Наука и политика против сантиментов и идеологий
Как быть непредвзятым, но ангажированным? Диалог Кирилла Медведева и Олега Журавлева о позиции ученого в событиях последних месяцев.
О том, каким образом ангажированный ученый, интеллектуал способен противостоять тотальной пропагандистской вакханалии, убивающей освободительный потенциал политики, размышляют на примере украинских событий поэт Кирилл Медведев и социолог, один из авторов книги «Политика аполитичных: Гражданские движения в России 2011-13 гг.» (готовящейся в издательстве НЛО) Олег Журавлев.
Кирилл Медведев. На фоне событий в Украине четко проявилась, на мой взгляд, проблема с позицией ангажированного (то есть открыто разделяющего те или иные политические взгляды) ученого — в ситуации, когда обе основных стороны информационного противостояния ангажированы в очень плохом смысле и ни о какой научной истине (скажем, о непредвзятом исследовании современных российских или украинских крайне правых тенденций) речь вообще не идет.
Пытаясь понять свое собственное отношение к происходящему, я лично различал бы три плана — во-первых, есть некие собственные, часто неотрефлексированные сантименты (скажем, у многих левых это симпатия к советской, пусть выродившейся индустриальной культуре юго-востока Украины, у многих либералов — скорее к идеализированной частно-хуторской традиции западной Украины, как признаку «несоветской» Европы), во-вторых, точка зрения ученого, ищущего истину, в-третьих, собственно политическая артикуляция. Мне кажется, проблема в том, что нет никакого стремления различать эти три плана, наоборот, все они слипаются в какой-то один комок, совершенно убивая возможность интеллектуальной позиции.
И когда либеральный активист пишет, что левые поддержали российскую интервенцию, а левый активист пишет, что либералы радуются обгоревшим трупам в Одессе, то хочется предложить всем какую-то конвенцию интеллектуального достоинства что ли. В ней могло бы быть несколько элементарных пунктов — не постить непроверенные ссылки, как бы они ни подтверждали вашу позицию, не употреблять в пропагандистских целях обобщенные политические обозначения, не использовать такие слова, как, например, «титушки», «ватники», «бандеровцы», за которыми не стоит ничего кроме социальной ненависти или пропагандистских технологий. В общем, не делать работу за путинских пропагандистов и, кстати, за украинских, которые стараются от них не отставать.
Причем такая конвенция нужна вовсе не для того, чтобы затушевывать реальные политические разногласия, а наоборот, чтобы прояснять их. Во время протестов 2012 года левым, пытавшимся выдвигать социальные лозунги, часто говорили, что мол, мы стоим тут не за политические разногласия, а за общий здравый смысл. Прошло время и этот деполитизированный «здравый смысл» превратился в пропагандистскую грызню по поводу Украины, разорвавшую как многие группы изнутри, так и оппозиционное движение в целом.
Это случилось в огромной степени потому что разные части оппозиции с особым энтузиазмом стали пользоваться риторическими орудиями власти. Для тех, чья ставка — вскочить во власть на том или ином ее (либеральном, лево-популистском или национально-имперском) зигзаге, это нормальная тактика. Для тех же, кто хочет полного замещения коррумпированной, убитой (или просто не существовавшей) публичной сферы новой нужно понять, что пытаться перепропагандировать власть ее способами — против нее самой или против конкурирующего крыла оппозиции — это саморазрушительное занятие.
Отсюда три вопроса к тебе. Какой, по-твоему должна быть позиция ангажированного ученого в этой ситуации? Считаешь ли ты, что такая декларация могла бы быть шагом на пути к созданию публичной сферы, о которой вы пишете в вашей книге, как о необходимом и до сих пор не достигнутом условии эффективного протестного движения? (Той публичной сферы, в которой как раз и можно будет, среди прочего, артикулировать политические различия, не сводя их к противостоянию между правдой и ложью, добром и злом и т.п.)
