Théorie Communiste: ответы о гендере

Theorie Communiste отвечает на некоторые вопросы по поводу своей концепции отношений гендера и капитала.

Почему все классовые общества зависят от роста населения как основной производительной силы?
Если до сих пор все общества зависят от роста населения как основной производительной силы, то именно потому, что они—классовые общества. Во всех обществах труд является различием между производственной деятельностью разных людей в индивидуальном и социальном смысле; в этом отношении социальная функция труда обретает самостоятельность, отделенную от индивидов и их собственной деятельности.

Это несовпадение индивидуальной и социальной деятельности в труде до сих пор являлось историческим фактом для всех человеческих обществ. Чтобы избежать рассуждений о том, почему вообще существует история (такие рассуждения всегда выливаются в телеологию), не нужно производить это несовпадение в виде теории (нужно его только анализировать). Это не-совпадение означает, что общество должно представляться самому себе как нечто внешнее по отношению к собственной расщепленности. Воспроизводство этой расщепленности включает принуждение к прибавочному труду, необходимому для материального существования класса, который, как не-трудовой, репрезентирует общество. Трудящийся, не-трудящийся и прибавочный труд не существуют друг без друга.

Несмотря на разнообразие производственных отношений и их исторических сочетаний в экономических формациях, их специфические формы и различия между формациями стираются, остается только то, что между ними есть общего, и принципиально общим для них является тот факт, что «Если брать общественное производство… всегда можно различить ту часть труда, продукт которого индивидуально потребляется производвителями и их семьями, и другую часть труда—абстракцию той составляющей, которая входит в производительное потребление—а это всегда прибавочный труд, и таким образом продукт служит удовлетворению основных общественных потребностей. Неважно, как распределяется прибавочный продукт, и кто является представителем этих общественных потребностей». (Le Capital, Ed. Soc., t.8, p.252). Прибавочный труд был изобретен не капиталом. Когда отдельная общественная группа монополизирует средства производства, рабочий, будь то свободный или несвободный в качестве «объективного индивида», для которого принадлежность к сообществу является предварительным условием его деятельности как рабочего или «единичного индивида» [ref]Разница между «единичным индивидом» и «объективным индивидом» рассматривается Марксом в работе «Формы, предшествующие капиталистическому производству». Часто публикуется вместе с Политико-экономическими рукописями.[/ref], вынужден трудиться больше, чем того требует его собственное воспроизводство, и таким образом производить прибавочную стоимость, требующуюся для поддержания существования владельцев средств производства. Существующее различие между необходимым трудом и прибавочным трудом можно распространить также и на «бесклассовые» общества, которые на деле являются обществами, где классы существуют как неэкономический элемент.

Не может быть прибавочного труда без такого уровня производительности труда, который позволял бы увеличивать продолжительность времени труда больше необходимой для того, чтобы производитель мог поддерживать собственное существование, то есть, такого уровня производительности труда, при котором производительность труда может увеличивать прибавочный труд без роста населения. Но эта производительность ни в коем случае не является причиной возникновения прибавочной стоимости и эксплуатации. Прибавочный труд так или иначе подразумевает отношения эксплуатации, поскольку он подразумевает социальную дифференциацию между индивидуальным и социальным. Таким образом, в любой экономической формации рост населения как производительной силы, также как и увеличение производительности труда, вызывают противоречия, которые укоренены в воспроизводстве условий эксплуатации. Во всех классовых обществах рост населения как главной производительной силы, являясь определяющим для возможности прибавочного труда, есть необходимость, вызывающая специфические для каждой экономической формации противоречия, которые он делает необходимыми.

Прибавочный труд и эксплуатация даны одновременно: «лишь тогда возникают отношения, при которых прибавочный труд одного человека становится условием существования другого и этого никогда не случается без помощи силы, которая подчиняет одного другому» (Капитал, т. 1, с. 521). Если одна часть общества может силой подчинить себе другую часть общества, то это происходит потому, что еще ни в одной общественной формации не происходило совпадения общественной и индивидуальной деятельности. Какими бы ни были формы общества, сообщества, социальной деятельности, они всегда брались как формы, независимые и автономные по отношению к составляющим сообщество индивидам. Эти формы могут быть формами родства, культами предков, культами «общего предка», тотемными культами, культами «сил природы». Не существует функций без носителей этих функций, и каждая отдельная социальная форма, хотя и является совокупностью всех членов сообщества, не сводится просто к сумме элементов. И сообщество всегда представляет собой мужчин в столкновении с женщинами.

Уже погребальные ритуалы палеолитических обществ демонстрируют наличие социальных иерархий. На основе этих иерархий в период неолита (вокруг шумерских храмов) формировались первые теократические государства, формализуя и углубляя отношения власти [coup de force], уже наличествовавшие во всех предыдущих социальных формациях.

В течение Бронзового века неравенство закрепилось и стало наследственным, это произошло как раз в тот момент, когда был налажен товарный обмен на обширных территориях, и когда металлургия, изобретение колеса, повозки, бочки и одомашнивание лошади качественно изменили производительные силы. Проще говоря, «примитивный коммунизм»— просто злая насмешка, а вопросы, которые ставятся в категориях «происхождения», всегда вызывают подозрение.

