Невозможность острова
Стремление реализовать гротескную капиталистическую утопию - большая опасность для современных городов.
Совсем недавно бессменный гуру зависших в сети старшеклассников, основатель «Вконтакте» Павел Дуров делился своими восторженными впечатлениями от визита в Дубай, предвещая конец «социалистического рая Европы». На это «Открытая левая» отреагировала коротким материалом о чудовищной изнанке сверкающего города — угнетении рабочих-мигрантов, во многом благодаря которым Дубай переживает свой инвестиционный бум, вызвавший такое восхищение у молодого российского бизнесмена. Конечно, можно, как Дуров, давать весьма эмоциональную оценку привлекательности региона, не покидая такси, забыв о том, что ты публичный человек и твои слова могут быть с легкостью приняты на веру сотнями тинейджеров. Разумеется, можно и нужно на эти слова отвечать, оппонировать и призывать заглянуть на обратную сторону луны. Но все-таки хочется рассмотреть предмет разговора критически и комплексно, довести до конца эту виртуальную полемику, обнаружив что-то, кроме голых позиций и отдельных фактов.
Столкновение с Дубаем, безусловно, тяжелое испытание для любого противника агрессивного неолиберализма. Тяжелое оно главным образом потому, что с репрессивной властью капитала и социальной сегрегацией гораздо легче сталкиваться на страницах марксистских изданий, в дебрях интернета и на волнах собственной рефлексии, нежели на пешеходном переходе или в лифте – каждый день без права передышки. Кажется даже, что, к примеру, в Москве можно совершенно несознательно себя обезопасить, посещая исключительно «Фаланстер», ларек около дома, выставки, митинги и сборища идеологически близких тебе товарищей. Любому активисту, да и просто человеку неравнодушному в этом довольно тяжело признаться, но суть от этого не меняется: обретя свое политическое «я», мы часто окружаем себя подобным и игнорируем реальные проявления того, чему противостоим. Собственно, встреча с противником в Дубае оказывается тяжелой, потому что его лицо поистине безобразно. И надо сказать, что если бы личные обстоятельства не способствовали этой встрече, я бы всячески старалась ее избежать.
Формы, которые принимает наскоро сколоченный капитализм в Дубае, по-настоящему уродливы. Если это спортивный автомобиль, то непременно покрытый золотом и играющий оглушительную музыку; если пляж, то с обязательной вертолетной площадкой; если продуктовый магазин, то размером с гигантский стадион: гипербола и гротеск слились здесь в любовном союзе и истерически отплясывают кадриль. Все вокруг делится на классы и уровни, даже в общественном транспорте наличествуют вагоны разной степени комфортности, а любая очередь организована в три колонны: VIP-очередь (для тех, кто желает пройти побыстрее и может заплатить больше), очередь для женщин (вне зависимости от их гражданства и религиозной принадлежности) и очередь общая (для простых смертных). Социальное неравенство существует здесь не как плод длительной исторической эволюции и парочки революций, а как поспешно и намеренно выстроенная система общественных отношений. Стратификацию дубайского общества можно проанализировать в два счета — она полностью определяется этническим и национальным составом населения. Арабские шейхи и их разросшиеся семьи владеют нефтью и всем крупным бизнесом в эмирате, приезжие западноевропейцы (преимущественно из Англии) выступают в качестве наемных управленцев и специалистов (инженеров, архитекторов, технологов и т.д.), филиппинские мигранты заняты в сфере обслуживания и розничной торговли, а многочисленные выходцы из Индии и Пакистана занимаются тяжелым физическим трудом. Все эти группы никак не взаимодействуют друг с другом, кроме как по необходимости и по долгу службы. Культурная ассимиляция отсутствует как процесс, так как у принимающей страны – ОАЭ – практически отсутствует собственный культурный багаж. Арабские «хозяева» достаточно гостеприимны, правда, их приветливость объясняется не типично восточным радушием, а меркантильным интересом. В этот же интерес упирается их терпимость по отношению к западным женщинам, привычно оголяющим коленки и расхаживающим по супермаркетам в поисках ветчины. Правда, поведение европейцев гораздо хуже: с одной стороны, они относятся к эмирату как к перевалочному пункту с сотней дойных коров, а с другой, стараются по максимуму отгородиться от остального мира, окружить себя привычной эстетикой, любимыми марками продуктов и одежды, пабами с жареным беконом и общением с соотечественниками – в общем, устроить для себя этакую игрушечную Британию, а когда придет время уезжать, просто свернуть ее, как туристическую палатку.
