Психологическая защита
Благодаря «Концепции информационной безопасности детей» обнаружилось, что в России существует профессиональное сообщество психологов.
Скандально известная психологическая экспертиза по делу Pussy Riot и противоречащий здравому смыслу комментарий к закону о защите детей от вредной информации сотворили казавшееся невозможным. Немалое число психологов, чья профессиональная принадлежность предписывает «не ходить строем» и не занимать безоговорочную позицию по каким-либо вопросам (что не исключает такой возможности во внепрофессиональной сфере), объединились, чтобы совершить политический акт: высказаться по поводу безумных инициатив законодательной власти. Сплочение психологического сообщества со свойственными его членам различиями в нюансах этических позиций и общей разноречивостью оказалось возможным в ситуации явного злоупотребления со стороны законодателей ссылками на психологическое знание. История подобного злоупотребления в нашей стране (речь прежде всего о смежной профессии – психиатрии) способна скорее отвратить специалистов от участия в политической жизни, тем самым лишь укрепляя их политическую неискушенность. Совсем иначе обстоит дело, например, во Франции, где психологи, психоаналитики – частые гости публичных политических дискуссий.
В новогодние праздники российских психологов взбудоражила «Концепция информационной безопасности детей», разъясняющая, как применять принятый три года назад закон о защите детей от вредной информации и, в частности, предлагающая во имя запрета пресловутой «гей-пропаганды» зацензурировать еще с четверть рунета. Импульсом для дискуссии стало участие в разработке этого документа их нескольких коллег, своим научным авторитетом придавших вес документу Роскомнадзора. За последние годы психологи во второй раз публично вступились за честь профессии, отреагировав на актуальную общественную тему. В прошлый раз они написали открытое письмо против результатов экспертизы в деле Pussy Riot, способствовавших обвинительному приговору. Такая активность психологов дарит надежду, что хоть где-то в России может сформироваться политически активное профессиональное сообщество.
Первым о Концепции сообщил портал русскоязычных лесбиянок Lesbiru.Com, поэтому неудивительно, что широкая общественность первоначально отреагировала на нее в контексте борьбы с «гей-пропагандой», хотя документ касается далеко не только ЛГБТ и их сайтов в интернете. Если полностью следовать букве и духу пока еще не принятой Концепции, список запрещенного содержания получается обширным. В него попадут, например, мультфильмы «Ну, погоди!» и «Том и Джерри»; книги «Том Сойер» и «Граф Монте-Кристо»; любое искусство о военных, каскадерах или экстремальных спортсменах; некоторые инструкции и плакаты по технике безопасности; официальная статистика табакокурения и употребления алкоголя; наконец, придется отцензурировать сказки Пушкина и все учебники анатомии человека.
В подробном анализе документа Анна Леонтьева, отдельно подчеркивая сильные стороны Концепции, фиксирует ее ключевые недостатки. Для Концепции типичным является ход рассуждения, когда невозможно ясно различить, излагают ли авторы установленные факты, конвенциональные модели, оригинальные поддержанные аргументацией теории или просто свои вольные предположения. Принципиально не даются определения ключевых для документа понятий. таких как «семейные ценности», «этическое содержание произведения», «традиционные отношения». Также прямо постулируется право эксперта руководствоваться не фактами, а мнением. Таким образом создается основа для произвольного толкования Концепции, например, в угоду политической конъюнктуре.
Однако психологи, принявшие участие в разработке Концепции и попавшие под шквал критики коллег, вовсе не являются воинствующими мракобесами и консерваторами. Например, один из них, Владимир Шляпников, подготовил пособие по цифровой компетентности для учителей и подростков и в прошлом году провел обучающие семинары по вопросам интернет-безопасности для нескольких сотен учителей. В обсуждении поста Евгения Осина, с чьего разбора одного из разделов Концепции и началась внутренняя дискуссия психологов, Шляпников с цифрами в руках напирает на то, что проблема успела перезреть. На фоне повальной безграмотности родителей и учителей в отношении Интернета за последние годы неуклонно рос запрос педагогов на замену жёсткой фильтрации интернет-контента в школах на более гибкие меры. Сегодня принцип «никакой цензуры – пусть решают только родители», за которым часто скрывается недоверие к государству, лишь перекладывает проблему на чужие плечи. Но, спрашивает Шляпников, к кому еще, как не к государству, обращаться в этой ситуации психологу, если он хочет не просто фиксировать положение дел, изредка проводя семинары в малых группах, а попытаться добиться принципиальных изменений, тем более что профильная структура министерства сама проявляет заинтересованность?
Елена Рассказова также не соглашается с романтическим негативизмом критики Концепции, которая множит хрестоматийное ощущение «в России все плохо», но не проясняет реальных путей изменения ситуации. Рассказова признает свою политическую ангажированность как психолога, вложившего свои знания и труд в Концепцию, и объясняет этическую позицию, с которой приняла участие в разработке документа стратегией «меньшего зла» и попыткой заменить «политику запретов политикой ограничений». Однако, позиционируя свое участие как эксперта в разработке Концепции, Рассказова одновременно соглашается со сведением своей роли до технического исполнителя поставленного заказа. И если даже термины Концепции, которые подверглись особой критике, были психологам спущены сверху (они были взяты из закона о защите детей от вредной информации), то каком подпольном противостоянии злой воле бюрократов, о котором говорит Рассказова, серьезно может идти речь?
