«Были даже бюсты из льда»

Только что в Александровском саду открылся обновленный обелиск Мыслителям-Революционерам. Его вернули к «изначальному» состоянию: сбили имена Маркса, Плеханова, Энгельса и других и заново высекли имена царей Романовых. Но надо признать, что памятник-палимпсест – вещь обычная. И в рамках ленинского «Плана монументальной пропаганды», для которого и был переделан обелиск Романовым в памятник революционным мыслителям, царские монументы нередко осваивались для нужд революции. Вот только стела «Мыслителям» сама была фактически последним уцелевшим в Москве памятником первого агитационного проекта новой республики, декрет о котором был принят 12 апреля 18-го года «в ознаменование великого поворота, преобразившего Россию».

Хотя речь в декрете шла об установке памятников и мемориальных досок, эта инициатива Ленина и Луначарского оказалась в смысле своей сохранности невероятно эфемерной. Всё организовывалось в огромной спешке, и временные памятники из глины и гипса делались, прежде всего, не для увековечивания героев (предполагалось, что только наиболее полюбившиеся массами персонажи будут зафиксированы в более прочных материалах вроде бронзы, чего, впрочем, так и не случилось): функция этих монументов была агитационно-перформативная. То есть главным в новых памятниках было событие открытия, которые предполагалось проводить преимущественно на выходных, с многолюдными речами и лекциями. И уже к 30-м, по ходу сталинского замораживания культуры, от этих первых памятников мало что осталось. Тому были как материальные (плохие условия и материалы), так и идеологические причины. Кроме того, даже для 1918 года монументальная скульптура была устарелым медиумом для агитационных целей. Уже в 20-е знаменитый советский искусствовед и критик Федоров-Давыдов справедливо писал, что, конечно, куда более эффективным чем памятники в деле агитации масс было бы кино. Но в тот переходный момент именно скульптура оказалась наиболее очевидным средством, именно она оказалась под рукой. Подобно тому, как пролеткультовская поэзия, самая ранняя форма послереволюционной культуры, прославляла Маркса в архаичных по меркам авангарда символистских образах, «План» 18-го года агитировал массы посредством глиняных и гипсовых памятников и досок – нередко тоже выполненных в символистской стилистке. И Пролеткульт, и «План» были первыми проектами неуклюжего, непрофессионального, осложняемого чудовищными жизненными условиями и оттого невероятно живого движения культуры, которая еще не успела ни найти свои по-настоящему авангардные формы, ни стать полностью регулируемой властью сферой. И потому так плохо известны поэты Пролеткульта, оттого почти не сохранилось ничего от «Плана». Некоторые сегодняшние искусствоведы просто не признают его исторической ценности, считая, что то, что было сделано по призыву идеологии после 1917-го, это искусственная, чуждая «большевистская» культура, необязательная к сохранению и изучению –впрочем, они делают исключение для магистрального авангарда, который стал «фирменным» экспортным знаком раннего советского искусства.

Но оттого ещё важнее сохранять остатки «Плана» и представлять этот ранний агитационный проект как целое. Искусствовед Мария Силина, специалист по советской скульптуре, каждое воскресение в этом декабре читает лекции о памятниках СССР в Московском музее толерантности.  По просьбе “Opеnleft” она рассказала о памятниках «Плана».

Openleft: Какие из памятников, относящихся к плану монументальной пропаганды, сохранились в Москве?

Мария Силина: Осталась доска на типографии «Утро России» и пролетарий Манизера на стене Петровского Пассажа. Но, строго говоря, они были сделаны не совсем в рамках плана, а по заказу ВСНХ. Еще остался рельеф Коненкова с Кремлевской стены, посвященный грядущему братству народов, но он в Русском музее. А фрагменты Монумента советской конституции скульптора Андреева хранятся в Третьяковке на Крымском валу.

А в провинции что осталось от «Плана»?

Например, остались чугунные типовые пролетарии с винтовкой, их много на Урале. Сначала сделали одного на Каслинском заводе, отлили из чугуна модель, а потом он всем так понравился, что отлили еще, и их немало аутентичных с 20-х годов сохранилось. Вообще на Урале был скульптурный подъем, поскольку там был камнерезный промысел и особая традиция самостоятельности и собственных инициатив в этой области. Немало памятников того времени сохранилось на Украине.