И наконец, третий вопрос: что ответить тем, кто по прочтении этого разговора обвинит нас в абсентеизме, в стремлении быть «над схваткой», в то время, когда, мол, реально существует только две стороны противостояния? В какой момент включается режим «на войне как на войне» и может ли интеллектуал надеяться отменить или отдалить его наступление, пытаться проектировать некий третий путь, если ему заведомо чужды обе стороны конфликта?
Олег Журавлев. В первую очередь, нужно уточнить, о какой «истине» мы говорим. «Истина», как и «объективность» — это ведь забота и ставка не только ученых, но и политиков и активистов тоже. В дебатах интеллектуалов и активистов вокруг событий в Украине важную роль играет обращение к «фактам» и предъявление свидетельств, которые якобы «говорят сами за себя». Сколько раз мы читали один и тот же комментарий активистов, отчаявшихся донести свою точку зрения: «имеющий глаза да увидит!». Конечно, политика не может быть сведена к «истине факта», она движима убеждениями. Это хорошо показало наше «болотное» движение. До митингов «За честные выборы» люди в России мобилизовывались, как правило, в ответ на шоковое столкновение с неидеологическими, недискурсивными «фактами», «реальностью» повседневности: резкое сокращение зарплаты, снос здания, вырубка парка. Социолог Борис Гладарев объяснял успех градозащитного движения в деполитизированном российском обществе тем, что борьба за городское наследие «укреплялась материальностью защищаемых ценностей, их очевидностью, не требующей дискурсивных обоснований. Иначе говоря, “демократия” хуже различима обывателем, чем конкретный “памятник истории и культуры”». Однако из таких политических кампаний не может вырасти долгосрочной низовой политики без добавления к «истине факта» компонента идеологии, политического мировоззрения, которое придавало бы смысл продолжительной борьбе. В «Движении за честные выборы» мы видели как раз политизацию «очевидности», о которой пишет Гладарев. Многие исследователи задавались вопросом о том, как связаны гражданские мобилизации, происходившие до 2011 г., например, Химкинское движение, с «Движением за честные выборы»: их распространение составило критическую массу для декабрьского «взрыва», их активисты влились в «болотное» движение или, может быть, напротив, высокая гражданственность последнего противостояла «эгоистическим» кампаниям в защиту собственных интересов? На мой взгляд, отвечая на вопрос о связи между «городскими движениями»[ref]См. новую книгу К. Клеман, Б. Гладарева и О. Мирясовой о протестах в России «Городские движения: на пути к политическому» (М., НЛО, 2013).[/ref] и ДЗЧВ, мы можем говорить о политизации «политики факта»: как и предшествующие мобилизации, «Движение за честные выборы» апеллирует к фактографической очевидности, однако оно реполитизирует достоверность факта, превращая ее в технологию политического убеждения и мобилизации. «Моральный шок» от «кражи голоса» на выборах декабря 2011 года происходил по знакомой «деполитизированной» модели возникновения шока от нарушения привычного строя повседневности: отданный за кандидата голос воспринимался как нечто «мое», как то, что власти внезапно беспардонно и неожиданно украли, и именно это вызывает негодование и мобилизует на ответные действия. Однако этот «шок», в отличие от случая «городских движений», был не реактивным, а активным. Во-первых, он был подготовлен действиями самих избирателей, которые сделали в декабре 2011 г. моральную инвестицию в голосование, воспринятое ими как «личное дело», хотя раньше выборы не казались им чем-то важным. Во-вторых, апелляция к очевидности была опосредована технологией «предъявления факта», которая будто бы инсценировала «столкновение с фактом»: распространение роликов, в которых были представлены фальсификации, на YouTube с целью мобилизации людей на митинги — парадигматический пример политизации фактографической очевидности. Участники «Движения за честные выборы», в целом оставаясь убежденными сторонниками «политики факта», в то же время сделали ее частью политики как таковой. Иными словами, сторонники российского протестного движения интегрировали стиль деполитизированного протеста в исконно политические процедуры репрезентации, стратегической мобилизации и публичной дискуссии, тем самым, утверждая самостоятельную ценность политического. Пожалуй, самым ярким и остроумным доказательством этого тезиса может служить популярный лозунг «Чебурашка за честные выборы», задействующий мобилизацию очевидности, утверждающей правоту политической позиции, вне какой бы то ни было эмпирической фактографии.
