения на выставки других художников – например, на посмертную выставку Ольги Розановой. Но то, что у Малевича предстаёт в предельно обнаженном и потому рефлексивном виде, в университете прикрыто внеперсональными нормативами производства знания.
Именно вопросы о корнях тревоги, о сексуальности и сексуальном различии (в моем случае это был психоанализ) и о социальных истоках власти над трудом (в моём случае это был неомарксизм) оказываются в МГУ до сих пор практически неприемлемыми. Реакция на эти вопросы обретает порой самые гротескные формы. То и дело повторяются на Кафедре всеобщей истории искусства в МГУ ситуации, когда попытки говорить о феминистском искусствознании на защитах дипломов вызывают потоки насмешек со стороны профессоров-мужчин. На лекциях Иван Иванович Тучков, заведующий кафедрой, иронически шутит о «женском искусствознании» и высмеивает гендерные теории искусства, в то время как другой преподаватель, Алексей Леонидович Расторгуев, стремясь к особой пиканции, говорит первокурсникам о «педерастах» и «педерастии» как упадническом пороке. Характер этого распространенного на кафедре мировоззрения никто и не скрывает: мою попытку выбрать в качестве научного руководителя Екатерину Юрьевну Деготь пресекли, откровенно сославшись на «наш академический консерватизм». Но вопрос, который я хочу задать, – какова альтернатива этому махровому консерватизму? Нет смысла просто скандалить и клеймить его, подкладывая очередную бомбу в и без того с трудом выживающую институцию, – в конце концов, всем перечисленным преподавателям я обязан своим образованием. Вопрос в ином: как обеспечить рефлексивное говорение о тревогах, защитой от которых служит этот консерватизм? И насколько вообще возможно это говорение внутри университетских норм?
Ответ не может быть дан в форме рецепта: наладить университетский механизм по производству рефлексии о тревоге означает убить эту рефлексию. Те же неомарксизм, феминизм или превращенный в доктрину особого знания лакановский психоанализ могут стать прикрывающей тревогу рутиной, – примером тому некоторые западные университеты. Поэтому призвать можно только к одному: к практике, стремящейся не игнорировать свои истоки и свои желания, пусть даже в этих желаниях есть нечто неуместное и непристойное – как и в любых желаниях.
PS от 2 июня.
Хочу пояснить ключевую вещь по итогам бурного обсуждения моего текста об МГУ (спасибо всем, кто принимал участие).
Да, на истории искусства в МГУ защищаются дипломы на разные темы, в том числе о Липпард, Климте и Фрейде, но вопрос в том, что острие этих методов (психоанализ, марксизм, феминизм) остаётся на уровне содержания высказывания, а не его акта, то есть обезвреживается. То есть можно говорить о психоанализе, но сама структура знания остаётся иной, можно говорить о феминизме, но это не отменяет иронических шуток над «женским искусствознанием», можно говорить о марксизме, но лекцию Старикова никто не пытается сорвать. Это то, что я в статье (слишком коротко, так что это осталось непонятно) охарактеризовал словом «практически», что неомарксизм и психоанализ «практически неприемлемы».
И ситуация с моим дипломом как раз о неприемлемости некого акта высказывания. Как сказал Александр Бронников, комментируя этот текст: «Таким образом везде везде повторяется эквивалентность содержания диплома и акта его защиты. Понятно, что в этой «смычке» субъект Глеб и возникает. И самое неприличное в происходящем — это не столько фаллос, как слово из диплома, совершенно верно заметили твои коллеги, что защитить про Фрейда с Климтом нет никаких проблем, но самое неприличное — именно это двойное возникновение. Тогда появляется эта функция вуали: нечто, что обычно скрывают оказывается в самом неприкрытом виде на сцене, что и является способом это нечто спрятать…»
Что касается консерватизма и, конкретно, Степана Сергеевича Ванеяна, то я говорю о консерватизме как об определенной системе политических убеждений, а не о роли Степана Сергеевича в МГУ или в развитии или стагнации изменений в преподавании истории искусств на данной кафедре.
PS от 4 июня
Я промахнулся в тексте «Тревоги искусствознания». Я хотел кинуть вызов господской логике, скрытой за императивами производства любого университетского знания. Я также хотел кинуть вызов патриархальной логике конкретно внутри МГУ, – логике, укорененной еще в сталинской реальности. Образ обоих был для меня сконцентрирован в патриархе Кирилле за кафедрой университета из моего сна. Я пытался кинуть им вызов, указывая на тревогу и на вопрошание о тревоге, сущностные для искусства Нового времени (например, для работ Малевича, героя моего диплома). Остроумный критик мог бы справедливо отметить, что я пытаюсь установить здесь с патриархом Кириллом из своего сна любовные отношения.
Но я ошибся, перепутав господскую патриархальную фигуру из моего сна с живыми людьми, с профессорами, вписанными в конкретные отношения власти в разных институциях (МГУ, РПЦ), и избежав предметного анализа этих отношений. Все люди, упомянутые в моем тексте-комментарии к защите диплома, имеют свои отношения с этой господской фигурой, – но не совпадают с ней, даже когда представляют её императивы. Поспешно затронув отношения власти в университете и далеко вне него, я произвел непредсказуемые последствия. Желанную тревогу я, судя по комментариям в интернете и офф-лайн, вызвал и у студентов, и у преподавателей, но вопрошание и разговор об этой тревоге, к сожалению, оказался почти невозможным. И потому я испытываю замешательство.
Провокация обнажает акт высказывания, место, из которого высказывание производится. Она есть попытка приманить Другого и выявить некую правду о нем через его реакцию на твой акт. Совершая провокацию, всегда рискуешь, – во-первых, ошибиться с Другим, которому ты адресуешься, во-вторых, оставить неуслышанным содержание твоего высказывания в тени акта и в тени реакции Другого на него. Нечто подобное произошло с Pussy riot в ХХС. Нечто подобное в малом масштабе произошло и со мной.