По сути, каждая экономическая формация состоит из воспроизводства ограничений, обуславливающих присвоение прибавочного труда, или, иными словами, она состоит в поддержании социальных условий, которые определяют и воспроизводят определенную форму эксплуатации. В капиталистическую эпоху форма присвоения прибавочного труда является чисто экономической; в другие эпохи отношения религиозные, кровные, или непосредственно отношения гендерного разделения сообщества функционировали как производственные. Экономическую формацию можно понять, реконструируя условия и последствия этой сложной артикуляции (в которой экономика не всегда обнаруживается в ясном и чистом виде, хотя есть искушение считать такой способ анализа переносом капиталистических условий на предшествующие формации), а не проецируя надстройку на базис. Это разделение общества на трудящихся и не-трудящихся немедленно удваивается в другом, внутреннем по отношению к первому, но ускользающем от определения, разделении: гендерном разделении общества.

Первое условие прибавочного труда—«контроль над населением», контроль над главной производительной силой (которой является рост населения), и, таким образом, контроль над теми, кто является производителями. Автономизация социального характера деятельности сама по себе есть принуждение к прибавочному труду, и конструируется как социальное разделение по анатомическим признакам. Исходя из биологической репродукции и специфического места женщины в этой репродукции, результат социального процесса воспринимается как естественный (данный). Исходить нужно (а необходимость из чего-то исходить—один из неизбежных недостатков производства теории) из того, что делает это место специфическим в социальном конструировании и социальной дифференциации: специфическим его делает каждая из существовавших до сих пор экономических формаций. Рост населения как главная производительная сила—не более естественен, чем любое другое отношение производства.

Вплоть до возникновения капитала, включая тот момент, когда он обнаруживает свои противоречия, главным источником прибавочного труда является труд по увеличению населения. Необходимое присвоение прибавочного труда, чисто социальный феномен (прибавочный труд не связан с предполагаемой сверхпроизводительностью труда), создает условия для  существования гендерного различия в половом и естественном виде. Иметь матку—не значит быть «производителем детей»; чтобы сделать шаг от одного к другому нужен целый социальный механизм присвоения и паттерн (функция) «деланья детей»[ref]Аппарат насилия включает изнасилование, но также любовь, нежность, заботу о других, а также то, что называется «быть телом».[/ref] — паттерн, в соответствии с которым существуют женщины. Иметь матку—это анатомическая особенность, но не отличительная черта, тогда как «производитель детей» — это социальное отличие, которое превращает анатомическую особенность в природное отличие. По самой сути этой социальной конструкции, этой системы принуждения, которая сама по себе социально сконструирована,—женщин всегда возвращают к биологии. Если бы этого не происходило, наличие матки оставалось  бы анатомической особенностью, а не отличием: женщина определяется маткой не больше, чем раб меланином.

Так же, как представляться вещью в глазах капитала —значит предъявлять свою самость, являться частью его бытия, не существует отношений без того, чтобы не представляться вещью; так же и стоимость рабочей силы не была бы тем, что она есть, если бы не представлялась стоимостью труда; так же и производство социальной категории «женщины» не было бы тем, что оно есть, если бы оно не воспринималось как природное, а отношения между мужчинами и женщинами не были бы социальными отношениями, если бы не представлялись естественными.

Будь то в Амазонии, на Островах Тробрианда (Малниовски), в Афинах или Нью-Йорке, везде существует автономизация как форма сообщества или класса, существует прибавочный труд, и, следовательно, труд вообще, и таким образом существует население как главная производительная сила. И в этом же смысле существует гендерное разделение, социальное производство женщины[ref]Бог создал не женщину, а Бриджит Бардо.[/ref] и присвоение биологической репродуктивной способности женщины. И всегда они определяются всей структурой социального насилия, ею поддерживаются и активируются (что может выражаться в запрете на использование определенного охотничьего оружия, в индивидуальном или домашнем труде или непостоянной занятости).

Theorie communiste говорят, что женщина/семья — это проблема для капитала. Это просто потому, что труд—проблема для капитала, а женщина/семья воспроизводят труд?
Да, но говорить так—значит просто формулировать универсальную абстракцию. В тексте «Гендерное различие, программатизм и коммунизация», опубликованном в TC #23 мы писали (и повторяли уже в данном тексте), что:

«В капиталистической формации «возникло» противоречие: противоречие населения как главной производительной силы. Невозможно избежать его, не уничтожив саму эту формацию. Капиталистическая формация в самом своем сердце несет классовую борьбу, которая, уничтожив капитал, никому не даст избежать вопроса о «собственных условиях его индивидуальности». Это вопрос, детерминированный «явным противоречием» между тем, чтобы быть «мужчиной» и быть «женщиной», которое должно быть преодолено».

