Люди на скалах
Путевые заметки москвича о Среднем Урале.
Смятый ландшафт, сгущенная история, утрамбованные трупы: Урал – сгусток времени, превращенного в геологию и археологию. До XVI века уральские горы были одной из естественных границ колонизации для русского государства, складкой, о которую бились колонизационные волны. Старый, выветрившийся шов двух земных плит, одни из самых старых гор Земли – и один их первых оплотов новой, промышленной, капиталистической экономики России. Складки Урала: скальные, географические, исторические – восторг для делёзианца, чудесная иллюстрация постмодернистских представлений об истории как о совокупности следов, археологическом и геологическом сгустке, где время и пространство равноправны.
История Урала строится на недрах и из недр и в недра погружается. В Соликамске, на краю реки Усолки, есть Людмилинская соляная скважина – забитая в почву труба, полое бревно, из которого хлещет сероводородная солёная вода, производная вод доисторического пермского моря. За этот рассол, запах которого всё время чуть режет дыхание, когда прогуливаешься среди пятиэтажек и белых храмов Соликамска, боролись вдоль реки Камы Строгановы, мелкие дворяне и соликамские купцы, устраивая передел собственности и территорий. На суд о границах владений являлись люди Строгановых с дубинками и молча стояли на пригорке; суд, разумеется, выносил решение в строгановскую пользу. В Усть-Боровске сохранился старый деревянный завод-музей: амбары, башни, лари из лиственничных срубов, соленые на вкус, если коснуться их языком. Условия труда (от таскания на плечах за день тысяч мешков с солью у работников трескались уши) лишь незначительно улучшились в 1930-е годы, когда на заводе ввели вагонетки. В остальном завод действовал без модернизаций до 1972 года. Другой важнейший ресурс Урала – железная руда: из чёрного чугуна сделаны полы в церквях, пушки XVII века, памятник советской атомной промышленности в свердловском соцгороде Уралмаша. Чугуноплавильные и сталелитейные заводы разбросаны по селам, ржавая махина брошенных домн торчит посреди бревенчатого села Верхняя Синячиха – хозяин-москвич пару лет назад бесследно пропал на Кипре, после чего оставшиеся без работы местные жители объявили голодовку. Одними их первых стали осваивать руду Демидовы, жестоким шантажом удерживая рабочих на своём заводе в Невьянске (по одной из легенд мать рабочего, попытавшегося уйти с завода, замуровали в невьянской часовой башне). Они же основали производство в Нижнем Тагиле. Целую магнитную гору срыли за время разработок в этом городе, выположив центр города среди окрестных холмов.
Всё это – движение из земных глубин, но есть и обратное направление – в глубину. Железнодорожный вокзал в Березниках заколочен и занесен сугробами, так как кусок путей рядом с ним провалился под землю: из-за разработок калийных солей под Березниками образовались пустоты, куда ухнули огромные куски грунта. Выяснилось также, что на Урале есть традиция забивать щели в грунте Романовыми и их родственниками. Более всего известна она на примере последних Романовых и великих князей, которыми заполнили шахту под Алапаевском, но имеет большую историю, обрамляющую весь путь данного семейства на российском престоле. Так, в Ныробе, к северу от Чердыни и Соликамска, содержался по приказу Бориса Годунова и умер в яме Михаил Никитич Романов, брат партиарха Филарета, отца первого царя династии Романовых. Когда катишь на поезде среди уральских скал и вглядываешься в их расщелины или когда посещаешь выгребную яму в придорожном кафе, неизбежно мерещатся романовские белые ключицы и прочий тлен. Во всем этом движении вниз есть притяжение смерти, и можно было бы выпасть в осадок на обочину среди сугробов, если бы не было слишком сильным внутреннее напряжение уральской складчатости, выталкивающее тебя из земной утробы к долгу и привычке выживать.
Мы в поездке выступали в роли археологов-дилетантов, наспех проделывающих шурф сквозь множество слоев исследуемого участка. Но на сверхчеловеческом уральском археологическом фоне бьётся жизнь людей: надежды, нервы, – оседая на скалах. В Перми на горе над рабочим районом, Мотовилихой, маячит самый лиричный памятник революции, который я видел, воздвигнутый в 1920 году и ещё лишенный надсадного официоза: в его бетонное тело вмонтирована урна с прахом рабочего – участника кроваво разогнанной демонстрации 1905 года, и в небе на флагштоке развевается маленький красный флажок. Красноармейцы, сбрасывающие князей в шахту перед наступлением белых, и сами князья, которые лишь перед смертью поняли, куда их привели, – что они ощущали в этом бору под Алапаевском? У гофрированного металлического забора вокруг провала в Березниках стоит сваренный из прутов крест с фотографией – в память о трактористе, упавшем в калийную пропасть вместе со своей машиной. Напряженность и замкнутость местных жителей (нас то и дело спрашивали, почему мы так странно одеты, обращали внимание на московский говор и трижды проверили как возможных террористов) кажется перевертышем и продолжением, вторым лицом их открытости. Завидев поздним вечером людей с фотоаппаратом, подростки махали из окон в соцгороде Нижнего Тагила – среди обветренных и облупленных домов гротескной постконструктивистской архитектуры. Оттуда нас всемером довезла до вокзала в своей машине, когда мы опаздывали на поезд, местная жительница.