Я ни в коей мере не отказываюсь от критики, критических жестов, провокаций. Но говорить о тревожном, противостоящим гарантиям университетского знания или патриархальных господских отношений, нужно впредь так, чтобы возникало новое знание, которое было бы услышано. В конце концов, все началось с текста диплома, который претендовал быть новым знанием, но мой акт написания статьи о его защите, увы, это знание вовсе не оттенил.
Глеб Напреенко — историк искусства, художественный критик.
Упомянутый Вами антифеминизм профессоров-искусствоведов выглядит особенно забавно, если учесть, что 90% учащихся на отделении истории искусства — девушки.
!!! )
Это вообще хороший вопрос, почему идентичность профессора-искусствоведа конструируется через унижение «женского».
Вот бакалавры сейчас выпускались — С.С. Ванеян оппонировал диплом про Люси Липпард. Пять с плюсом. Все выслушивали без всяких усмешек и проч. Это как пример противоречия Вашего стройного текста и действительности.
Очень может быть, что есть исключения — я очень рад, если так. Но тот же мною уважаемый Стефан Сергеевич позволяет себе тоже суждения в духе «типично женский эссеизм» и т.д. …
Но я скорее хотел не просто обозначить проблему консерватизма в МГУ, но поставить вопрос о его истоках и о говорении об искусстве в университете (и МГУ, и любом другом).
Просто смешно утверждать, что Степан Сергеевич видит в искусстве «сакральный, фиксированный смысл». На спецкурсах и лекциях С.С. огромную часть времени посвящает разрушению стереотипов, связанных с восприятием искусства. Говорить о С.С. как о защитнике университетского знания — еще смешнее.
Да, конечно, Стефан Сергеевич — один из тех, кто очень хорошо понимает разнородность практик, объединяемых под титром «искусство». Но, говоря о том, что для него есть некая сакральная гарантированная сердцевина искусства я имею в виду вообще сферу искусства (и культуры), а не отдельное произведение — все же для С.С. очень важны идеи Хайдеггера и Зедельмайера (с его «утраченной серединой» и «пустующим троном»), центрирующие культуру вокруг некоей изначальной истины. И для Зедельмайера отдаление от этой сердцевины означает болезненный симптом культуры — как во многом и для С.С., который любит предупреждать о «демоническом» и «опасном».
А на тему университетского знания — ну, для Стефана Сергеевича очень важна идея учености, и себя он идентифицирует как ученого, и говорит о «немецкой учености» (именно университетской) с большой любовью и т.д.
Ну и вообще про то, что в МГУ защищаются дипломы на разные темы — да, это так, но вопрос в том, что острие этих методов остаётся чаще на уровне содержания высказывания, а не его акта, и потому обезвреживается, — то есть можно говорить о психоанализе, но сама структура знания остаётся иной, можно говорить о феминизме, но это не отменяет иронических шуток над «женским искусствознанием». Это то, что я (слишком коротко, так что это, видимо, непонятно) охарактеризовал словом «практически», что неомарксизм и психоанализ «практически неприемлемы». Как сказал Саша Бронников в другом комментарии к этому тексту: «Таким образом везде везде повторяется эквивалентность содержания диплома и акта его защиты. Понятно, что в этой «смычке» субъект Глеб и возникает…И самое неприличное в происходящем — это не столько фаллос, как слово из диплома, совершенно верно заметили твои коллеги, что защитить про Фрейда с Климтом нет никаких проблем, но самое неприличное — именно это двойное возникновение. Тогда появляется эта функция вуали: нечто, что обычно скрывают оказывается в самом неприкрытом виде на сцене, что и является способом это нечто спрятать…»
Глеб, возможно Вы и хотели «поставить вопрос о говорении об искусстве в университете», но в результате у Вас получилась довольно неприятная заметка обиженного выпускника с промыванием косточек конкретным людям, которые, даже если Вы и не верите в это, дали Вам довольно многое.
Глеб, если Вы уважаете Степана Сергеевича, то перестаньте назвать его «Стефан Сергеевич» — Вы совершенно очевидно используете этот гибрид как шуточку, как насмешку. Либо о. Стефан, либо Степан Сергеевич. Кто Вам дает право многократно называть человека кликухой, которую Вы сами придумали? Знаете как это все выглядит? Полили человека кучей говна, а теперь отнекиваетесь — нет-нет, я говорю в общем про некое «университетское», нет-нет, я всех уважаю.
И для Вас он Степан Сергеевич, потому что взаимодействуете с ним в контексте МГУ.
Эмм, мне вот впервые кто-то сообщил, что я его неправильно называю. Подозревать здесь какую-то издевку — ваше право, но, поверьте, её нет, я просто не задумывался, что это гибрид, как вы это назвали. Впредь буду говорить иначе.
Ну вообще у меня действительно есть точки несогласия со Степаном Сергеевичем, но я не понимаю, почему высказать их называется «полить говном» — можно с тем же успехом сказать что Степан Сергеевич «поливал» меня на защите. Что касается точек несогласия — ну, например, мне как раз крайне чуждо смешение церковной (тем более в исполнении РПЦ) и университетской парадигмы, которое мы наблюдаем, например, в интервью Степана Сергеевича: http://www.taday.ru/text/1809861.html
Так что сказать, что это именно я смешиваю церковное и университетское, не совсем верно. )
Глеб, Вы не правы.
Очень может быть, смотря что вы имеете в виду.
Начнем с того, что С.С.Ванеян не есть источник консерватизма в университетской науке, и Вы это знаете, поскольку бывали у него на лекциях. Во-вторых, если Вы успешно используете терминологию и фразеологию психоанализа применительно к творчеству Малевича, почему удивляетесь тому, что кто-то использует ее в работе с текстом, который сотворили Вы сами? И наконец, если Вы против застоя и скуки — почему так взволнованно реагируете на критику? Ведь похвала второго оппонента не показалась Вам чрезмерной?
Ну про консерватизм С.С, Ванеяна — не соглашусь, на его лекциях очевидно, что он мыслит науку консервативно, но не в смысле архаичности, а в смысле политического консерватизма. Про похвалу С.В. Хачатурова уже совсем другой разговор.