В ходе обсуждений этой статьи, предшествовавших ее публикации, один из нас высказал следующую критику этого абзаца: «Тут утверждается, что единственная динамика—это динамика классовой борьбы и уничтожения классов. В тексте говорится, что, чтобы уничтожить капитал, следует разрушить отношение женщины/мужчины, но необходимость такого разрушения не заложено в самих этих отношениях. Следовательно, это некая принципиальная попытка сказать, что необходимо прицельно атаковать гендерные отношения, и все доводы в пользу того, что должна возникнуть эта борьба внутри борьбы, опираются на динамику (классовой борьбы), которая привносится в отношения мужчины/женщины извне, в качестве их собственной динамики. В этом смысле текст обращается с отношениями мужчины/женщины как с объектом, и единственное содержание, которое этим отношениям приписывается—это содержание отношений найма, так что нет причины, по которой в отношениях гендерного разделения должна возникнуть собственная борьба, разве только в том случае, если наша интуиция о том, что их следует атаковать, окажется правильной. Следовательно, необходимо сказать что-то о собственной динамике этих отношений, или признать, что в них отсутствует динамика».

Эта критика включена в текст «Товарищи, но женщины» (TC 32, номер о Разделении полов) как элемент дискуссии и критики: «И все же, если мы утверждаем, что уничтожение гендерного разделения станет революцией внутри революции, мы предполагаем, что тут есть собственная динамика, иная борьба, которая не сводится просто к классовой борьбе. Еще один вопрос заключается в том, что мы говорим о собственной динамике внутри гендерного деления, которая должна развернуться в ходе революции, но такая динамика присутствует уже сейчас, и она не сводится к отношениям классов. Говорить о собственной динамике, значит говорить о конкретном противоречии, ведь простые отношения антагонизма в себе динамики не содержат. Речь идет о возможности помыслить революцию в революции, противоречие в противоречии, но это включение одного элемента в другой представляет еще одну проблему. Тут нас подстерегает множество ловушек и сложностей» (TC 23, p. 126).

Содержание гендерного разделения и отношений между мужчинами и женщинами раньше формулировалось как идентичное содержанию классовой борьбы. Специфика этих отношений могла быть только эпизодом классовой борьбы, «дополнять» эту борьбу. Фундаментальное предположение, высказанное в тексте TC 23, заключалось в том, что «возникновение воспроизводства гендерно разделенного человечества в качестве противоречия идентично противоречивым отношениям труда и капитала как внутренне присущим капиталистической формации, то есть, идентично пониманию капитала как совершающего процесс противоречия».

Проблема с тем, чтобы увидеть эту идентичность (одинаковость), заключается в том, что отношения между мужчинами и женщинами, разделение и противоречие между полами, всегда рассматриваются как различие, внесенное в первоначальное единообразие. Различие между борьбой классов и отношениями мужчин/женщин заключено в капитале и как исходная, и как конечная точка. Такая концепция заставляет выбирать между «возвращением к себе», то есть самоопределением в качестве единства (диалектика сохранения сходства в различии), и «дурной бесконечностью» — то есть бесконечной цепочкой отражений, простым сложением одновременно существующих противоречий. Такая тотальность (капитал как «совершающее процесс противоречие») просто декларирует себя в целом спектре собственных причин. Мы не можем помыслить, не увязнув при этом в телеологии и универсальных абстракциях, каждую такую причину как различие внутри тотальности, как равную самой себе, как конкретизацию универсального, как собственную само-обусловленность. Универсальное не имманентно конкретному (это только вернуло бы нас к проблеме монады), но между отдельными конкретными элементами существует необходимое отношение. Имманентность универсального своим частям—это не то, что ставит причины в отношение друг к другу. Капиталистическая формация как совершающее процесс противоречие не универсальна в том, что она имманентна своим конкретным частям (наемный труд, капитал, земельная рента, эксплуатация, гендерное деление).

*  *  *

Точно также нельзя вывернуть наизнанку существующий порядок, с предсуществующей тотальности/схожести переключившись на предсуществующие детерминанты/особенности; различия не предшествуют сходствам—чтобы предполагать такое, нам пришлось бы положиться на идеологию случайного совпадения, скажем, между гендерными и классовыми отношениями.

Единство определяет необходимость соположенности двух категорий (класса и гендера: эксплуатации и маскулинного доминирования), которые могут существовать только одновременно; тотальность является тут условием, предъявляемым каждой из этих категорий другой, и, таким образом, тотальность—это то, что обуcлавливает дифференцированность каждой из них.  В результате, за простым концептом соприсутсвия или импликации может стоять множество смыслов, включая редукционистские модели, из которых наиболее полной будет связанная с таким взаимодействием, где x действует на y, который реагирует на x ad libitum.

Такая система может содержать в себе принцип собственного преодоления, только если мы будем понимать тотальность как нечто отличное от ее собственных частей, как нечто, несущее отношение между собственными категориями (класса и гендера), находящимися в противоречии друг к другу. Эта тотальность, капитал как совершающее процесс противоречие, активна, она не сводится к простому сосуществованию категорий (класса и гендера) или к их взаимной импликации.

