Нацизм и паранойя
Два лакановских психоаналитика размышляют об устройстве субъектов-нацистов в современном обществе.
Проблема нацизма—это прежде всего проблема отношения к другому. Распространенная точка зрения заключается в том, что государство способно идеологически нагнетать паранойю по отношению к другим—будь то нацменьшинства, женщины, мигранты, гомосексуалы—с помощью определенным способом выстроенной риторики. Такая паранойя с точки зрения левых является наиболее удобным и простым инструментом, посредством которого можно быстро и цинично переключить внимание людей с социальной повестки на националистическую или гомофобную, таким образом отведя недовольство угнетенных от тех, кто в реальности заинтересован в сохранении собственной власти и поддержании режима неравенства, расслоения, несправедливости.
Но у проблемы «другого» на которого переключается социальное недовольство есть и другая, обратная сторона— сторона «субъекта». Достаточно ли будет просто доходчиво объяснить нацисту, что все люди равны и радикально других не существует, чтобы он перестал быть нацистом? Достаточно ли будет сменить националистическую риторику на риторику социального равенства, чтобы эта проблема исчезла окончательно? Будет ли справедливым сказать, что нацизм или шире паранойя в отношении «другого» целиком и полностью вызваны активной идеологической риторикой государства, стремящейся увести общество в сторону от осознания своих реальных проблем? Или правильнее будет утверждение, что такая государственная риторика активирует, легитимирует и выводит на передний план общества субъективность определенного рода, которая в ситуации идеологической поддержки из маргинальной становится общезначимой? Вопросом «нацистского субъекта» занимался еще Адорно, который сразу после Второй мировой написал свою «Авторитарную личность», стремясь выявить те потенциальные черты человеческой психологии, которые активируются в определенной политической ситуации. Этот вопрос занимает и лакановских аналитиков, которые подходят к нему с точки зрения структуры субъекта, ведь лакановский анализ—дисциплина прежде всего структуралистская, и в рамках этого подхода отношение субъекта с другим может быть выражено с помощью некоей пространственной конфигурации. Другой—это прежде всего зеркальное отражение субъекта, и проблему этого отражения в случае субъекта нацистского аналитики пытаются пояснить с помощью инструментария топологии, которая пользуется метафорой узла, чтобы показать, что происходит с разными структурами в ситуации отражения. «Открытая левая» публикует это весьма специальное исследование в расчете, что оно может способствовать более комплексному и структурному пониманию проблемы отношения субъекта и идеологии.
Национализм vs нацизм
Ольга Зайцева
Иногда мы говорим: «В комнату вошел грузин», или «Бельгийцы, в отличии от русских…», или «преступление было совершено человеком … национальности». Такого рода высказывания могут быть названы националистическими, так как именно национальность в них является чертой, которая отличает одного человека от другого. Или, другими словами, есть такого типа идентификация, которую можно назвать «народ» или «нация». Ссылаясь на фрейдовский текст «Психология масс и анализ человеческого я», можно сказать, что такой тип идентификации поддерживается любовью к отцу, то есть фигуре власти, будь то царь или не столь персонифицированное «государство», которая занимает место Идеала Я. Люди идентифицируются друг с другом как «равно любимые» или «имеющие равные права» относительно правящей верхушки, и противопоставляют собственную организованную массу другой массе, у которой может быть другой бог, или другой царь, или другое «государство». Так, христиане противопоставляют себя людям других религий, русские – людям других национальностей и так далее.
Сам по себе такой тип идентификации построен, согласно Фрейду, на любви. Стремясь быть частью какого-то союза, индивид объединяется с другими индивидами. Одновременно с этим появляется другой, «чужой», «иностранец», «иновер», который обладает чертой отличия, в данном случае другой национальностью. Отношение к этому другому может быть задано со стороны «отца», например, священным текстом или политикой государства. С другим можно сотрудничать, его можно изучать, можно удивляться его инаковости, можно о нем шутить, восхищаться, желать, стремиться походить на него и так далее. В данном случае мы можем провести аналогию между сообществом людей, будь то маленькая группа или целое государство, и отдельно взятым индивидом, потому что, как и отдельный человек выстраивает свои отношения с другим инаковым, так и некоторая организованная масса.