А о моей реакции — я просто считаю важным поднять некоторые вопросы.
Следовало бы различать науку и лирическую публицистику с использованием научной терминологии. Сама похвала — разумеется, похвальна. Разговор именно о Вашей реакции на критику. Когда обсуждение работы превращается в заседание mutual admiration society, это тревожный сигнал для революционера в науке. Про политический консерватизм Ванеяна уместно будет упоминать только после разговора с ним на политические темы.
Я был бы рад критике, но критике по делу, а не огульному осуждению, шуткам про вагину и о том, что я как неомарксист не должен бы ни с кем согласовывать объем диплома, потому что неомарксисты ни с кем ничего не согласовывают. Поверьте, речь С.С. Ванеяна меня неприятно удивила именно своей аффектацией и абсолютным преобладанием риторики над конкретикой.
Почему-то после вашего последнего замечания нет возможности «ответить», поэтому пишу здесь. Думаю, что с «преобладанием риторики» вы бы вполне справились, так любите риторические приемы и часто их используете, что видно хотя бы из этой статьи. Вероятно, в риторике все же содержалась определенная конкретика, возражать против которой вам было сложно. И кстати, шутка про неомарксистов и объем — разве обидная?
У меня та же проблема с ответом вам.)
На тему шутки — поверьте, она была сказана довольно агрессивно. Я вообще был очень удивлен тоном Стефана Сергеевича — очевидно, нечто в моем тексте вызвало у него сильный аффект… Насчёт конкретики в риторике — её правда практически не было. Было, например, такое замечание: я пишу о попытке Малевича уйти от отчуждающего выбора между материализмом и идеализмом, перед которым его ставил тот же Лисицкий, и что для этого Малевич и вводит новый объект-беспредметность; С.С. указал, что я при этом не говорю, что между материализмом и идеализмом находится реализм. Но это (чуть ли не единственное конкретное) замечание, мне кажется, бьет немного мимо цели (тем более, что позиция Малевича иная, чем реализм) и по сути ничего не прибавляет к сказанному в дипломе.
Но вообще я не хотел бы слишком концентироваться на Стефане Сергеевиче, и не хотел бы, чтобы эта моя заметка воспринималась как некое изобличение лично его (к нему, как и ко всем преподавателям кафедры, я отношусь с большим уважением) — все же я хотел поднять иные, более глубокие, вопросы…
А это, видимо, мы удалились в отдельную ветку и беседуем тет-а-тет. Поднимайте, конечно, глубокие вопросы, но аккуратно, не зацепите там на глубине чего-нибудь такого, что лучше не трогать. Старайтесь быть справедливым все же. И согласитесь, что отсутствие гарантий смысла и признания — это проблема гораздо более глубокая, чем ситуация с одной отдельно взятой кафедрой.
+1 ! )
Хотя, на самом деле, про консерватизм я подумал, что всё же есть проблема, что в читаемом студентам теоретическом курсе нету ни Адорно, ни Гринберга, ни гендерной теории — зато есть Зедельмайер и церковная археология.
Если консерватизм определяется удаленностью изучаемого текста или объекта в исторической ретроспекции, то в консерваторы легко записать и тех, кто пишет о Малевиче, столетие «Черного квадрата» которого отметило все прогрессивное человечество. Если же речь идет о частоте цитируемости и степени популярности или даже популяризации одних авторов по сравнению с другими, то церковные археологи — это просто открытие для современного читателя на фоне бесконечных отсылок к «эго, супер эго и альтер эго» (с) в самой разнообразной литературе. Спросите хотя бы у Google. Но это формальное замечание. На самом деле, преподаватель вправе проявить определенную склонность к изучению авторов, чей ход мысли представляется ему более сложным и интересным – более глубоким, или в данном случае, более высоким.
Глеб, Вы очень смело называете себя историком искусства и художественным критиком, ведь вас выпустила столь осуждаемая вами кафедра, а других более значительных искусствоведческих достижений за вами не числится.
То, что классическую университетскую систему смутило отсутствие в вашем недлинном дипломе-наброске ссылок на объемнейшую литературу по теме работы — это не повод возмущаться, а, скорее, повод задуматься о ваших методах и их обоснованности.
Видите ли вы минусы в вашей работе и согласны ли вы с отметкой «пять»?
Вы, я полагаю, не читали мой диплом, и называть его наброском вряд ли поэтому вам стоит. Ссылок на литературу там полно — я прочел все доступные мне тексты по теме. Как выяснилось, вышло недоразумение, у Стефана Сергеевича была версия с более мелким шрифтом, а что в его версии документа произошло со ссылками, для меня так и осталось загадкой.
Минусы, разумеется, есть, но, к сожалению, на защите обсуждение велось в малоконструктивном духе.
Глеб, простите за бестактность, Вы бесплатно учились?
Ну просто интересно, это Вы так злитесь, потому что заплатили за это образование или поливаете ту возможность, которая уникально досталась Вам бесплатно (что в принципе уже практически невозможно представить ни в одной другой стране).