В отношениях целого к частям целое производится из категории «самоопределения»; мы можем взять целое как признанное не в качестве имманентного своим частям, но как необходимое отношение между ними. Отношение между частями и делает их принадлежащими к Целому.

В связи с гендерным разделением мы можем, таким образом, сформулировать следующий методологический подход: в самой по себе собственной динамике этих конкретных составляющих и состоит конкретность целого. То есть, по самой своей специфике, гендерное деление, маскулинное господство, существует как детерминанта (конкретная составляющая) капитала как длящегося противоречия[ref] Сложно, но необходимо отбросить бихевиористское понимание противоречия между мужчинами и женщинами, как понимание, состоящее из суммы индивидуальных практик и психологии. Противоречие между мужчинами и женщинами не измеряется балансом между домашним кнутом и пряником. «Репродукция—основа социальных отношений полов (Паола Табет: L’arraisonnement des femmes). Основание, суть, динамика противоречия между мужчинами и женщинами могут развиваться в капиталистической формации  сами по себе. Их динамика, основанная на воспроизводстве, — это труд в капиталистической формации, всегда необходимый, всегда избыточный. Противоречие между мужчинами и женщинами не совпадает полностью с классовой борьбой, но сосуществование их не является случайным—ни теоретически, ни исторически.[/ref].

Если женщина (и, как мы вскоре увидим, семья)—это проблема для капитала, то не просто потому, что труд—проблема для капитала, а потому, что проблемой является деятельность женщин, которые не хотят более оставаться тем, что они есть.

Если бы мы видели тут только «проблему, выраженную в некоей форме», мы получили бы только абстрактное единство, абстрактное, потому что само-обусловленность как форма гендерных отношений ведет только к существованию маски (проблема труда существует в форме…). Но форма—не более чем видимость.

*   *   *

Обратимся к специфическому содержанию гендерного разделения и противоречия между мужчинами и женщинами как конкретным составляющим тотальности. Обнажим, в неизбежно упрощенном виде, архитектуру нашей аргументации.

— Мы сконструировали группу «женщины», исходя из прибавочного труда и концепции населения как главной производительной силы. Мы добавили к этому, что то, что мы принимаем как естественное, то есть прибавочный труд и необходимое население, требует прежде всего более или менее насильственного привязывания женщин к их определению, сведение женщин к их репродуктивной способности. «Репродуктивная способность» не «дается» и не «используется», она конструируется и присваивается  (см. ответы на первые два вопроса).

—При этом все категории экономической формации капитализма гендерно определены. Это, в первую очередь, труд и население. Но также отношения наемного труда: разделение производства и воспроизводства; воспроизводство в области кругооборота капитала; плата не за труд, но за воспроизводство рабочей силы и «расы рабочих». Но также различия труда, собственности, товарного обмена. Что касается этого последнего пункта, рынок вовсе не нейтрален в отношении гендера. В экономической формации, в которой вся продукция предназначается на продажу, рынок определяет социальный характер этой продукции как общественной, и, следовательно, представление о гендерном различии как о внутреннем можно считать нерелевантным, поскольку оно заложено уже в самом существовании (произведенной) вещи[ref]Все еще существует потребность показать специфический характер каждой категории. Однако, когда мы показываем пальцем на луну, нужно смотреть на луну, а не на палец. Таким образом, критиковать следует не обусловленные гендером концепции стоимости, рынка или  разделения труда, а реальность, которую можно адекватно понять только с помощью этих категорий.[/ref].

—Сексуированный (sexuée) характер всех категорий капитала указывает на базовое разделение общества между мужчинами и женщинами. Это базовое разделение в качестве своего социального содержания нуждается в синтезе всех категориальных сексуаций: этот синтез— создание различия между общественным и частным. Такое различие является синтезом, поскольку капиталистическая формация—это политическая экономия. Другими словами, поcкольку капиталистическая формация опирается на рабочую силу как товар, а социальное воспроизводство как таковое существует не для рынка (стоимости), капиталистическая формация отрицает условия собственного воспроизводства, понимая их как «не-социальные», поскольку они уклоняются от прямого подчинения рынку и непосредственному процессу производства: это и есть частное. Такое частное есть частное общественного, оно всегда включено в иерархические отношения, определяется общественным и подчиняется ему.

—В качестве базового разделения и с учетом своего (социально произведенного) содержания, это разделение натурализуется и существует в рамках данного общества как естественное: все мужчины, все женщины. Недостаточно сказать, что все категории капиталистической формации по сути своей гендерно определены (sexuées), следует сказать также, что такое базовое гендерное определение дано в конкретной форме, функционируя синтетически в конкретной форме: различие между общественным и частным или категории мужчин и женщин представляются базовыми, естественными, стоящими над классовыми различиями, которые признаются социальными. На том уровне, на котором оно производится, различие между мужчинами и женщинами нуждается в собственном содержании, то есть, собственном содержании на уровне разделения общественного и частного: природа (то есть то, что социальное произвело в качестве собственной изнанки, то есть, в качестве не-социального, того, что благодаря анатомическим различиям приобрело характер очевидного, естественного). Различие между мужчинами и женщинами как отношение не было бы социальным отношением без того, чтобы «казаться» естественным, так же как товар не был бы социальным отношением, если бы не казался вещью, а зарплата, то есть стоимость рабочей силы, не была бы социальным отношением, если бы не казалась «платой за труд». Де-эссенциализация не возможна без серьезного отношения к эссенциализации. Чтобы дать женщинам авторитетное определение, понадобилась биология как социальный натурализм. Эта биологизация оказывает реальное действие на отношения между мужчинами и женщинами, на модальности возможной критики этих отношений и попыток их пересмотра, как и на природу их преодоления.