Одной из форм отношений с другим является ненависть. В этом случае другой наделяется некой угрозой, от него исходящей, поэтому говорят «люди … национальности могут занять рабочие места людей… национальности», «людей … национальности становится все больше, они могут занять весь мир», «люди … национальности совершают много преступлений, они опасны». Такой чертой, определяющей ненависть, может стать, по сути, любая черта. Когда ей становится половая принадлежность, и говорят, например, «женщины опасны для политики», мы говорим о сексизме; когда чертой становится определенный тип сексуальных отношений, и говорят «гомосексуалисты положат конец человечеству», мы говорим о гомофобии; когда такой чертой становится национальность, мы говорим о нацизме.
Предположительно, такого типа отношения с другим, которыми мы можем охарактеризовать нацизм, ближе всего отвечают структуре паранойи. Паранойя ставит ряд вопросов перед психоаналитиком-клиницистом, например, как не допустить того, чтобы бредовая интерпретация событий создала реальную опасность для создающего её субъекта, или для окружающих. Как, например, сделать так, чтобы зло, помещенное для него в другого, получило бы статус надежно изолированного, не прибегая при этом к тому, чтобы изолировать его от другого (как это случается в случае помещения пациента в клинику или тюрьму), или других людей от него (как в случае концлагерей). Или каким ресурсами он обладает для того, чтобы создать другого типа социальные связи, кроме бесконечной войны.
Про структуру нацизма с точки зрения психоанализа
Александр Бронников
Ясно, что нацизм этически осуждается. Говорят, что это плохо, борются против него.
С другой стороны, в среде левых мы встречаем более структурное высказывание, которое призывает перевести наш взгляд на анализ капиталистического общества, следствием которого является наплыв трудовых мигрантов. Другими словами, здесь речь идет о смещении объекта критики.
Однако и в первом, и во втором случае не разбирается структура самого нацизма, нацистского субъекта, разве что делается предположение, что этой темой пользуется и ее нагнетает риторика государства. Но если мы скажем, что нацизм есть лишь следствие риторики, пропаганды, внушения, государства, умелая манипуляция массами, то это высказывание по структуре будет эквивалентно высказыванию о том, что гомосексуализм (как и любая другая ориентация в выборе партнеров) есть результат пропаганды, что является достаточно абсурдным и мало что объясняющим. Поэтому полезным, как мне кажется, является рассмотрение нацизма в контексте этики и клиники. По меньшей мере не хотелось бы игнорировать это измерение, так как проблема, которую встречает общество достаточно серьезна.
Итак, нацизм – это, прежде всего, этика. Другими словами — это один из способов решить вопросы о Добре и Зле. Решение очевидно в том, что зло помещается в иного. Кроме того, этот иной задается, как иной по отношению к идентификации с собственной нацией. Есть, к примеру, Русские (обозначим их «а») и есть Иные (мигранты и т.п.), обозначим их «а’».
Речь в нашем анализе не только о том, как можно относиться к этому «а’», к этому «не а», то есть любить его в соответствии с христианской заповедью или ненавидеть. Скорее мы начнем с того, что обсудим, как возникает само это различие.
Первый тезис состоит в том, что деление на нации, на цвет кожи и тому подобное не является очевидным.
Второй тезис: это деление, если оно имеет для субъекта значение, структурировано так же, как отличие правой руки от левой. Другими словами, речь у нас пойдет о стадии зеркала французского психоаналитика Жака Лакана, но в необычном ее аспекте, который имеет отношение к поздним лакановским разработкам. Нас здесь интересуют те находки Лакана, в которых он показал связь между пространством этики и пространством топологии.
Пространство этики структурировано так же, как пространство топологии, с одной лишь оговоркой. Лакан предлагает подходить к самому термину пространство с некоторыми модификациями, то есть отталкиваясь не от точки, но от трискеля (об этом он рассказывает в своём двадцатом семинаре). Трискель также можно назвать тройной точкой, но это название условно. Речь идет о следующей фигуре:
Эта тройная точка, или трискель, лежит в “сердце” каждого узла. Вот два примера, узел трефль (из одного кольца) и борромеев узел (из трех колец):
Название «тройная точка» используется просто потому, что задействовано три перекрестка узла (то есть три места, где одна нить проходит над другой). Число три здесь важно, так как именно оно является определяющим для задания узла. Забегая вперед, скажем, что эта тройная точка — это черта, которая поддерживает различие между объектом и его зеркальным отражением (в рассматриваемом нами случае).