Знаете, а ведь вот эти все ссылки, количество страниц… Это ведь не дураки придумали. Ссылки нужны для того, чтобы показать, что Вы знакомы с литературой, которая касается Вашей темы. Ведь если Вы не знакомы с тем, как люди до Вас это стремились изучить, Ваши мысли взяты с потолка скорее всего. А почему заслуженные профессора и доценты должны сидеть и слушать мысли с потолка какого-то маленького мальчика? Это довольно глупо бы выглядело, моська лает на слона)) Следовательно, для того, чтобы доказать свою идею, Вы должны понимать, как сделать себя достойным этого. Иначе, как Вы правильно заметили, возникает тревога — как тогда вообще искусство называть наукой, если каждый (ничего не читая и не изучая предварительно) может сказать про то или иное произведение что угодно и требует быть услышанным? Тогда и правда мы все на нашей кафедре сидим и теряем время. Так вот, поверьте, правила пишут не дураки. И кричать про вагины и катрации при Энгелине Сергеевне… Ну я даже не знаю, правда неудобно как-то)) Ну поговорили бы об этом потом с Сергеем Валерьевичем наедине, если Вас так беспокоят половые органы))
И (простите, но снова крайне некорректный вопрос) почему Вы пришли на защиту в шортах? Почему все вокруг должны лицезреть Вас обнаженным?)) Не потому, тчо нельзя, а потому, что не очень приятно))
В общем весь этот протест выглядит как какая-то странная, почти детская обида. Я сама защищала диплом за 2 дня до Вас в соседней комнате, а также я присутствовала на всех защитах. И, знаете, ну никому, ни единому человеку не сказали, что его мысли плохи, всем говорили именно о «недоработке». Да, потому что хороший диплом можно написать только с помощью УСИДЧИВОСТИ и ТРУДОЛЮБИЯ. И это то, что является базой и основой. Ваши яркие неподкрепленные мысли Вы же можете и в статьях высказывать, тут и народу больше прочитает…
И поздравляю Вас с пятеркой и окончанием самого прекрасного университета!
Да, я учился бесплатно.
Про ссылки и изучение литературы по вопросу я ответил выше — добавлю, что в моем дипломе обширный и подробный историографический раздел..
Про вагины и прочие органы я вообще не начинал разговор, а о кастрации говорил как о символической функции и тему эту на защите совершенно не педалировал — в план нарочитой обсценности дискуссию перевел именно Стефан Сергеевич, заговорив о вагинах, мастурбации и т.д., которые в моем тексте не упоминаются.
Глеб, и данный текст, и характер обсуждения во время защиты имеют больше общего с художественной критикой, чем и с историей искусства. А это принципиально разные жанры «говорения об искусстве»
Я очень рад, что ты выучил эту мысль, которую нам преподавал Степан Сергеевич.
Глеб, все уже оценили твое мастерство в переходе на личности и в нагнетании провокации. Есть два жанра письма — история искусства и художественна критика. И есть ты, историк искусства и художественный критик. Определи исток и поговори о тексте.
Как у выпускника той же кафедры, но занимающейся совсем иным, даже не периодом, а областью науки…. у меня много претензий к альма матер, но они точно не в преодоление того, что автор подразумевает под «махровостью.» Махровость там безусловно есть, и бороться с ней надо, но она выражается в гигантском методологическом разрыве нашей системы и современной науки… и как раз в том, что наш универ не учит в достаточной степени усидчивости и ПРАВИЛЬНОМУ, а иногда и вообще какому бы то ни было, чтению научной литературы + методологическому инструментарию (языкам, способам обработки информации, мультидисциплинарным методам и техническому анализу). Я не буду ставить под вопрос ценность диплома автора, поскольку его не читала, но наличие ссылок является вовсе не вопросом авторитета и авторитарности, а банальным следствием профессионализма и осведомленности. Никто не заставляет автора соглашаться с авторами других работ, но из надо знать хотя бы для того, чтобы не изобретать велосипед, а в современном научном мире — для того, чтобы знать какую именно пустоту в определенном дискурсе заполняет или какой новых дискурс открывает ново-пришедший ученый. В этом смысле, Ванеян достаточно хорош, поскольку он почти up to date (бельтинга переводит), а вот про некоторых профессоров (не хочу называть фамилий), которые предполагают, что для сдачи экзамена необходимо лишь пересказать ИХ лекции, не могу сказать ничего хорошего. Иными словами, мне искусствоведы (в отличии от некоторых наших историков) кажутся недостаточно профессиональными для академической среды… и еще, гендер стадис, все-таки, результат моды, хотя в некоторых случаях с помощью них можно получить вполне рациональный результат 🙂
Прочитать огромное количество текстов для ссылок ,чтобы перестать видеть все своими глазами и утерять ход своих мыслей ? Может малое количество ссылок свидетельствует о том , что у автора работы было достаточно и своих мыслей , а в чужих он мало нуждался , и работал с первоисточником ? Странное реакция людей искусства на нестандартное мышление и новые идеи . Отвратительно и мерзко что в нашей стране , если ты просто мыслишь и не боишься это высказывать , то это , как правило , вызывает у людей только большое раздражение и злобу . Но самое страшное даже не это , а то что всех это устраивает и никто ничего не делает , и все только стараются не замечать . Наверняка критика работы началась с критики шорт ( мысленно ) ! Потом продолжилась личными убеждениями автора . Потом критика кончилась и превратилась в возбуждение от услышанных не очень приличных слов . И где тут объективность и сколько её ?
Сергей, если существует боязнь потерять ход собственных мыслей, тогда лучше вообще не браться за темы с длительной и подробной историографией. А если все-таки хочется взяться, то необходимо показать новизну идей по отношению к существующей традиции, выявить ограниченность старого подхода и обосновать тем самым привлечение новой методологии. В этом случае тема будет находиться в научном дискурсе. Но ситуация, при которой список литературы о Малевиче и о трех серьезнейших методах ограничивается 40 пунктами, не вызывает ощущения обоснованности и фундаментальности. Пожалуй, обсуждаемая проблема, вызванная впечатлением недосказанности, заключается именно в этом.
Ваня, дорогой, давай лучше обсудим, есть ли в твоем дипломе о женском (!) портрете у Боровиковского ссылки на литературу по гендерной теории искусства — хотя бы на Гризельду Поллок?
Помнится, когда я тебе посоветовал её почитать зимой ты меня убеждал, что в твоей теме (о женском портрете-то!) это совершенно не нужно и подшучивал над феминизмом.
Глеб, если хочешь поговорить о моей работе, могу выслать ее тебе и готов обсудить. В моем дипломе постановка темы обосновывается особенностями отечественного портрета и философией, свойственной самой эпохе.
Но тревогу вызывает все-таки другое: не консервативность университетского образования (разговоры о консерватизме Ванеяна могут «зайти» только людям, не имеющим отношение к нашему отделению, и потому могут быть рассчитаны только на несведущую публику), а определенная избирательность, с которой ты отвечаешь на комментарии к данной статье.