Кстати, пресловутая эксплуатация дешевого труда мигрантов из Индии и Пакистана происходит не только на городских стройках, но и в сфере «дополнительных» и, очевидно, избыточных услуг. К ним относятся доставка сигарет из супермаркета в квартиру двумя этажами выше, услужливое открывание дверей, парковка вашего автомобиля. Около нерегулируемой светофором зебры круглые сутки дежурит индиец, который при появлении пешехода командует автомобилям остановиться и пропустить важную персону. Кажется естественным реагировать на такое положение дел по меньшей мере смущением (хотя бы с непривычки), тем не менее, упомянутые выше британцы переживают происходящее с нескрываемым наслаждением – видимо, сказывается колониальный комплекс. Правда, в отличие от своих предков-колонизаторов местные британцы не стремятся окультуривать пространство индийских районов, образовывать пакистанских детей и распространять цивилизационные ценности. Да и статус с привилегиями достались им почти даром: ни тебе кровопролитной борьбы, ни напряженного сражения — приезжай и властвуй.
Еще один любопытный феномен общественной жизни в Дубае — проституция, процветающая в эмирате на фоне пышной ночной жизни, которую ведут не обремененные семейными обязательствами британские экспаты и некоторые туристы. Первенство в древнейшем ремесле удерживают девушки с Украины, опережая по популярности женщин с африканского континента, также активно занятых в этом нелегком деле. Воистину по списку востребованных в Дубае профессий можно выучить географию и вскормить внутреннего фашиста! Помимо проституции «прямой», трудно не заметить проституцию «косвенную» — расчетливый вариант замужества, предполагающий необременительный эскорт с наличием штампа в паспорте. Такого рода проституция активно поддерживает дубайскую индустрию красоты, обещающую достижение стандартных параметров идеальной внешности в кратчайшие сроки.
Кульминацией дубайского гротеска можно по праву считать ежедневное шоу фонтанов, выплевывающих вместе с тоннами воды миллиарды нефтедолларов на забаву зрителям.
Единственным объектом, свободным от буржуазного лоска и духа капиталистического рабства, являются дубайские парки. В них, конечно, тоже чувствуется некоторая избыточность — парков слишком много и уход за ними упирается все в ту же дорогостоящую воду, расходуемую безо всякого чувства меры. Количество и размер парков также намекает на необоснованный размах, в котором при желании можно усмотреть признак неминуемого упадка. Дубай, чьим единственным ресурсом, по лукавому заявлению шейха, является его юность, — это в каком-то смысле этакий Дориан Грей — еще молодой, но уже подгнивший. Однако при фокусировке на парке как на достаточно обособленном объекте для городского отдыха обнаруживается и иное.
Дубайские парки – это большие зеленые пространства, в черте которых можно и нужно валяться на траве, устраивать пикники, играть в мяч и прогуливаться под ручку. Если понаблюдать, то можно заметить там и насупленного одиночку, валяющегося под деревом с томиком Гомера. Типичный дубайский парк имеет пару закусочных с простеньким фаст-фудом, большое количество детских площадок, обширные зоны для барбекю. За вход в парк взимается символическая плата, равняющаяся стоимости одного билета в московское метро. В парке мелькают оранжевые и серые спецовки, цветастые сари, черные абайи и белые галайи, арафатки и хиджабы, джинсы Levis и кроссовки Nike, растянутые синие треники и легкие леопардовые платья. Голые пятки всех возрастов и оттенков меряют газон, в небо взмывают воздушные змеи и бадминтонные воланчики. Запахи халяльного шашлыка, индийского чая со специями, сырных чипсов и гамбургеров бесстыдно смешиваются друг с другом.
Так, миновав стадию кипящего котла, переплавляющего культурные отличия в единую субстанцию, Дубай сразу же вступил в фазу плошки с салатом, ингредиенты которого хаотично смешиваются, но не взбалтываются. И эта метафора как нельзя лучше подходит и к описанию местного городского парка, наличие которого, безусловно, не является извиняющим фактором для свойственной Дубаю диктатуры капитала.