C этой монументальной пропагандой такая штука: в 20-е годы если и были отзывы о ней, то критические, потому что, понятно, что эти «временные памятники» никого не впечатлили. А уже в 30-е возник первый интерес к истории ранней советской скульптуры, но пришлось констатировать, что никто не вел ни документации, ни архивов. Татьяна Юдина, библиотекарь Московского союза художников, познакомила меня с архивом архитектора Любимова, который то ли по собственному почину, то ли не совсем, завел оставшимся памятникам паспорта – книжечки с описаниями. Например, он сфотографировал остававшиеся к середине 1930-х годов мемориальные доски, описал их состояние и меры, которые нужно принять, чтобы их отремонтировать, – но, естественно, никто ничего не сделал. Есть музей в Питере, куда свозили скульптуру 1930-1950-х, что-то у них и от монументальной пропаганды осталось, но, насколько я знаю, это в основном фотоархивы. И люди, которые даже в этом музее работают, а им много лет, и для них это все соцреализм. А про соцреализм у людей специфические всякие теории, в которые иногда лучше не вникать. Хотя на самом деле с точки зрения формальной истории искусства это обычный модернизм, просто сделанный в очень плохих условиях и из очень плохих материалов.

Ведь монументальная пропаганда это было чудо –  памятники делали люди, которые в первый раз этим занимались. Та же Вера Мухина: еще в начале 30-х она вообще никем не была – критика ее хвалила уже, но в официальный пантеон искусства она не входила. Когда она делала заказ в рамках плана – статую Николаю Новикову – еще на стадии работы каркас разрушился. Ведь нужен определенный расчет, чтобы сделать каркас, на который потом налепляется мокрая глина. А когда она попыталась сделать второй вариант, наступили холода, отопления не было, и он растрескался. А еще один памятник Меркурова Верхарну испортился оттого, что постамент у него был фанерный, его растащили на растопку, памятник упал и разбился.

Еще была история с памятником Радищеву в Саратове. Ведь не во всех городах были художественные училища, а в тех, где были, не обязательно были скульптурные отделения. И в Саратове был единственный скульптор, но очень активный – его фамилия была Дундук, и он взялся делать памятник. Но ведь для этого нужны условия, материалы. Ему говорят: делай прямо на месте. Огородили пятачок на площади, размешали цемент, стали лепить – лепили, лепили и слепили. Поскольку  место было огорожено, и отойти во время работы и оценить, что получается, они не могли,  то, когда они его в конечном итоге увидели издалека, стало понятно, что получилось довольно странно. Но в конце- концов лепить большой памятник из цемента не так уж просто. И в тот момент главным был сам факт, что они его сделали.

Значит, с одной стороны был низовой порыв, а с другой – профессиональные скульпторы?

Столичные скульпторы делали все институционализированно – ведь они и до  революции участвовали в скульптурном производстве, и когда появился декрет о монументальной пропаганде, они сразу включились в работу. Это все же были деньги, хотя и небольшие. Многие хотели брать продуктами. В Крыму, например, объявили конкурс на памятник, и в качестве вознаграждения была мука и картошка.

Вышел этот декрет, составили списки героев. В Петрограде все было организованно: там был Союз скульпторов, которым руководил Шервуд, они получили заказ через Наркомпрос, распределили, у них было свое жесткое жюри, и, поскольку это была столица, там было налаженное производство. А в Москве были Коненков и Королев – очень романтичные революционно настроенные товарищи, и все происходило куда менее централизованно. Они заявили, что теперь, поскольку настали революция и единение с народом, то решения о том, кто памятники будет исполнять, должно приниматься только плебисцитом – участвуй, кто хочет, опрос населения, анкетирование и все такое прочее. ?Сам Коненков тоже делал для «Плана» довольно необычные вещи: например, установил на Красной площади фигуру Разина из бревна, а вокруг— его соратников из полуметровых пеньков, это называлось «Стенька Разин с Ватагой», как будто благодаря Революции они вернулись на место своей казни победителями.