Уже были подведены итоги жаркой дискуссии и высказаны благодарности, но некоторые идеи были оставлены без внимания. Конечно, это можно воспринимать как проявление власти со стороны автора — отвечать только на то, что кажется заслуживающим интерес. И это твое право.
Но подобное пренебрежение вызывает удивление и сожаление со стороны человека, претендующего на обсуждение фундаментальных основ образования и истоков науки вообще. Если говорить напрямую, то ты ответил только на комментарии, которые нравились тебе, или на ту часть критических и эмоциональных постов, где был заметен провокационный тон. Я понимаю, что в этом поле ты чувствуешь себя уверенно.
Однако, не все комментарии имели подобный тон. При всем желании говорить об истоках частенько ты сам их пропускаешь. Даже в вопросе объема и литературы несколькими людьми поднималась тема необходимости и обусловленности всего этого аппарата. Чем не исток? Я просматривал твой диплом на предмет литературы и сносок, и он не производит исчерпывающего впечатления. Если ты считаешь по-другому, то значит плохо себе представляешь формат академической университетской работы.
К сожалению, за ярким и эмоциональным обсуждением на защите была не замечена главная идея Степана Сергеевича — практического применения методологического аппарата по отношению к искусству. И психоанализ был выбран не для превращения защиты в фарс, а как наиболее существенная часть текста, где подобное применение было необходимо для реализации методологии. Я не читал текста, чтобы говорить о степени убедительности этого приложения. Но идея Степана Сергеевича была высказана достаточно просто. В твоей речи не было ни слова про это и очень много откровенных «шпилек» в его адрес, что не красит студента в любом случае и было отмечено даже русской кафедрой, позиционирующей себя откровенно против Степана Сергеевича.
Еще один исток — тема истории искусства и художественной критики, которая тоже была оставлена без внимания. Хотя, казалось бы, куда более «источно».
Поэтому все это вместе приводит к другому впечатлению. Стремление дойти до основ похвально, но те рассыпанные возможности обсуждения истоков, которые были как на защите, так и здесь, по какой-то причине оказались поглощены общим провокационным пылом и тем самым выпали из фокуса внимания. Давай поговорим об истоках, но только в более конкретном ключе, без эссеизма, которым ты блестяще владеешь.
Ваня, я так рад, что ты так хорошо разбираешься в литературе по Малевичу, дай бог ты так же разбирался бы в литературе, касающейся теоретических аспектов твоей темы о женском. Работу свою высылай, почитаю gleb23@gmail.com
Что касается «главного замечания Степана Сергеевича» то, я думаю, ты помнишь, что речь его строилась несколько иначе, чем один тезис, что я неправильно применяю методологию, а его понимание психоанализа в терминах пациент\лечащий врач и с вопросами про вагины поставило для меня скорее вопрос о том, как он понимает эту теорию, чем о том, как я её применяю. Если хочешь, я тебе тоже вышлю диплом и можем выйти в пространство приватной переписки о наших текстах.
И ещё я так рад, что ты знаешь что именно и как мыслит Единый Монолитный Субъект по имени «русская кафедра».
Глеб, я предполагаю объем литературы по Малевичу. и 40 — это мало. Это вполне может быть тот список, который более-менее устраивает тебя по подходам, но историография это не только то, что тебе нравится, а более-менее вся литература по интересующей теме.
Текст, конечно, вышлю. и давай поговорим о проблематике женского после того, как ты его посмотришь. все-таки твой диплом я успел пролистать и присутствовал на защите. Даже подобной информации по отношению к моему диплому у тебя нет. Текст высылай. ivan_terracot@mail.ru
И ты снова не ответил на вопрос. Даже с учетом характера обсуждения ты не считаешь, что поставленная Степаном Сергеевичем проблема имеет важное значение для темы?
Затронутая Ванеяном проблема применения методологии, конечно, важна, но острие его речи было направлено на другое. А вообще мне сложно уже продолжать этот изматывающий разговор, потому что у тебя мощная идентификация с университетом и прочими институциями, и для тебя я выступаю в роли непослушного истерика. Так что давай остановимся.
Диплом тебе выслал.
Разница между фундаментальной наукой и эссеистикой (тоже весьма уважаемой занятие) именно в критическом отношении, как к источнику, так и к критике источников (т.е.их изданию, датировке и пр.), и к их интерпретации (работам, написанными другими авторами). В принципе, никто никого не заставляет читать все, что написано об условном Малевиче, но просто это два разных жанра… и, если человек, например, защищает диплом на истфаке, то по правилам этого жанра, он не может заниматься эссеистикой. А если он, например, напишет книгу или статью в литературный или научно-популярный журнал, то хозяин-барин, и я с удовольствием прочитаю его исключительно собственные мысли.
Глеб, вы круты. Многое сказано справедливо и глубоко. В чем-то моя жизненная ситуация напоминает Вашу,хотя я не искусствовед,а «обычный» -но тоже мгушный- историк и конфликтов вокруг моих работ не было. Забавно то, что Университет устойчиво и настойчиво сохраняет себя именно таким — инертно-консервативным, и в то же время порождающим какую-то долю вот такого мышления и чувствования, «живого» и острого. Эта среда довольно долго и терпеливо выносит вроде бы чуждых ей людей, и даже щедро награждает их -как бы ни за что. Потому,наверное,что постоянно в этом элементе жизненно нуждается. Может быть, потому что эта доля «яда» в организме — как раз постоянный источник иммунитета
Но,честно говоря, едва ли могу представить, чтобы они воспринимали это иначе, чем «яд», хоть бы и целебный
Спасибо, да, это, кстати, интересный вопрос, что МГУ парадоксальным образом производит критику и критически настроенных людей, хотя вроде бы занимается совсем другим. Это опять же снимает оппозицию «обиженный я» \ «обижающий МГУ», которую мне приписывают, хотя я хотел говорить совсем о другом.
Хочу пояснить ключевую вещь по итогам бурного обсуждения моего текста (спасибо всем, кто принимал участие).