—В капиталистической формации различие между общественным и частным становится глобальным благодаря определению женщин с помощью ограничивающего приписывания им функции деторождения. Скажем, невозможно совершить ни логический, ни социальный переход от присвоения женщин как воспроизводителей к домашнему труду. Домашний труд—это элемент социального механизма, который навязывает группе «женщины» репродуктивную способность. В различии общественного и частного этот элемент не случаен. Домашний труд, помещенный внутри разделения труда, формы включения в непосредственный процесс производства, «нетипичные» формы оплаты, повседневное насилие брака, семья, отрицание и присвоение женской сексуальности, изнасилование и/или угроза изнасилования—все это различные границы, по которым разворачивается противоречие между мужчинами и женщинами, противоречие, которое своим содержанием имеет определение мужчин и женщин и ограничивающее приписывание им ролей (ни один из этих элементов не случаен). Все эти границы представляют собой пространство непрерывной борьбы двух социальных категорий, сконструированных как естественные и деконструируемых женщинами в ходе их борьбы. Эти границы никогда не стабильны, различие общественного/частного постоянно переопределяется: нынешний «паритет» и есть такое переопределение существующих границ, но также переопределение того, что является частным.

—Если уничтожение гендерного различия необходимо с точки зрения «успеха» коммунизации, то не ради уничтожения любых медиаций. Противоречие между мужчинами женщинами по самой своей непосредственной специфике накладывается на «успех» коммунизации, которой противостоят отношения, подразумевающие насилие, подчиненную позицию в субординации и невидимость тех, кто эту позицию занимает.

—Если уничтожение гендерного различия необходимо для коммунизации, то потому, что именно противоречия и эксплуатация определяют женщин, живущих нынешней жизнью, и в данной ситуации мы отталкиваемся от этого противоречия, чтобы говорить о необходимости уничтожения гендерного разделения. Противоречие между мужчинами и женщинами, которое является гендерным разделением, в том виде, в котором оно существует, позволяет говорить о необходимости его уничтожения и о необходимости уничтожения всех опосредований для «успеха» коммунизации. Если мы анализируем гендерное различие с точки зрения его уничтожения, то потому, что начинаем с его нынешнего материального существования. Отсюда вытекает следующий пункт.

—По самой своей динамике это противоречие функционирует как конкретный элемент тотальности, которой является капитал как совершающее процесс противоречие. Женщины не хотят оставаться теми, кто они есть, также, как Маркс писал о пролетариях в «Немецкой идеологии». Если они не хотят оставаться теми, кто они есть, то это из-за того, что их собственная ситуация является противоречием внутри и для капиталистической формации как таковой: труд как проблема («явное противоречие», население как главная производительная сила капитала, которую больше нельзя воспринимать как cамо собой разумеющуюся, природное различие, подорванное случайностью). Но труд как проблема не принимает форму борьбы женщин, труд как проблема—это борьба женщин против их собственного определения в качестве тех, кто они есть. Можно сказать, что тенденция к падению прибыли не есть «основание» борьбы классов, но непосредственное противоречие между капиталом и пролетариатом, и точно так же труд (или население как главная производительная сила)  есть непосредственное противоречие между мужчинами и женщинами.

—Труд как проблема представляет собой динамику противоречия между мужчинами и женщинами (а не просто принимает форму этого противоречия), труд как проблема—это та динамика, в ходе которой существует конкретность тотальности: капитал как совершающее процесс противоречие. Капитал как совершающее процесс противоречие не определяет себя как двойное противоречие: с одной стороны, между мужчинами и женщинами, с другой стороны
—между капиталистами и пролетариями. Единство как живое активное единство представляет собой необходимые отношения между двумя противоречиями, которые единство делает своими, и благодаря которым оно функционирует как их единство.

