«Маркс, Маркс левой»: о новой книге Алексея Цветкова
Марина Симакова о популяризации марксизма и издержках, с ней связанных.
Три года назад на презентации своей книги «Поп-марксизм» Алексей Цветков говорил о необходимости нового марксистского разговора. Этот разговор, преимущественно с представителями постсоветского поколения, требовал нового языка — языка легкого и ясного, популярного.
Новая книга – попурри из совершенно разных по тематике и стилю текстов, продолжающих поп-марксистскую просвещенческую линию. Цветков знакомит своего читателя с левыми сюжетами, обращаясь к образцам актуальной поп-культуры, личным заметкам и воспоминаниям, а также к довольно известным историческим фактам. Здесь он выступает то в роли умудренного опытом товарища, то в роли морализирующего басенника; так или иначе, он рассказчик, умеющий первоклассно травить марксистские байки. Цветков намеренно упрощает философские концепты и аналитические выкладки, пытаясь решить одновременно две задачи: увлечь и объяснить. Так, с его легкой руки краткая биография советского структуралиста Ильенкова превращается в литературный байопик, а история РАФ – в захватывающий молодежный детектив, романтическим героям которого хочется начать подражать немедленно и безоглядно. Описанная в текстах «политическая борьба», где бы она ни присутствовала – на конспиративных квартирах леворадикалов, на веселом первомайском митинге или в ленинской библиотеке – видится чем-то захватывающим, прекрасным и никогда не выходящим из моды, прямо как в фильме «Мечтатели». Революция – это умные мальчики и красивые девочки (и наоборот), это разговоры до утра и нарисованные за ночь плакаты, это реющие на холодном ветру знамена и тепло человеческих тел.
«Когда произошла твоя внутренняя революция?» — пытливо спрашивает Цветков у своего молодого читателя. С каких пор ты симпатизируешь левым? В каких обстоятельствах произошло твое самое личное политическое событие? Этот риторический прием, словно позаимствованный из сценариев групп поддержки, носит парадоксальный характер. Он одновременно подчеркивает необходимость осознания читателем собственной позиции и явно указывает на возможность ее разоблачения. В этом парадоксе – суть самого метода: сначала Цветков предлагает примерить модную футболку с Че Геварой, но тут же указывает на то, что эта самая футболка не сделает из читателя революционера.
Схожий парадокс можно обнаружить не только в методе, но и в теле текста, где он уже приобретает проблемный характер. С одной стороны, Цветков берется рассказывать о марксизме простым языком для рекрутинга и поддержания свежей, а значит, малоподготовленной аудитории. С другой стороны, он требует от неофитов достаточной подкованности: они должны не просто интересоваться левой культурой, но и хорошо в ней ориентироваться. Дело здесь не только в назидательной просьбе Цветкова разобраться с внутренней революцией. Дело в том, что в некоторых текстах встречается неожиданно большое количество имен коллег, соратников и многочисленных знакомых из левой среды. Видимо, предполагается, что знакомство читателя со всеми этими персонажами (хотя бы виртуальное) уже состоялось. А если это не так? И хотя разбрасывание именами отчасти оправдано персональным, мемуарно-дневниковым характером некоторых заметок, читателю может быть в них неуютно. В конце концов, ситуация мимолетного попадания в клуб «для своих» редко оказывается комфортной для визитера. Например, критический очерк о состоянии либеральной поэзии, также изобилующий вполне реальными именами и фамилиями, включает даже сплетню о том, как поэт К. поссорился с поэтом М. Это можно объяснить только тем, что в процессе популяризации марксистских идей Цветков занимается своего рода олитературиванием реальности, когда любая сплетня имеет все шансы превратиться в полноценную басню или повесть («Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»).
Что касается идей, то в книге имеется любопытное предложение Цветкова по регулированию конкуренции. Он предлагает некую модель организации труда («общество альтруистической конкуренции»), согласно которой люди конкурируют не за блага, а за степень быть полезными, тем самым постоянно повышая уровень своей компетенции и профессионализма, ставя новые и новые рекорды. В основе такой конкуренции лежит честная борьба за общественное внимание, соперничество за признание (почему не тщеславие, замешанное на комплексе «хорошего человека»?). Однако на службе у современного капитализма уже давно состоит потребительская мифология, и вместе с хлебом, йогуртом и стиральным порошком люди надеются приобрести радость, уют, привлекательность и даже любовь. Чем же предложенная Цветковым модель будет отличаться от современного мира, где приобретаемые в товарной и символической форме радость и любовь давно стали показателями личной самореализации и предметом сторонней оценки (т.е. социального одобрения и признания)? Это нуждается в пояснении. В новой системе Цветкова все эти вещи не опосредованы деньгами, а труд — товарами. Поэтому подобное соперничество обещает быть лучше борьбы всех против всех за кусок хлеба: в нем не происходит классического отчуждения, и мерой всему остается простое человеческое отношение. Правда, почему гонка за личную востребованность не рискует обернуться еще большей атомизацией, обособлением индивидов (пусть их интересы и будут лишены экономической составляющей), Цветков до конца так и не объясняет.
Есть в книге важный разбор известной антитезы, лежащей в основе либерально-гуманистической критики: противопоставление слезинки ребенка потенции всякой революции. Цветков справедливо пишет о том, что на ответное заявление левых «посмотрите, сколько детских слез проливается из-за нынешней системы», приверженцы гуманистического аргумента реагируют одинаково. Как правило, они водружают воображаемые ведра с детскими слезинками на весы, пытаясь доказать, что в революционном ведре слезинок при любом исходе окажется больше. Далее Цветков говорит о неизбежности «кровавых зеркал» при революции, и одновременно с этим впадает в схожий соблазн вешать все происходящее в граммах: «революция 1917-го года была одной из самых бескровных» — утверждает он (и вообще «это белые начали гражданскую войну» и т.д.).
Привычка спекулировать на детских страданиях действительна очень не хороша, а слова Ивана Карамазова, направленные на критику некой высшей гармонии в христианстве, вообще едва ли применимы к дискуссии на тему общественных преобразований. Однако проблема слабости гуманистического аргумента, как пытается объяснить Цветков, сводится к невозможности увидеть текущий миропорядок как постоянное совершение множественных актов насилия в стремлении этот порядок удержать и за него удержаться.
Удачное теоретическое обоснование бессмысленности этого конфликта присутствует, например, в знаменитой статье Вальтера Беньямина «К критике насилия», где различаются два типа насилия: правоустанавливающее и правоподдерживающее. Правоустанавливающее насилие творится во время революционных событий, правоподдерживающее – происходит каждый день. Насилие есть источник и следствие всякого договора, в том числе общественного. Вряд ли существует договор, при подписании которого не пролилось ни одной слезы ребенка, но и исполнение этого договора неизменно сопровождает детский плач.
Так что стоит все-таки окончательно отказаться от контрпродуктивной попытки мерить взрослые цели и взрослые же средства детскими слезами. Детьми вообще слишком удобно прикрываться: трогательные младенцы, котики и прочие популярные образы современной культуры обеспечивают эмоциональную нагрузку и создают визуальный информационный шум. Шум, маскирующий происходящее, скрывающий все то, что терпеть невозможно – все то, что хотелось бы изменить. Шум, отголоски которого постоянно звучат у Цветкова. Но в том, какой именно шум мы видим и слышим, можно при определенной сноровке угадать историческую логику и рассмотреть ту самую замаскированную реальность. Ради того, чтобы этому поучиться, пожалуй и стоит прочесть эту книгу.
Марина Симакова — социальный исследователь.
[…] http://openleft.ru/?p=6768 […]