Да, на истории искусства в МГУ защищаются дипломы на разные темы, в том числе о Липпард, Климте и Фрейде, но вопрос в том, что острие этих методов (психоанализ, марксизм, феминизм) остаётся на уровне содержания высказывания, а не его акта, то есть обезвреживается. То есть можно говорить о психоанализе, но сама структура знания остаётся иной, можно говорить о феминизме, но это не отменяет иронических шуток над «женским искусствознанием», можно говорить о марксизме, но лекцию Старикова никто не пытается сорвать. Это то, что я в статье (слишком коротко, так что это, видимо, непонятно) охарактеризовал словом «практически», что неомарксизм и психоанализ «практически неприемлемы».
И ситуация с моим дипломом как раз о неприемлемости некого акта высказывания. Как сказал Саша Бронников: «Таким образом везде везде повторяется эквивалентность содержания диплома и акта его защиты. Понятно, что в этой «смычке» субъект Глеб и возникает…И самое неприличное в происходящем — это не столько фаллос, как слово из диплома, совершенно верно заметили твои коллеги, что защитить про Фрейда с Климтом нет никакх проблем, но самое неприличное — именно это двойное возникновение. Тогда появляется эта функция вуали: нечто, что обычно скрывают оказывается в самом неприкрытом виде на сцене, что и является способом это нечто спрятать…»
Глеб, поскольку ты мне не так и ответил в фейсбуке (на мои замечания уже к твоему ответу), я повторю свой текст здесь. Кстати, ты здесь ответил Лизе, что она — первая, кто обратил внимание на то, как надо называть Степана Сергеевича. Это говорит о том, что мой текст на фейсбуке ты читал невнимательно, поскольку я тебе об этом также писал. Итак — повторяю свой текст здесь.
Из песни слов не выкинешь. К тому же, комментарии только продолжают сказанное тобой в статье. Хочу подчеркнуть: выражая свое мнение, исхожу из твоего текста и теперь – комментариев. У меня твоя статья, как у многих, вызвала сильные эмоции, но я стараюсь от них абстрагироваться.
Надо отметить, что текст твой построен умело и достигает своей цели – вызвать сильные эмоции (у одних читателей — положительные, у других — отрицательные), а не поставить вопросы и поразмышлять над проблемами науки, как заявлено. По комментариям видно, что читатели, не представляющие себе ситуацию внутри МГУ, тебе верят и тебя поддерживают, в то время как те, кто имеет отношение к МГУ, говорят тебе, что ты не прав.
Про построение текста – не вопрошающего, а изобличительного: сразу задается нужный тон (первая фраза уже говорит, что текст будет о чем-то личном). Сначала – вот, великие вопросы, которые хочется разрешить (первый абзац), а потом все – про себя. “Великолепно” лирическое отступление про сон. И своя обида периодически одновременно прикрывается и усиливается общими пафосными фразами: “Можно было бы считать это всё лишь частным случаем на одной защите, но есть здесь нечто характеризующее отношение МГУ (и, отчасти, университета вообще) к тревожным вопросам, относящимся к сердцевине университетской практики по производству знаний”. И все – твой образ в тексте – такой героической жертвы академической консервативной среды. Но про построение текста – отдельный разговор можно было бы вести.
Но вернемся к содержанию, к словам. Words,words, words.
Я, надеюсь, если ты будешь мне отвечать – то в таком же духе. То есть, исходя из текста, а не обвиняя в том, что я “студент-подхалим”.
Итак.
Ты пишешь: “Но вообще я не хотел бы слишком концентрироваться на Стефане Сергеевиче, и не хотел бы, чтобы эта моя заметка воспринималась как некое изобличение лично его (к нему, как и ко всем преподавателям кафедры, я отношусь с большим уважением) — все же я хотел поднять иные, более глубокие, вопросы…”. Противоречие, ибо именно Ванеян, как отметил Тамаш, в твоем тексте представлен как некий враг (этому служит и лирическое отступление про сон). Твоя статья именно изобличительная: глубокие вопросы в ней если и названы, но никак не рассмотрены. Все про то, как плохо приняли твой диплом.
Далее про изобличение. В тексте ты подчеркиваешь, что Ванеян – священник, причем ошибочно и, как я полагаю, сознательно, постоянно, и в комментариях также, пишешь : Стефан Сергеевич. Ванеян – Степан Сергеевич. Если же ты хочешь подчеркнуть, что он священник, то пиши уж – отец Стефан. Но тебе, как человеку, слушавшему лекции Ванеяна, хорошо известно, что он четко разграничивает себя-ученого и себя-священнослужителя. И твоим оппонентом был не священнослужитель, а ученый-искусствовед. В твоем же тексте акцентируется (в том числе и через неправильное написание имени), что вот служитель РПЦ в МГУ тебя раскритиковал. Опять же Тамаш верно написал: читатели, незнакомые с Ванеяном и тебе сочувствующие, будут думать “что? неужели? там распяли феминиста?”
Далее, про твое неприятие критики и про то, что к тебе относится то же, в чем ты обвиняешь преподавателей.
В комментариях тебе написали: “Вот бакалавры сейчас выпускались — С.С. Ванеян оппонировал диплом про Люси Липпард. Пять с плюсом. Все выслушивали без всяких усмешек и проч. Это как пример противоречия Вашего стройного текста и действительности”. Твой ответ на это: “Очень может быть, что есть исключения — я очень рад, если так, но…”. То есть, ты даже не соглашаешься с конкретным фактом, отвечая: “очень может быть, но…”. Как бы не замечаешь факта, нарушающего логику твоего текста, ускользаешь от него и переводишь разговор на другую тему: “ Но тот же мною уважаемый Стефан Сергеевич позволяет себе тоже суждения в духе «типично женский эссеизм» и т.д. …”. Ладно, даже так: почему он не имеет право позволять себе каких-то суждений?