—Необходимое отношение между двумя противоречиями—это, конечно, исторический, опытный факт. Участие женщин в классовой борьбе всегда содержит в себе противоречивые отношения мужчин и женщин: отказ смириться с ролью исполнителей второстепенных задач или задач, связанных с социальной ролью в пространстве «частного»; прорыв частного в общественную сферу как преодоление их изоляции; к примеру, удовольствие от совместной борьбы; cексуальность, которая сопровождает все женские акты в классовой борьбе, будь то женщины в отрядах народной милиции на испанских границах во время Гражданской войны, или женщины во время забастовок, требующих участия днем и ночью (можно сказать, что женская борьба спонтанно принимает формы эмансипации). Если конкретней, борьба женщин против присвоения их времени, их личности, их тел (только женщины имеют тело, они «есть тело») оживляет классовые различия, одновременно стирая и обостряя различия между «буржуазными» и «пролетарскими» женщинами. Подобным же образом борьба женщин разворачивается по линии, идущей вразрез с борьбой за равенство прав и возможностей. «Домашняя работница» может чувствовать в этой свободе и в этом равенстве угрозу, ведь у нее нет достаточного культурного и социального капитала, чтобы воспользоваться этой «свободой».  Легко и просто показать, что эксплуатация, противоречие пролетариата и капитала, определяет капитал как совершающее процесс противоречие. Но эксплуатация воспринимается не как конкретный элемент тотальности, а как непосредственно совпадающая с этой тотальностью капитала как совершающего процесс противоречия. Гендерное различие и противоречие мужчин/женщин со своим конкретным содержанием и с конкретными очертаниями не признается, также как другие конкретные элементы этой тотальности—в их различиях и их единстве.

—Изначально мы оказываемся перед лицом двух противоречий, каждое из которых в своей специфичности существует как конкретный элемент тотальности. При этом такая тотальность представляет собой не что иное, как их необходимое отношение, или, скорее, такое необходимое отношение, в котором они неизбежно соединены, как капитал в качестве совершающего процесс противоречия (или в качестве противоречия между прибавочным и необходимым трудом). Если каждое из этих противоречий существует как конкретный элемент тотальности, и является таким конкретным элементом благодаря собственной динамике, это означает, что капитал как совершающее процесс противоречие есть их единство. Единство, в котором противоречия существуют только постольку, поскольку они возникли внутри этого единства. Сейчас решением проблемы было бы сказать, что каждое из них пересекается с остальными, и затем, не объясняя почему и зачем, сказать, что они существуют вместе, не производя и не выводя логически их «совместного существования». Это проблематика «сложности», которая содержится в сосуществовании без единства. Не будет ошибкой сказать, что каждое противоречие пересекается с другим, но необходимо также добавить, что друг без друга они не существуют, они пересекаются и сопрягаются антагонистично (антагонистично: в классовой борьбе вовсе не безразлично, мужчиной или женщиной является пролетарий, ведь пролетарий всегда мужчина), как единый поток: капитал— совершающее процесс противоречие. Женщина, мужчина; пролетарий, капиталист, никто из них не является чистым субъектом. Никакое противоречие со всей своей специфичностью не исчезает, но каждое из противоречий внутренне (как конкретная часть одного единства) заблокировано от того, чтобы признать другое противоречие своим собственным. Тут важно, что существует два противоречия и четыре категории—именно это обуславливает уникальную динамику капитала как совершающего процесс противоречия и ее преодоление.

—Противоречие между мужчинами и женщинами не проникает в классовое противоречие, но постоянно его модулирует, так же, как эксплуатация постоянно модулирует отношения между мужчинами и женщинами. Их постоянное переплетение обуславливает последовательность исторических конфигураций классовой борьбы, также как противоречий между мужчинами и женщинами. Борьба женщин, которые более не хотят оставаться теми, кто они есть, имеет историю: от требования равных гражданских и политических прав, требования равенства в труде, до того момента, когда женщины поставили под вопрос собственное определение (в феминизме 1970-х, когда само тело становится объектом требований и социальной критики) и преодолели парадокс феминизма, сформулированный Джоан У. Скотт[ref]Требовать равенства и стирания различий во имя группы и с помощью действий группы, которую мы определили как частную (конкретную). (Joan W. Scott. La citoyenne paradoxale ; titre original Only paradoxes to offer Harvard University Press, 1996).[/ref]. Будет ошибкой сказать, что классовая борьба или ее преодоление зависит от противоречия между мужчинами и женщинами—так же, как будет ошибкой сказать, что преодоление категорий мужчин и женщин зависит от классовой борьбы. Все они—конкретные элементы одного единства в той мере, в которой они являются специфическими противоречиями (благодаря их специфике целое не является самоопределяющим), они непрерывно конституируются движением и конструируют движение (внутри которого их пересекающиеся конфликтные отношения всегда исторически конкретны) следующих друг за другом циклов борьбы (классовой борьбы/гендерных противоречий, и борьбы первой со вторыми), которая всегда исторически конкретна. Два противоречия, четыре категории, но одно движение, одна динамика капитала как совершающего процесс противоречия, которая дает каждому противоречию собственную специфику существования в качестве конкретного элемента этой тотальности (целое, определяющее себя само—это спекулятивная ловушка). Определяющие эти циклы виды борьбы, находясь внутри уникальной динамики капитала как совершающего процесс противоречия, которое определяет эти циклы, всегда состоят в конфликтном пересечении (борьба классов всегда связана с основополагающим противоречием между мужчинами и женщинами, также как последние всегда связаны с противоборством классов) противоречий класса и гендера.