И в этом переходе от «фактов» как причины обреченной на краткосрочность мобилизации к «предъявлению фактов» как языку политической дискуссии и инструменту мобилизации я вижу большой прорыв.
В то же время в случае публичных дебатов по поводу событий в Украине, в частности, в дискуссии левых активистов, мы видим перехлест манипуляции фактами для защиты своих твердых и не терпящих критики убеждений. Не будучи наивными позитивистами и не веря в то, что политика может основываться на «политике факта» целиком и полностью, в украинском случае, как мне кажется, следует, как ты верно говоришь, рефлексивно попытаться отделить собственные убеждения и интуиции (заставляющие видеть на востоке рабочее восстание или на западе – общедемократическое движение без ультра-правой составляющей) от фактов. Следует попытаться сделать это по нескольким причинам.
Первое. Не будучи основанием политики, обращение к фактам, предполагающее (пусть и изнуряющий) обмен свидетельствами позволяет приостановить, избежать той тенденции, которая захватывает сегодня публичное пространство вокруг украинских событий: соблазн пойти на поводу у своих эмоций и убеждений, которые все больше и больше поляризуются вокруг двух полюсов: «украинцы» и «русские», «восток» и «запад»;эти полюса получают однозначные «ролевые» определения: «интеллигентные люди» и «гопники», «палачи» и «жертвы» и т. д. Так вот, обмен фактами, свидетельствами позволяет приостановить эту инерцию классификации сторон по примитивным национально-региональным характеристиками и попытаться как бы заново отрефлексировать свою позицию, увидеть ее со стороны, дополнить, не отказываясь от ее идеологического «ядра». Другими словами, обращение к фактам может стать терапевтическим средством и цивилизованным языком политической дискуссии. Поэтому мне очень нравится, что некоторые ученые, не скрывая своих симпатий и антипатий, стараются в ФБ не переходить на личности, не повышать тон, а искать новые и новые факты, выкладывать фотографии, систематизировать свидетельства, а также удаляют из дискуссии тех, кто не следует этим правилам – тем самым, они создают вокруг себя пространство спокойного, пусть и эмоционально заряженного, диалога, в котором могут участвовать представители разных сторон. Я и сам пытаюсь рефлексировать процесс, когда меня захватывают эмоции по поводу событий в Украине, подключаются стереотипы, хочется спорить и т.д. И в этот момент очень важно, чтобы была организована такая «позитивистская» дискуссия – я сам не раз наблюдал за тем, как моя позиция меняется, эмоции стихают и т. д. Очень полезно. Конечно, навыки и привычки исследователей помогают им лучше проверять и систематизировать свидетельства. Однако ни в коем случае ученый здесь не должен претендовать на исключительную политическую истину, утверждая, что как специалист он лучше понимает, на чьей стороне «правда». Эта было бы как раз манипуляцией. Ученые не могут обладать привилегией на достоверность в рамках политических дебатов, но могут инвестировать в них свои профессиональные навыки. Второе. Ханна Арендт где-то писала, что политика, конечно, не может быть сведена к фактам, но иногда «истина факта» очень важна – например,в отношении политической оценки сталинизма, господство которого утверждалось за счет сокрытия фактов участия оппонентов Сталина в революции на первых ролях. Та политика, которая происходит сегодня в Украине – во многом грубая и лживая политика властей России и Украины, а также предводителей боевиков на Востоке и Западе, они скрывают факты, договоренности, приказы и т. д. И в этом смысле поиск и предъявление фактов – это empowerment для тех, кто, по умыслу властей, должен довольствоваться пропагандой.