В России мало в какой профессии сформировано профессиональное сообщество с политическим голосом, и у психологов его тоже нет. Получив приглашение принять участие в разработке Концепции, психологи остались с государством один на один, в лучшем случае в составе небольшой группы, скрепляемой клиентарными отношениями вокруг одного патрона. А это означает полное отсутствие каких-либо гарантий, например, от того, чтобы бюрократы, манипулируя составом авторов многостраничного документа, заранее заложили в Концепцию возможность ее избирательного применения при политически ангажированной экспертизе. Более того, при желании бюрократы, «нанявшие» психологов, могут себе позволить убрать какие-то части из текста документа. Все это, конечно же, бьет по профессиональной репутации психологов. Но у специалистов, принявших участие в разработке Концепции, нет никаких ответных рычагов давления, которые могла бы им дать лишь принадлежность к сильному профессиональному сообществу, способному лоббировать свои интересы в органах власти.
Серьёзная возможность создать профессиональное сообщество психологов и, одновременно, защитить от последовавшего обвального обесценивания реноме профессии, была упущена в девяностые. Профессия тогда была очень редкой, что называется, «все всех знали». В 1991 году, после развала СССР, всего в двух ВУЗах (по одному в в Москве и в Санкт-Петербурге) можно было получить диплом психолога. Ближе к нулевым появился огромный рыночный спрос на услуги психологов. Казалось бы, отличная ситуация для отстаивания узкоотраслевых интересов, например, попыток введения в законодательство процедур контроля над тем, кто может и не может называться психологом и зарабатывать этой профессией на жизнь, какие существуют в США, или выработки профессиональных стандартов. Однако в эпоху становления отечественного капитализма психологи предпочли выкарабкиваться поодиночке и в итоге растворились в море дилетантов, которое не только стало обслуживать спрос на психологические услуги, но и сформировало невысокую общественную репутацию психологии. Конечно, причины тому были не только в субъективных факторах вроде воинствующего индивидуализма, которым тогда отечественная интеллигенция отгораживалась от советского прошлого. Сработали и объективные факторы: пожалуй, как никакая иная дисциплина, психология под своим названием объединяет множество независимых друг от друга практик и областей научных изысканий: от работы с детьми до исследований деятельности мозга или от судебной психиатрии до психоанализа, — такое разнообразие узких интересов, конечно же, не способствует солидарности. Кроме того, кто в девяностые всерьез относился к законодательству, чтобы идти что-то требовать от государства?
Механизм мобилизации профессиональной среды на прошлой неделе повторил случай с написанием открытого письма по делу Pussy Riot: стимулом послужило внешнее событие. То, что наметилось в ходе дискуссии, — не горизонтальное объединение для защиты социально-трудовых интересов. Создания межрегионального профсоюза психологов в ближайшее время ожидать не стоит, хотя для каждого второго аспиранта столичных психологических факультетов и сотрудников бюджетных организаций объявления в метро о зарплате машинистов в свое время были поводом для грустной рефлексии о том, правильно ли была выбрана профессия. Произошедшая дискуссия также не имеет ничего общего с целенаправленной попыткой создания профессиональной вертикальной ассоциации для лоббирования отраслевых интересов в органах власти. Однозначно негативное первое восприятие события, согласно которому Концепция вписывается в общее русло законотворчества «взбесившегося принтера», объединило самых разных практикующих психологов, вне зависимости от специфики деятельности на рабочем месте. Продолжающееся активное внимание к политике, возникшее в декабре 2011 года, хотя и затихло, но, как мы видим, продолжает существовать.
Любопытно, что локомотивами дискуссии о профессиональной этике и Концепции являются молодые психологи. Наиболее активным участникам с обеих сторон ещё нет и 35, а старшие коллеги (хотя и не все) в основном либо надевают маску наивности, либо пропагандируют стоическое неучастие в общественной жизни, либо сбиваются на демонстрирование значимости собственной академической карьеры. Всё это – разные способы уклонения от поставленного вопроса для людей, которые, по-видимому, в начале 1990-х все для себя уже решили.
Конечно, последствия открытого письма и развернувшей дискуссии непредсказуемы. Элитистская составляющая может взять вверх и тогда весь напор уйдет в самодовольную иронию, метко названную Генрихом Бёлем наркотиком для привилегированных, позволяющим чувствовать себя выше окружения, от него отгораживаясь. Ведь заводилами дискуссии являются сотрудники двух столичных вузов с ореолом элитарности, МГУ и ВШЭ, а находящиеся в фокусе обсуждения стандарты экспертизы будут повседневной проблемой для узкой прослойки специалистов, находящихся на самом верху профессиональной иерархии. Однако реакция на политические события может послужить спусковым механизмом для возникновения хотя бы небольшой общественной организации психологов, – сходным образом энтузиазм болотных митингов сподвиг преподавателя РГГУ с его коллегами организовать в своем ВУЗе профсоюз.
Сергей Решетин — профсоюзный работник, публицист, активист.
Предисловие Анастасии Власик, психиатра, психоаналитика.