Впрочем, вряд ли концепция Парка Горького, реализованная с участием финансового ресурса Абрамовича, выпадает из логики этой самой диктатуры. Оказываясь в одном из дубайских парков, поневоле начинаешь вспоминать главный парк Москвы, в который за последние пару лет было брошено столько камней. Осуждали его за идеологизированность, за многочисленные референции к эстетике советского тоталитаризма, за странную выборку предоставляемых развлечений и услуг. Парк обвиняли в размывании политического протеста, и обвиняли справедливо: окунаясь в праздность, поданную в шуршащем фантике из приукрашенной советчины, молодые и активные москвичи с легкостью забывали о выстраивании горизонтальной политической коммуникации.
Сегодня Парк Горького, подразумевающий под культурой консьюмеристскую пассивность, выглядит далеко не как салатница с разномастным содержимым, а, скорее, как кастрюля, внутри которой находится манная каша с комками, которую давали еще в позднесоветском детском садике. Правда, внешний вид этой кастрюли выдуман не без участия модных промышленных дизайнеров. Залезть в нее и остаться в ней еще надо постараться: фейс-контроль руководствуется вашим возрастом и кошельком, а точнее, тем, насколько хорошо вы транслируйте образ молодого и креативного москвича, претендующего на успешность и готового тратиться на брендированные удовольствия вроде органических булок или расфасованной лапши с причудливыми ингредиентами. И такой фейс-контроль по-настоящему репрессивен и бесчеловечен ибо исходит он не от человека, а от обработанного идеологией контекста: вы сами выносите себе вердикт, пригодны ли вы для центрального парка Москвы или нет, в то время как парк остается предельно локальным явлением.
Неизбежно возникает вопрос: зачем это все? Зачем Москве, и без того шумной и сложной, испорченной равнодушием и жесткой конкурентной борьбой, это нагромождение условностей? Зачем городскому парку условности, которые становятся ограничениями и ограничителями? Как в эти ограничения можно встроить троих детей, желающих гонять бабочек, пикникующих соседей по многоэтажке, пожилых шахматистов и одиночек с Гомером? Непонятно. Сегодняшний Парк Горького представляет собой нечто среднее между гигантским шоппинг-моллом и элитным ночным клубом, где манифестация собственного статуса происходит без отрыва от демонстративного потребления.
Есть пространства, соприкасаясь с которыми можно ощутить принадлежность к чему-то большему, превосходящему собственные возможности: увидеть нарядных людей и стать чуточку наряднее, пройтись глазами по карте из вычурных дорогущих коктейлей и тем самым как будто бы их себе позволить, поглазеть на стройных загорелых скейтеров и на миг вернуть себе молодость. Это пространства, паразитирующие на логике социального соревнования. Обещая кусочек несбыточного и труднодостижимого, такие пространства получают лейбл «места силы», но не дают ничего взамен, скорее, обкрадывают: ровно в полночь карета превращается в тыкву, и, выходя из подобного пространства, человек снова оказывается наедине с самим собой и со своим ощущением пустоты и неудовлетворенности. Механизм работы таких пространств напоминает действие легкого наркотика.
Есть парки, попадая в которые, человек, оказываясь заложником воображаемого «Я», становится частью обезличенного процесса обслуживания большой идеи, маленького мифа или среднего бренда. Есть парки, попадая в которые, человек-винтик, высвобождаясь из-под социально-экономического прессинга, становится просто человеком. Последняя из упомянутых трансформаций может и не стать трамплином для относительно свободного оформления множественной и динамичной идентичности, но, по крайней мере, имеет на это шанс. И хотя в человеческом мире, в мире политического и культурного, «просто человеком» стать никак нельзя, можно хотя бы на короткое мгновение испытать эту очистительную иллюзию, чтобы ущипнуть себя и тут же вернуться к реальности. Место, где возможно подобное, наверное, и есть почти идеальный парк.
Почти десятилетие назад Мишель Уэльбек фантазировал в своем романе (между прочим, фантазировал он прямо из сердца «социалистического рая Европы» — Франции), что для современного человека спасительный остров невозможен, а попытка его сконструировать приведет к глобальной катастрофе. Когда остров обещает спасение или становится пристанищем для эскапизма избранных, нельзя не задуматься о последствиях любого утопического проекта. Поэтому если идеальное государство можно позволить себе только в рамках художественной утопии, то в идеальном парке, наверное, нет ничего предосудительного – в каком бы государстве он ни находился. Благодаря ему можно лишний раз вспомнить о том, что в действительности остров – будь то Дубай или Парк Горького — невозможен.
Марина Симакова — социальный исследователь, любитель литературы XX века.