Отвечая на вопрос о научной объективности, я хотел бы повторить, что ученый не может претендовать на более объективное видение ситуации только из-за того, что у него есть научная степень или должность. Исследователь – это тот, кто добросовестно, систематично и скрупулёзно исследует окружающую реальность.Когда же его высказывания, особенно о политике, не подкреплены систематическим изучением, их нельзя считать собственно научными, а попытку легитимировать их академическим статусом следует считать манипуляцией, и чем больше будет таких манипуляций, чем ниже у социальных наук будет авторитета в глазах публики. В условиях информационной войны ученый должен продемонстрировать свою способность быть объективным и внимательным,искать, проверять и перепроверять факты; не делать преждевременных и безответственных выводов. Ученый должен доказать свое мастерство публике, а не пользоваться академическим статусом для придания своим обыденным высказываниям веса. Сейчас в Украине мы видим всплеск самых разных форм политической вовлеченности: рабочие забастовки и марши, локальный активизм, протестные митинги, военизированная и военная мобилизация. Эти разные типа активности пересекаются, конкурируют за легитимность, конфликтуют. Кроме того, мы видим, что многие из тех, кто не сильно интересовался политикой, начиная с зимы – в гуще событий. Наконец,в отличие от России, мы наблюдаем политизацию сильных и слабых национальной и региональных идентичностей, которые выступают мотором мобилизации. Было бы крайне полезно для общественной дискуссии приехать в Украину, путем интервью и наблюдения установить разные центры мобилизации (которые в условиях информационной войны склонны редуцировать до двух), мотивы присоединения или неприсоединения к тем или иным лагерям, инициативам, движениям. В рамках изучения разных форм политического участия можно было бы выделить разные типы вовлеченности и те субъективные смыслы, которые придают своей деятельности сами участники. Как они описывают историю своей политизации? Кого они считают своими оппонентами и врагами, а кого союзниками и почему? Какой была их траектория, которая привела их в тот или иной лагерь и к тому или иному пониманию «революции»? Носителями каких идентичностей являются разные участники борьбы? Какие из этих идентичностей сильные, а какие хрупкие, какие сформировались до протестов, а какие в ходе протестов? Какую роль играет общеукраинская идентичность, а какую – региональные? Ответы на эти вопросы позволят избежать необходимости «занять сторону» в информационной войне, не сдавая позиций, а также будут способствовать формированию более взвешенной и объективной картины происходящего. Но для этого нужно проводить исследование, в котором, кстати, могут принять участие не только профессиональные исследователи — а не манипулировать своим статусом ученого и раздавать комментарии, легитимируя ту или иную сторону.
Декларация, на мой взгляд, была бы полезной. Но вопрос сейчас состоит не в том, какой она должна быть, а в том, какую декларацию были бы готовы принять, например, сторонники разных левых движений, разделенных сегодня линией фронта гражданской войны? В любом случае, она должна быть конкретной и отсылать как раз к тому, что ты говоришь: к запрету на использование стигматизирующих номинаций, призыву не постить непроверенную информацию и т.д.
Очень важен вопрос о том, как сохранить и непредвзятость интеллектуала, и ангажированную позицию. Конечно, всегда есть риск быть обвиненным в абсентеизме. Выход, как мне кажется, один – это участие. Eсть разные способы стремиться к непредвзятости. Одно дело – принципиально сторониться ангажированности, отстаивая «чистоту» экспертного взгляда, отвергая императив соотносить свои суждения с логикой борьбы и цель внести свой вклад в победу симпатичной тебе политической силы. Другое дело, не занимая немедленно позицию в противостоянии, которое все больше становится противостоянием двух сторон, — все же стремиться увидеть в разных конфликтах потенцию формирования политической силы, которую мы могли бы поддержать, анализируя события, руководствоваться конечной целью – поддержать ту или иную (пусть еще не оформившуюся) сторону в данном конкретном конфликте. Мне ближе последняя позиция. Наконец, если мы говорим о левых, важный вопрос – это вопрос непосредственного участия в политической борьбе. Учитывая имидж левых и реальную политическую ситуацию, я считаю, что левым необходимо участвовать даже в борьбе, которая заранее проиграна, потому что в противном случае, вне зависимости от действительных мотивов и шансов на успех, левых будут обвинять в чистоплюйстве и кабинетности. И в этом смысле те левые, представители разных фракций, кто принял решение участвовать и кого теперь нельзя обвинить в том, что они умыли руки из-за недостаточной левизны протеста, повели себя, на мой взгляд, верно (если оставить в стороне сейчас тактические и идеологические аспекты их позиций).