Были же еще памятники уже готовые, которые в рамках «Плана» покупали у скульпторов и мастерских. Например, «Достоевский» Сергея Меркурова.

Меркуров вообще был такой: пришел в Наркомпрос и говорит: «я скульптор Меркуров, у меня есть памятник, а еще мне нужен дом и помощники», – и дали ему дачу в Измайлово, мастерские и все, что нужно. Требования у него были всегда очень конкретные. Но когда был конкурс на памятник Марксу, что-то на него нашло: видимо, были у него основания предполагать, что он выиграет, и он принес эскиз, где Маркс стоял на слонах – основание мира и прочий символизм. Все, конечно, были в шоке. Он понял что ошибся, что слоны не нужны, и говорит – «ребята, сделаю вам другой памятник», но в итоге его проекты не прошли. В Наркомпросе долго сохранялась идея, что надо все спрашивать у народа – например, есть хороший проект, но надо объявить дополнительный конкурс, чтобы пролетарии участвовали. Хотя памятникам, которые действительно делали пролетарии, кажется, счет шел на единицы.

А памятники-символы, как «Памятник борцам революции 1905 года» в Перми, который состоит из серпа с колосьями и еще каких-то абстрактных элементов?

Их как раз часто делали самоучки, которых вообще было много на Урале. Конечно, в царское время на конкурсы памятников люди из разных городов и деревень тоже слали проекты, но, естественно, в царской печати никто не публиковал новости, что крестьянин из такой-то области прислал проект. А в Советской России все это публиковалось – пролеткультовские издания писали, что рабочий Иванов проявил необыкновенные скульпторские способности, вылепив необыкновенную пирамиду. Таких историй особенно много было в «Правде» 30-х годов, где, например, сообщалось, что колхозники такого–то колхоза сделали фигуру из кирпичей и теперь посылают на выставку. Хотя, конечно, никуда они ее не посылали и, скорее всего, быстро выкидывали.

Из профессионалов в те годы на Урале работал такой скульптор Степан Эрьзя – там же были каменоломни, и он мечтал сделать гигантскую голову Ленина из местной породы: хотел обучить огромное количество мастеров, чтобы они ее высекали. Но все это не получилось, он эмигрировал в Аргентину и там делал уже совершенно модерновых женщин с длинными волосами. А его ученица делала потом статую-эмблему «Водный путь» в виде гигантской женщины на канале Москва-Волга.

А как развивалась дальше эта идея плана скульптурной пропаганды?

С 30-40х гг. все было уже совершенно формализовано, но они все время принимали эти десятилетние планы по установке памятников с формулировкой, что, мол, мы кладем в основу ленинский план, что должны быть наказы от народа и тому подобное. Я случайно нашла план монументальной пропаганды города Перми 1985-го года – не знаю, много ли она тогда установили, но что план продолжался со ссылками на тот первый, 1918 года, это факт.

Например, на местах продолжали ставить памятники местным героям. Еще во время революции начали возникать такие локальные инициативы. В 30-е их сильно прижучили, но после десталинизации они продолжили развиваться – краеведение, увековечивание местных героев. Вторая волна пошла в 60-х, в связи с пятидесятилетием юбилеем революции. Перезахоранивали местных героев революции, устраивали братские могилы.

Как часто памятники переделывались из дореволюционных?

Часто бывало, что фигуру убирали и ставили новую на старый постамент. Использовали для мемориальных досок старые надгробные плиты, перебивали надписи – но это очень традиционная вещь, совсем не только после революции и не только у нас такое делалось. Но были и такие случаи как с обелиском мыслителям-революционерам в Александровском саду. Например, вот обелиск в Кунгуре, на Урале, установленный в честь 100-летия избавления города от банд пугачевцев (1874). Его переделали в памятник революционерам в 20-е годы, поменяли орла на звезду, сделали табличку в честь «славных сынов земли Кунгурской, павших в борьбе за свободу». А в 2000-х его опять переделали – из революционеров обратно в пугачевские банды. В Феодосии на месте памятника Александру III сделали памятник марксизму, который олицетворяла обнаженная полуфигура рабочего, складывающего блоки, похожие на книжки, – I-й интернационал, II-й интернационал, III-й интернационал… Был памятник Екатерине, который исправили на фигуру титана и назвали «Освобождение Крыма как этап за торжество мирового пролетариата». Там на постаменте сначала был бюст Троцкому, потом его переделали на Энгельса.