Далее, еще твои слова: “Да, конечно, Стефан Сергеевич — один из тех, кто очень хорошо понимает разнородность практик, объединяемых под титром «искусство». Но, говоря о том, что для него есть некая сакральная гарантированная сердцевина искусства я имею в виду вообще сферу искусства (и культуры), а не отдельное произведение — все же для С.С. очень важны идеи Хайдеггера и Зедельмайера (с его «утраченной серединой» и «пустующим троном»), центрирующие культуру вокруг некоей изначальной истины. И для Зедельмайера отдаление от этой сердцевины означает болезненный симптом культуры — как во многом и для С.С., который любит предупреждать о «демоническом» и «опасном».
А на тему университетского знания — ну, для Стефана Сергеевича очень важна идея учености, и себя он идентифицирует как ученого, и говорит о «немецкой учености» (именно университетской) с большой любовью и т.д.”
А что плохого (а тобой это подается как консерватизм=плохо) в том, что можно “центрировать науку вокруг некоей изначальной истины”? И здесь я говорю тебе не про то, что надо именно так смотреть, а про то, что ты подаешь такую точку зрения – как неправильную и устаревшую. Но наука – это борьба, конкурирование идей (вспомни Куна, Лакатоша). Из твоего же текста получается, как я уже раньше отметил, что есть твоя – правильная точка зрения, а есть – устаревшая и неправильная. То есть, ты превращаешь свой подход – в догму, спорить с которой нельзя. Тогда здесь уже нет речи о научной дискуссии. Я не против применения психоанализа в искусствознании (это дает плоды), но не надо делать из него единственный подход к изучению искусства, не надо превращать его в некий абсолют, который становится такой же “изначальной истиной”. Хочешь рассматривать искусство и выявлять там “вопросы о корнях тревоги, о сексуальности и сексуальном различии… и о социальных истоках власти над трудом” — пожалуйста, кто же запрещает тебе? Но сам не отрицай возможность иных подходов. Далее продолжая цитату твою: психоанализ и неомарксизм “оказываются в МГУ до сих пор практически неприемлемыми”. Как же неприемлемыми, если ты защитил диплом, если было обсуждение твоей работы? К тому же, как я отметил, в университете очень много пишут дипломов, посвященных проблемам психоанализа.
Хотя не отрицаю, что в конце статьи ты говоришь: “ Те же неомарксизм, феминизм или превращенный в доктрину особого знания лакановский психоанализ могут стать прикрывающей тревогу рутиной, – примером тому некоторые западные университеты. ”Вроде как – и не придраться,
но после всего, что сказано прежде, эта фраза теряется, не звучит
Да, и раз уж ты в фейсбуке не прочитал еще один мой ответ (уже на твою реплику), то и его тоже здесь публикую:
В твоем ответе я соглашусь с чем-то, но ты опять уходишь от предмета разговора (как и в первый раз — попросив меня и Тамаша почитать твои комментарии на сайте). Ты многое сказал, но хочу подчеркнуть — ты НЕ ответил на мои замечания к твоему тексту, который мы и обсуждаем.И я даже понимаю, почему — потому что сложно опровергать самого себя (я все свои доводы выводил из твоих слов). С тобой соглашусь: да, есть люди из МГУ, которые с тобой согласны. Я опрос не проводил, признаю, мне надо было сказать: большАя часть людей, потому что все мои знакомые, с кем довелось обсудить твой текст, отрицательно восприняли его. Да, есть консерватизм: но обвинять академическую среду в консерватизме — все равно что обвинять солнце в том, что оно — желтый раскаленный шар. Конечно, консерватизм есть: так устроенна наука, опять-таки отсылаю к выше названным исследователям, да и просто к истории науки. Всегда так было и всегда так будет. И я не отрицаю наличие проблем в науке. Но твой текст — не о них. И о консерватизме ты говоришь не как о явлении, а переходя на личности. Насчет «женского искусствознания» говорить не буду — тема острая, если сейчас затронуть — предвижу бессмысленную и беспощадную дискуссию: нам тут с тобой не дадут поговорить. Если тебе интересно мое мнение по этому поводу — можем обсудить лично. И опять-таки не этот вопрос — тема нашего разговора. НО! Ты не ответил на то, что в твоем тексте сознательно создал совершенно не корректный образ Ванеяна (я это показал на твоих же словах). Ты не ответил на то, что ты игнорируешь факты, которые тебе приводят в комментариях и которые нарушают логику твоего текста. Ты не ответил на мой вопрос о неприятии иных подходов, о некотором догматизме, который присутствует в твоих высказываниях. Теперь ты еще упомянул Веру Дмитриевну — тоже как консерватора. Это столь же неверно, как и то, что ты сказал о Ванеяне, и прошу тебя взять свои слова обратно: уж кто-кто, а Вера Дмитриевна больше всех защищала современное искусство в университете, я уж не говорю о том, сколько всяких инициатив у нее было по поддержанию современных молодых художников, как она приветствовала дипломы, применяющие самые новые научные методы. Если ты этого не знаешь, уверен, что большое количество учеников В.Д. тебе могут об этом рассказать и дать почитать свои дипломы. Но, думаю, тебе это все известно, но вновь ты личный факт превращаешь в обобщение. Мне неизвестно, какие были личные отношения у В.Д. и Деготь — это не мое дело, и не твое. Но в твоем ответе это частное вновь выступает как подтверждение консерватизма среды, как общая тенденция. Честно говоря, на мой взгляд, В.Д. в чем-то права — объясню в чем: политике нет места в науке. Допустим: есть исследователь, придерживающийся каких-то конкретных взглядов политических. Я могу быть полностью не согласен с этими взлядами, но если научное исследование хорошее и его цель — нахождение истины, а не попутное с ним высказывание политических идей, мне все равно, каких взлядов придерживается этот исследователь, и я с интересом буду читать подобное исследование. Но если научный текст превращается в политический манифест — это уже не наука. Подчеркну, что я сказал «допустим», и не имею ввиду никого конкретно. Я с Деготь не знаком, судить о ней не имею права, и не сужу. Благодарю тебя, что ты не относишь ко мне выражение «подхалим», спасибо. Хотя ты мог бы поправить твоего знакомого, не потому что это мне это неприятно, но потому что это перевод дискуссии в эмоциональную сферу, и на этом дискуссия, где возможно некоторое соглашение сторон, заканчивается. Про сон ты опять не ответил. Я утверждал, что это сознательно (и умело с точки зрения композиции текста — не отрицаю,я тебя даже за это похвалил, если ты обратил внимание) используется с определенной целью — создания контекста, в котором предстает у тебя Ванеян. И — ну сколько можно! — опять в конце ты пишешь: Стефан Сергеевич. Это неправильно (не знаю, как тебе объяснить еще). Еще раз повторюсь: ты не ответил на мои замечания.