К.М. Да, причем, на мой взгляд, то же самое касается и «антимайдановских» левых , чье влияние в среде юго-восточных противников Майдана, несмотря на всю их лояльность к красным флагам и памятникам Ленину, судя по всему, остается ничтожным, но чей опыт участия в уличной политической борьбе, вызывающего неизбежные и порой обоснованные претензии, в будущем может пригодиться, как бы ни развивались события.
Есть и другой очень серьезный аспект — апелляции к общественному мнению за границей. Понятно, что западный правый мейнстрим воспринимает события в привычных схемах противостояния между плохим авторитаризмом и хорошей демократией. Но с другой стороны, мы видим, как противоположная, настолько же упрощенная версия украинской ситуации, транслируемая на Запад, мобилизует антифашистскую чувствительность в Европе, выводит людей на демонстрации против пресловутой фашистской хунты (кстати, по изысканием блоггера Venta Dv, эту формулировку впервые обосновал Дугин в феврале 2014, а Путин окончательно легитимизировал его). С одной стороны, антифашистские демонстрации в Европе и любая критика ультраправых тенденций, в Украине в том числе, это всегда полезно, с другой стороны, мы видим, как именно благодаря односторонне подаваемой ситуации Россия оказывается как бы меньшим злом или даже немного добром по сравнению с Украиной. Россия, в которой убийств на национальной почве в разы больше, чем в Украине и большинстве европейских стран. Россия, чья власть засылает в Украину откровенно правых боевиков или закрывает глаза на их присутствие там; приглашает европейских крайне правых для наблюдения на референдуме; устраивает показательные процессы над крымскими, в том числе левыми активистами, обвиняя их в терроризме; запускает стопроцентно геббельсовскую (или сталинскую, кому как больше нравится) машину пропаганды, готовясь обвинить кого угодно, любого представителя оппозиции, в причастности к Правому сектору, российская «популярность» и упоминаемость которого в сотни раз выше украинской! Вот такая Россия, к сожалению, легитимизируется сегодня европейскими антифашистскими левыми как борец с украинским фашизмом. Очень надеюсь, что ситуация будет выправляться, и тут, опять же принципиальная роль ангажированных интеллектуалов и ученых очевидна. В этом смысле, кстати, последняя статья Жижека на тему мне кажется вполне достойной.
Попробую резюмировать. Получается, вопрос участия в движении это вопрос соотнесения политических ставок, личных эмоций, рационального анализа и реального физического риска, а не вопрос выбора того или иного готового набора идеологических форм («фашистская хунта», «пророссийские сепаратисты», «бандеровцы»и т.п. ), задействующего тот или иной язык ненависти («укры», «ватники», «либерасты», «коммуняку на гиляку» и т.п.) и ведущего в конечном счете к дроблению движения, к потере возможных союзников. Что мы и наблюдаем сегодня, видя, как активисты, использующие «патриотическую» риторику новой украинской власти, полностью теряют возможность контакта с теми жителями Юго-Востока, которые в целом готовы к нему, и наоборот, использование риторики, совпадающей с «антифашистской» пропагандой российской власти, полностью блокирует диалог с критическими сторонниками Майдана. То есть максимум чего можно добиться с помощью таких средств, это задействовать в своих интересах аппарат «учрежденной»(то есть иерархической, репрессивной) власти, а то и просто сомкнуться с ней, но невозможно добиться власти «учредительной» (то есть одновременно восстающей и создающей новые политические формы), которая только и нужна действительно левому и действительно демократическому движению.
Материал проиллюстрирован фотографиями выступлений группы «Аркадий Коц» с участием Кирилла Медведева и Олега Журавлева.