—Если эти два противоречия являются конкретными элементами одной тотальности, находятся ли они в одинаковом отношении к этой тотальности? Другими словами, одинаково ли они иерархизированы в отношении целого? Да, если говорить об их историческом развитии. Нет, если говорить об их преодолении в рамках преодоления их как целого. Гендерный и иерархизированный характер категорий капитала, определение группы «женщины» и ее подчинение частной сфере означают противоречие между мужчинами и женщинами, которое прорывается на общественную сцену и опосредует классовое противоречие. И как это всегда бывает, именно во время кризисов социального воспроизводства единство этих двух противоречий переутверждается особенно брутально и публично[ref]Тут мы снова берем «диалектическую модель», которую Маркс использует в отношении к переходу от возможности к реальности кризиса: «Апологетика состоит здесь, далее, в фальсификации простейших экономических отношений и особенно в том, что вопреки противоположности фиксируется единство. Если, например, покупка и продажа, или движение метаморфоза товара, представляют единство двух процессов или, вернее, прохождение одного процесса через две противоположные фазы, если это движение, стало быть, существенным образом есть единство обеих фаз, то это есть столь же существенным образом также и разделение этих фаз и обособление их друг против друга, превращение их в нечто самостоятельное по отношению друг к другу. А так как они всё же внутренне связаны друг с другом, то обособление внутренне связанных моментов может проявиться лишь насильственно, как разрушительный процесс. Именно в кризисе обнаруживается действенная сила их единства, единства различных моментов. Та самостоятельность по отношению друг к другу, которую приобретают взаимно связанные и друг друга дополняющие моменты, насильственно уничтожается. Кризис обнаруживает, стало быть, единство ставших самостоятельными по отношению друг к другу моментов. Без этого внутреннего единства кажущихся безразличными по отношению друг к другу моментов не было бы и кризиса. Но нет, говорит экономист-апологет. Так как имеет место единство, то кризис не может иметь места. А это, в свою очередь, означает не что иное, как утверждать, что единство противоположных моментов исключает их противоположность». (К. Маркс. Капитал. Теории прибавочной стоимости. С. 556-557)[/ref]. Для «классовой борьбы» борьба женщин (товарищей, но женщин), ни полезна, ни бесполезна—борьба женщин существует вне зависимости о того, берут ли ее в расчет, но лучше бы ее брали в расчет. От их конкретного исторического сочетания будет зависеть, будет ли их антагонистическое сосуществование для каждого из этих противоречий знаком невозможности его преодоления (программатизм) или возможности их одновременного преодоления (например, коммунизация).

Перейдем к семье. Здесь также к субъекту нужно подходить с учетом его специфики, и речь тут идет о другом уровне, чем когда мы имеем дело с определением женщин. Относиться к субъекту в его специфике означает, что в самих категориях семьи мы обнаруживаем выражение «труда как проблемы». Мы не можем относиться к причине как ко внешнему феномену, приложимому к инертной материи, мы должны относится к ней как к движению, внутренне присущему этой материи.

Нужно начать с анализа формирования современной семьи внутри общего контекста экономики капиталистического рынка между XVI и XVIII вв. Это формирование было частью формирования политической экономии (поверх сфер частного/общественного и как их венец)[ref]Наивно думать, что выражение «политическая экономия»— это противоречие в терминах. Только в 17 веке экономию стали называть «политической»[/ref]. Как сказал бы Поланый: внедрение семьи в сферу производства и его коммунальную среду. В Западном мире этот процесс сопровождается взрывом сантиментов и любовных чувств. В течение всей своей истории капиталистическая семья была заключена между двумя противоречивыми необходимостями: с одной стороны, капиталу нужны только свободные, ничем не связанные индивиды, с другой стороны, капитал отделяет частное от общественного более радикально, чем другие экономические формации именно потому, что он превратил рабочую силу в товар. Капиталистическая история семьи развивается внутри этого противоречия.

Это противоречие является одновременно внутрисемейным противоречием мужчин и женщин, противоречием, связанным с тенденцией капитала задействовать всю доступную рабочую силу женщин, которые вынуждены заниматься домашней работой, и также противоречием воспроизводства рабочей силы, которое строится вокруг воспроизводства мужской рабочей силы главы семейства (наследственная тенденция системы наемного труда). Такое воспроизводство как сложение индивидуальных рабочих сил, присутствующее в семье, есть, в конечном итоге, противоречие между частным характером воспроизводства рабочей силы и ее производства как производства неважно какого товара в процессе капиталистического производства, то есть как объективное условие производства. Все это, если говорить о семье, сводится к тому, что «труд—это проблема для капитала».

*   *   *

Общественно/частное, отношения заработной платы за наемный труд и женский домашний труд тесно взаимосвязаны. В капиталистической формации сферы общественного и частного радикально разделены, исключение женщин из общественного пространства фундаментально более радикально, чем в предшествующих формациях, в то время, как универсальное абстрактное равенство между индивидами есть внутренний двигатель этой формации.