В облике Урала оставили следы рывки российской производственной истории – он отразил самые глобальные, надчеловеческие переломы в истории материального базиса общества. Сперва – холмистые села посреди колонизированной глуши с деловито компактными избами (как выглядело истребление местных жителей – вогулов?). Потом – заводы посреди сел, вторжение вотчин Строгановых и Демидовых, начавших индустриальную историю России. И далее, после замешательства гражданской войны, поверх бревенчатой аграрной жизни – ударная индустриализация, конструктивистские соцгорода для рабочих, ансамблевая авангардная застройка огромного проспекта Ленина в Свердловске – и новые зоны для зэков, сохранившиеся до сих пор, когда уральская индустрия уже порядком подорвана приватизацией и распилом капитала.
В одной из этих зон, в Березниках, недавно сидела Мария Алёхина. На бывшей территории другой, тюрьмы Усольлага в монастыре в Соликамске, побывали мы. На рассвете местный священник, убежденный борец за жесткую христианизацию, открыл нам бывшие камеры в глубине храма – ржавые двери, зарешеченные окошки, фрагменты лиц ангелов и святых среди штукатурки. Здесь пересылали в 1929 году Варлама Шаламова, арестованного за участие в троцкистском кружке – об этой тюрьме он написал рассказ «Первый зуб», где рассказывает, как на сводах подвала «нашел письмена, сделанные простым углем огромными буквами по всему потолку: «Товарищи! В этой могиле мы умирали трое суток и все же не умерли. Крепитесь, товарищи!». Здесь же содержался архитектор из немецкого Баухауза, Филипп Тольцинер, приехавший в начале 1930-х в СССР строить коммунизм и арестованный в 1937. В заключении он конструировал лагерные здания, а после освобождения остался в России, занимался охраной местных памятников и в 1950-х спроектировал целую улицу в Усть-Боровске. Впрочем, развитие производственной истории на Урале и ранее шло в паре с развитием пенитенциарной системы, организация индустрии соседствовала с организацией насилия: сюда ссылали (вспомним ныробскую яму), здесь пересылали в Сибирь на каторгу.
Интонация Урала – исторический (и геологический) фатализм, даже пессимизм, граничащий с героизмом, с привкусом шаламовской этики. Реальность Урала настойчиво заставляет тебя быть. В пермском художественном музее, в бывшем соборе, на последнем этаже, под куполом, выставлены пермские боги – так называют местные деревянные религиозные скульптуры, свезённые со всей Камы. В них повторяются два образа: страдающий Христос в терновом венце и грозный, несуразный Бог-отец. И тот, и другой, как и окружающие их ангелы с топорными жестами, до тошноты напористы в своём деревянном присутствии: твердые облака и твердые священные лучи, выпученные глаза Бога-отца, кровавая спина Христа. Самое подлинное, что должно быть в мире, бог, оказывается здесь частью кукольного театра, за кулисами которого скрывается не пойми что, тьма, дремучесть, подземная материя, небытие. Когда в 20-е годы было начато собирание и исследование этой скульптуры и её выставляли под атеистическими лозунгами, то это, вероятно, смотрелось почти органично. Но деревянные боги всё равно призывают быть. Кажется, Бог-отец и страдающий Христос – два лика Урала: один – безальтернативно, до грозной тупости суровый, другой, вопреки и одновременно благодаря своей кондовой реальности, – человечный.
Екатеринбург – Алапаевск – Верхняя Синячиха – Нижняя Синячиха – Алапаевск – Нижний Тагил – Невьянск – Нижний Тагил – Соликамск – Усть-Боровск – Березники – Усолье – Березники – Пермь
Фотографии Николая Ерофеева, Екатерины Коноваловой, Никиты Миропольского, Алисы Олевой.
Глеб Напреенко – художественный критик, историк искусства, активист.
Замечательно, спасибо.