Итак, мы сказали, что русский от узбека отличается для нациста так же, как отличаются правая и левая рука для большинства людей.
Загадка отличия двух рук в том, что его легко показать, но не так легко объяснить словами. Лакан приводит пример про инопланетянина, которому пытаются на словах объяснить как на земле узнают, какая рука левая, а какая правая. В истории этот вопрос звучал и так: какую руку бог сотворил первой (правую или левую, русскую или узбекскую)?..
Топологический ответ на этот вопрос – никакую. Он сотворил всего одну руку, но потом просто по-разному отобразил ее в пространство. Простая иллюстрация — возьмем левую перчатку, вывернем наизнанку — она станет правой… Перчатка, таким образом, одна, но различие левой перчатки от правой возникает как следствие способа отображения, или погружения образа руки в пространство. Другими словами, различие существует на уровне образа, но исчезает на уровне прообраза.
Еще немного про топологию: в теории узлов, есть узлы, которые математики называют незеркальными. Самый простой пример — это узел трилистник (узел, который для Лакана структурирован, так же, как паранойя):
Все узлы получаются благодаря отображению простого колечка в трехмерное пространство. То есть прообразы всех узлов эквивалентны, а вот образы могут быть разными, все зависит от того, сколько и каких появится перекрестков. С узлом трилистником история такова, что существует два трилистника (правый и левый), один является зеркальным отражением другого. Но что здесь важно, что сколько веревку не шевели, и как узел не крути, но трилистник «a’» (на рисунке справа), не получится свести к трилистнику («a»).
Говоря метафорически, мы можем сказать, что узлу «а» достаточно глупо объяснять, что узел «а’» такой же нормальный, обычный узел, как и он. Так как структурно для него это не так. Поэтому идея того, что все нацисты вдруг опомнятся и поймут, что все люди — люди, достаточно маловероятна, так как для них существуют люди и люди’. На топологическом уровне, в качестве черты отличия здесь выступает то, что выше мы назвали “трискель”, и не трудно увидеть, что у левого узла он задан одним способом, а у правого (тот, который отражен в зеркале), другим: меняется порядок нитей, и то, что было сверху, оказывается снизу.
Итак, мы видим, что различие, то есть наличие образа в зеркале, который отличается от того, кто в нем отражается, поддерживается некоей чертой. Эта черта, как не трудно увидеть, существует только на уровне образа, но исчезает на уровне “прообраза”, то есть на том уровне где мы имеем только одну перчатку, или просто веревочное кольцо. Идея Лакана в том, что эта черта, ее существование возможно только благодаря языку, то есть эта черта является означающим. Именно особые отношения с языком, ну или особый режим этих отношений могут, как следствие, дать подобную позицию, которую мы исследуем, как нацистскую. Другими словами, то пространство, куда “отображается” человек, представленный здесь кольцом, — это пространство языка. Именно благодаря языку возникает отличие правого и левого, русского и узбека.
Стоит так же добавить, что данная этика создает уже не фрейдовскую толпу (из «Психологии масс»), но иную структуру, которую некоторые психоаналитики выделяют наряду с леви-строссовскими структурами родства, которые являются эдипальным обществом, где существует фигура отца. И эта иная, не эдипальная масса, эта иная форма коллективности — это концентрационный лагерь. Этот концлагерь чисто топологически представляет собой стену, за которой находятся те, кто помечен чертой отличия. Причем, как показывает практика в случае паранойи, если зло перестает находиться по ту сторону стены, например, у соседей, которые все время заливают тебя водой, то есть перестает быть отделено от параноика некоей границей, то оно появляется по эту сторону стены, что является для паранойяльного субъекта невыносимым и может приводить к очень серьезным последствиям.