Паша, да, извини, на фейсбуке прочел невнимательно в общем шквале. Сейчас прочел, но сил полностью отвечать у меня нет — слишком у нас разные предпосылки касательно отношений политики, искусства и науки и т.д.
Про Веру Дмитиревну — я не говорил про её консерватизм как что-то универсальное, я говорил про конкретный эпизод с неприемлемостью «лево-либерального».
В общем, прости меня, давай свернем эту беседу, и поверь, что конкретно тебя я ни в каком подхалимстве не подозреваю.
Я, на самом деле, уже с грустью стал сомневаться, достиг ли мой акт (написание этой статьи) своей цели, или привел только к обидам и новой волне взаимной глухоты. Возможно, это получился слишком личный текст (в том смысле что я выдал себя, свои тревоги и свою поднаготную — в том числе в истории со сном, которую я вообще-то вставил как изобличение себя, а не упрек Степану Сергеевичу), чтобы быть основанием для диалога. Скорее он сработал как очередная провокация, а его иной, более дискурсивный пласт содержания для многих этой провокативностью оказался заслонен — как и в случае с дипломом.
А ведь мне помимо шума хотелось, чтобы мой диплом был понят, — но в итоге была понята в первую очередь и затенила именно моя взбалмошность. Надеюсь, я где-то опубликую этот свой многострадальный дипломный текст про Малевича, и этим эта история будет хотя бы отчасти закрыта.
Глеб, хорошо. Беседу давай закончим, но – хочу сказать последнее. Больше, обещаю, писать ничего не буду потом.
Ты пишешь, что отвечать у тебя нет сил, так как “слишком у нас разные предпосылки касательно отношений политики, искусства и науки и т.д.”. Согласен, но это не то, что мы обсуждали. Мы обсуждали текст твоей статьи. Хочу подчеркнуть: ты трижды не ответил на конкретные замечания. Хотя выше ты тут пишешь в комментариях, что не против конструктивной критики: “Я был бы рад критике, но критике по делу”.
Сначала я написал в фейсбуке кратко, добавив несколько замечаний к тем, что высказал Тамаш. Потом ты попросил прочитать твои комментарии, и, как видишь, я прочитал их внимательно. Написал тебе вновь, и ты ответил мне общими словами, то есть, ничего не ответил. Я написал тебе еще – и ты просишь закончить беседу, вновь не ответив на мои замечания. Следовательно, тебе нечего возразить на них, ты с ними согласен, да? Тогда, как итог нашей беседы, я прошу тебя признать 1. несоответствие между заявленными тобой целями написания текста и его воплощением (об этом частично ты уже сказал выше) и 2.неправоту сказанного тобой в адрес Ванеяна, в частности, неверность того образа, каким он предстает в твоем тексте.
ОК.
Я признаю и то, что мой текст в основном оказался промахом и не достиг своей цели, и то, что образ Ванеяна слишком однозначный и слишком слипается с общим представлением о «консервативном патриархальном МГУ», что неверно, — есть конкретные люди, а есть институция.
Хотя я в свою очередь надеюсь, что мой текст кому-то внутри МГУ мог бы указать на какие-то проблемы.
По итогам.
Я промахнулся в тексте «Тревоги искусствознания». Я хотел кинуть вызов господской логике, скрытой за императивами производства любого университетского знания. Я также хотел кинуть вызов патриархальной логике конкретно внутри МГУ, – логике, укорененной еще в сталинской реальности. Образ обоих был для меня сконцентрирован в патриархе Кирилле за кафедрой университета из моего сна. Я пытался кинуть им вызов, указывая на тревогу и на вопрошание о тревоге, сущностные для искусства Нового времени (например, для работ Малевича, героя моего диплома). Остроумный критик мог бы справедливо отметить, что я пытаюсь установить здесь с патриархом Кириллом из своего сна любовные отношения.
Но я ошибся, перепутав господскую патриархальную фигуру из моего сна с живыми людьми, с профессорами, вписанными в конкретные отношения власти в разных институциях (МГУ, РПЦ), и избежав предметного анализа этих отношений. Все люди, упомянутые в моем тексте-комментарии к защите диплома, имеют свои отношения с этой господской фигурой, – но не совпадают с ней, даже когда представляют её императивы. Поспешно затронув отношения власти в университете и далеко вне него, я произвел непредсказуемые последствия. Желанную тревогу я, судя по комментариям в интернете и офф-лайн, вызвал и у студентов, и у преподавателей, но вопрошание и разговор об этой тревоге, к сожалению, оказался почти невозможным. И потому я испытываю замешательство.
Провокация обнажает акт высказывания, место, из которого высказывание производится. Она есть попытка приманить Другого и выявить некую правду о нем через его реакцию на твой акт. Совершая провокацию, всегда рискуешь, – во-первых, ошибиться с Другим, которому ты адресуешься, во-вторых, оставить неуслышанным содержание твоего высказывания в тени акта и в тени реакции Другого на него. Нечто подобное произошло с Pussy riot в ХХС. Нечто подобное в малом масштабе произошло и со мной.
Я ни в коей мере не отказываюсь от критики, критических жестов, провокаций. Но говорить о тревожном, противостоящим гарантиям университетского знания или патриархальных господских отношений, нужно впредь так, чтобы возникало новое знание, которое было бы услышано. В конце концов, все началось с текста диплома, который претендовал быть новым знанием, но мой акт написания статьи о его защите, увы, это знание вовсе не оттенил.