Ведь памятников Троцкому должно было быть немало?

Когда читаешь архивные документы, то некоторые скульпторы не признаются, что делали Троцких. Архивисты, когда присылали архивные копии искусствоведам, которые занимались монументальной пропагандой, перечисляя памятники, то вместо Троцкого просто ставили отточия: «Ленину, Марксу, …». А некоторые все-таки писали, что такие памятники делали. По идее, да, Троцкий был очень популярен, памятники должны были быть. Известно, что памятник Троцкому делал тот же Чайков (знаменитый советский скульптор проделавший эволюцию от кубизма к реализму, его «Футболисты» находятся в постоянной экспозиции ГТГ – прим. ред.). Но их первым делом по ходу сталинизации убирали.

А памятники Ленину когда стали появляться?

Ленину и вообще всем вождям стали делать памятники еще до их смерти. Но от этих ранних памятников почти ничего не осталось, они же были из гипса и глины. Делали даже бюсты из льда – ведь главное в этих временных памятниках был агитационная функция, перформанс – сделать и открыть. А с 24-го года, когда Ленин умер, все, конечно, переключаются на него. Но в первое время существовала местная специфика. На Украине был скульптор-кубист Кавалеридзе, он делал памятники местному революционеру Артему. В Питере делали миллион Кировых, в Орджоникидзе – миллион Орджоникидзе, в Куйбышеве – Куйбышевых. С Лениным получилось интересно в том смысле, что был наложен запрет на самодеятельное творчество – ведь когда он умер, пошла мощная волна самодеятельных памятников ему, и очень быстро вышел указ, что проекты должна утверждать специальная комиссия, и не допускаются тиражи памятников неустановленного образца. И все памятники которые появились в 20-х – а многие из них были очень смешными – были уничтожены, и это дело было взято под контроль, начали штамповать типовые. Впрочем, еще до смерти Ленина бывало так, что памятник заказывали из Москвы, и только постамент делали сами.

А как с памятниками Марксу дело обстояло?

Ну, у Шадра, например, был проект памятника марксизму –  у него вообще был миллион невероятных проектов, скажем, памятники — плавающие льдины в честь Челюскинцев или подводные светящиеся, как рыбы, памятники. Ещё он хотел сделать мемориальный аэроплан, его планировали назвать «Максим Горький», и он предлагал придать ему форму птицы-буревестника.  В 30-е Маркса стало совсем мало. Например, когда открыли филиал института Маркса-Энгельса-Ленина в Тбилиси, там было богатое здание с колонами, и поставили рельефы, штурм Зимнего и два огромных панно со Сталиным: Сталин на фоне заводов и памятника Ленину и второй Сталин как вождь закавказских пролетариев. Это к тому, что никакого Маркса на этих рельефах не было.

Ведь Сталин на тот момент был главным интерпретатором Маркса.

Да, к 30-м Маркс пропал, даже тот проект памятника Марксу, в котором сначала хотел участвовать Меркуров, заморозили. После революции образы Маркса начали активно разрабатываться, тем более, были надежды на мировую революцию, и это было важно. А потом, в 30-е, это все прикрылось, и все сконцентрировалось на национальной социалистической культуре. Местные вожди революции тоже ушли в тень, выдвинулась тема рабочих, в основном стали производить образы труда и главных вождей. Тот памятник Марксу, который стоит сейчас напротив большого театра – это уже памятник Кербеля 1961 года. В эти годы и у нас, и особенно на наших территориях в Германии Марксы стали появляться снова.

Александра Новоженова — художественный критик, искусствовед, активист.

Мария Силина – историк советской монументальной скульптуры, искусствовед.