Мы можем сказать, что то, что атакует нацист, — это свой собственный образ в зеркале, то есть отраженного себя. Именно поэтому речь идет о чем-то, что имеет связь с нарциссизмом. Мы видим здесь и еще одну особенность: этот образ начинает носить статус отброса, мусора, то есть чего-то “обычно” гетерогенного означающей структуре, языку. Когда мы говорим, к примеру, про невроз навязчивости, то такой человек может быть педантичным, вежливым, толерантным ко всем культурам мира, он будет все упорядочивать и классифицировать — это сюда, это туда… Другими словами, в данном случае черта отличия будет функционировать иначе, она не будет «триггером» агрессивности, и, наоборот, некая неклассифицируемая куча, вроде мусора, где все стерто, где нет означающих, будет занимать место отброса. Но мы видим, что в случае нацизма это не так. Именно черта отличия, возникающая на уровне образа, точнее, поддерживающая его существование, именно она (а не отсутствие классифицирующей черты) превращает этот образ в отброс. Таким образом, то, что в неврозе навязчивости выступает как гетерогенное (знак отличия и отброс) здесь выступает как гомогенное. Поэтому мы можем увидеть. что данной структуре соответствует узел трилистник, который получает свой смысл через отличие от борромеева узла.
В «сердце» борромеева узла нетрудно увидеть такую же тройную точку, как и в трилистнике, однако этот узел состоит из трех разных колец, в то время как у трилистника кольцо только одно. Интересно, что эта инаковость и различие, которое атакует нацист, является следствием отсутствия различий на другом уровне. Гомогенизация, которую мы обнаруживаем в узле трилистник, а также гетерогенность, которая возможна на уровне борромеева узла, – это вопросы, которые волновали Лакана в контексте работы над разными типами субъективности. Мы не можем здесь слишком сильно вдаваться в подробности, но обратим внимание еще раз на существенную черту: разные способы задания трискеля в этих двух узлах. Важно и то, что борромеев узел так же, как и трилистник бывает двух видов, однако только при определенном условии: необходимо его ориентировать и раскрасить (или дать разные имена каждому из трех колец). Гомогенность в трилистнике — это упразднение гетерогенности, которая существует на уровне борромеева узла (в котором для Лакана речь идет о гетерогенности трёх измерений – символического, воображаемого и реального). Таким образом, если мы будем пользоваться терминологией нашей статьи, то гомогенность (отсутствие различий) в трилистнике — это гомогенность того, что мы обозначили как “черта отличия”, затем как функция “отброса”, а также зеркального образа.
Вопрос, которым уместно здесь задаться, можно озвучить примерно так: какой режим истины такую (нацистскую и паранойяльную) гомогенизацию обеспечивает?
Мы здесь снова оказываемся в той точке, где возник вопрос о том, является или нет причиной нацизма на уровне субъектности неолиберальная политика? То есть в фокусе внимания оказывается то, с чего мы и начали, а именно вопрос о связи капитализма с происходящими событиями.
Здесь мы можем построить ряд гипотез, на одной из которых, описанной в работе психоаналитика Ж.М. Вапперро, мы и остановимся. Речь еще об одном отличии узла трилистника от борромеева узла. Как мы уже сказали, и там, и там прочитывается черта отличия, которая в данной форме записи предстает как тройная точка (трискель). Однако способ задания этого трискеля в борромеевом узле и узле трилистник – разный. Что подразумевает разную этику. Чтобы увидеть эту разницу, необходимо немного сказать про общеизвестные факты о борромеевом узле: 1) Он состоит из трех колец 2) если одно кольцо вынуть, то два других тоже перестанут быть связаны (узел распадется). Таким образом, третье кольцо держит другие два. Однако мы не можем точно сказать, о каком кольце идет речь. Другими словами, черта отличия (трискель) прочитывается, но не записана однозначно. В то время, как в трилистнике речь идет об однозначной записи. Приведем цитату из работы Вапперо про нарциссизм, где речь, в частности идет о гомофобии и расизме: “Конечно, гомосексуалисты участвуют в этом [в нарушении общественной безопасности – мое примечание], но нет возможности распознать их на улице – их отличие не записано на них. Что уж говорить про евреев: в этих условиях они повсюду. Паранойяльный психоз у прекрасной души – безумие, которое хочет, чтобы всё было записано черным по белому, татуировано, если требуется. Но ведь это же и есть настроение большинства в наши дни, единогласное недоверие: мы не можем доверять людям, все покупается и продается…” Одно из следствий этой цитаты в том, что на вопрос о связи капитализма и нацизма стоит ответить утвердительно.
Однако в данный момент я бы предпочел остаться на уровне гипотезы и не делать поспешных выводов.
Добавим только еще один важный пункт. Когда говорят о записи, то речь, конечно, идет в том числе о чтении. И для Лакана исследование теории узлов – это исследование письма и чтения, что, как мы это знаем уже из Фрейда, является одним из важных вопросов для тех, кто занят бессознательным и перед кем встают проблемы двойной записи и так далее. Более того, сама практика психоанализа определяется как практика чтения. И узел – это такой способ письма. Перед нами своего рода лакановская буква. Письмо – это то, что задает разные структуры. Одина из уместных здесь ссылок – это исследования Мишеля Фуко, в которых он показывает, как меняется общество после того, как поступки субъекта начинают записываться. То, что параноик или нацист – это субъект, который хочет, чтобы все записывалось однозначно, может быть понято и с другой стороны. Про таких субъектов можно сказать, что они отказываются от чтения в том виде, в котором это умение определяют Фрейд и Лакан. Читать – это читать двусмысленность, неоднозначность, то, что у французов называется «экивок». Именно эту букву открыл Фрейд. То есть текст для Фрейда и Лакана, текст, который можно читать, – это нечто, что записано экивоками. Любой психоаналитик может привести массу иллюстраций подобного чтения. Например, пациентка, которая произносит такой текст по поводу автошколы: “В тот день я опоздала на вождение”. Но когда она его говорит, то в речи произносит слово “вождение” с буквой “а” (а-канье, говорят, — это черта отличия Москвичей 🙂 ), и получается такая фраза: “В тот день я опоздала… наваждение”.
Именно поэтому удобно использовать узлы, так как они указывают на разные типы букв. Буква борромеева узла сохраняет двусмысленность, буква трилистника – это однозначность. С другой стороны, есть еще одна форма знаков – это знаки любви. И понятно, что читать знак любви (как например, рукав платья в куртуазную эпоху), или писать знаками любви – это совсем не то же самое, что те буквы, которые написаны “черным по белому”. И понятно, что черта различия (буква), которая вводится такой наукой, как статистика, – это совсем не письмо любви, всегда сохраняющее двусмысленность. Поэтому господство подобного режима истины, опирающегося на статистику (наука, которой зачастую пользуются те, кто придерживается нацистских взглядов, измеряя тела, плодовитость, интеллектуальные и трудовые способности), – это господство, вводящее однозначную черту различия, и оно уничтожает знак любви. Если вернуться к топологии, то мы можем предположить, что ненависть (к иному) и любовь отличаются так же, как узел трилистник от борромеева узла (который Лакан вводит впервые именно как письмо любви).
Если подводить краткий итог, то, конечно, чтобы иначе относиться к различиям, можно следовать разным моральным заповедям – любить ближних, или ненавидеть, или иметь мужество выдержать их инаковость… Однако психоаналитическая этика состоит в том, чтобы увидеть, что разница этических позиций задается не на уровне отношения к различиям, но на уровне того, как сами эти различия структурируются (и записываются). К примеру, если отличие есть следствие статистики, то мы находимся в одном измерении, если же режим истины будет иным, то, возможно, что для некоторых это будет выходом.
Ольга Зайцева — психоаналитик.
Александр Бронников — психоаналитик.
Нацизм и паранойя. Статья Ольги Зайцевой и Александра Бронникова.
Хорошо, но что же делать в случаях, когда "отличие есть следствие статистики"? Что можно сделать на "уровне того, как сами эти различия структурируются (и записываются)"?
А в отношении того, что это пустое дело — "доходчиво" объяснять нацисту, что все люди равны, так есть же другие психологические теории, показывающие каким образом формируются и закрепляются установки, реакции, предрассудки и поведение человека. Теория социального научения, например. Кроме того, есть сложные вопросы, которые ставят социальные психологи. Один из них — влияние ситуации. Росс, Нисбет: ""Опыт полувекового развития научных исследований научил нас, что ни в данной, ни в какой-либо другой нестандартной ситуации реакцию конкретных людей нельзя предсказать с какой бы то ни было точностью. По крайней мере, этого нельзя сделать, пользуясь информацией о личностных диспозициях этих людей или даже об их поведении в прошлом", поведение в той или иной ситуации может быть как согласованным, так и не согласованным с личностными особенностями…