Устраняя различия полов, закон (государство) не уничтожает гендер, но просто манифестирует тот факт, что эффекты гендера не имеют политического веса и могут быть забыты. С одной стороны, закон стремится установить подлинное равенство полов как общественное дело, но он превращает гендерное деление в не-политическое (не-общественное) различие, которое не может более быть объектом критики или изменения. Становясь эгалитарными, государство или вообще общественная сфера не уничтожают гендерное деление, но, скорее, предполагают его по умолчанию, помещая его в пространстве частного, на стороне конкретных мужчин и женщин. Государство и общественная сфера по самому своему устройству фундаментально основаны на гендерном делении, в котором они удваивают это разделение, декларируя его внутренне не необходимым, но делая его необходимым по самому его существованию. Государство и общественная сфера не имеют собственной потребности в различии полов, они могут, напротив, абстрагироваться от этого различия, поскольку как таковое (как таковое: общественное/частное) оно реализуется как реальное основание гендерного различия.

Юридическая декларация равенства и его фактическая реализация идут рука об руку с внутренней раздвоенностью каждой женщины. Как участник общественной сферы она освобождена от различия полов, с нее снята ее реальная жизнь и заменена на ненастоящую всеобщность. Как женщина в частной сфере и в отношениях производства, она остается женщиной именно потому, что равенство—это не абстракция, то есть не что-то, что не существует, но что-то, что существует именно как уничтожение (в тенденции/уже реализованное) различия, уничтожение, основанное на воспроизводстве этого различия и на удвоении и расщеплении женщины-индивида. В сегодняшнем капиталистическом обществе женщины в реальности разделены каждым своим предназначением (домашняя жизнь, работа, родительство) между абстрактной и конкретной индивидуальностью, и это деление проходит по линии, которая в свою очередь делит каждую область реальной жизни (частной и трудовой) на ее реальную и идеальную части, так что идеальное (равенство во всех сферах) начинает казаться истинным в том различии, которое оно уничтожило (в себе), в различии, которое является ни на чем не основанным архаизмом, и, таким образом, нереальным, кроме как во внутренней расщепленности каждой женщины. Мужчина также расщеплен между абстрактным и конкретным, но он (как мужчина) не должен отказываться от конкретного ради абстрактного. «Привилегия, которой мужчина обладает с самого детства, заключается в том, что его предназначение в качестве человеческого существа не вступает в противоречие с его судьбой как представителя мужского пола. Фаллос для него равнозначен трансцендентности, поэтому он находит, что все его социальные или духовные достижения наделяют его еще большей мужественностью. Он не раздвоен. В то же время для того, чтобы женщина состоялась в своей женственности, от нее требуют превратиться в объект, в жертву, то есть отречься от своих потребностей в качестве полноценного субъекта» (Симона де Бовуар, «Второй пол», Т. 2). Женщина проживает свою жизнь как универсальную, в равенстве, но если она ее проживает, она ее так же наблюдает. Ее частная, личная жизнь, проходит в практических, домашних и профессиональных занятиях, которые сами расщеплены. Вся ее жизнь расщеплена, поскольку она должна различаться (а различие требует от нее быть той же самой). Как женщина этот индивид вынужден быть «собой» и «другим» и получает свое подтверждение как отличающийся в предписании быть тем же самым.

Равенство осуществляется в различии. Иллюзия, которую следует обнаружить, не есть иллюзия идеализации сексуального различия внутри равенства, но иллюзия его источника: детерминанта общественной сферы, которая, украшенная цветами равенства, защищается от реальности неравенства и доминирования.

Равенство есть битва за доступ женщин к абстракции, это не бесцельная битва, но торжество равенства предполагает и подтверждает расщепленность каждой женщины внутри тотальности ее повседневной жизни и превращает повседневную жизнь в простой факт, без права и смысла, тогда как равенство (в той мере, в которой оно конституирует абстрактного индивида) как идеальность покоится на реальности этой «повседневной жизни», которая по необходимости является выражением различия между частным и общественным. Абстракция, которая становится прочтением и практикой конкретной жизни (повседневной жизни). Абстракция не означает отделения от «реального базиса», все происходит во имя роли, которую она играет: роль абcтракции (например, деньги).

Либеральная идеология (в политическом смысле) адекватна текущей реальности и существующей социальной жизни, маскируя при этом более глубокую реальность, превращая индивида в данность, в конституированного субъекта. Женщина в равенстве мужчины/женщины—это такой индивид, в котором абстрактный индивид, объективно абстрактный, смешивается с конкретным индивидом до такой степени, что первый становится не просто идеальной формой второго, но возвращает конкретного индивида к случайной форме этого абстрактного объективного индивида.

Капитализм определяет производительный труд как совершенно отделенный от репродуктивной деятельности частной сферы. Свободная рабочая сила, которая несет в себе производительный труд, должна себя продавать. Раскол между производством и воспроизводством, домом и пространством производства является для экономической формации идеальным, структурным, определяющим.

Супружеская семья, при всем уважении к Энгельсу,— это семья свободного рабочего. Домашнее пространство социально определяется как место исключения и заключения. Женщины могут выйти на рынок труда, но на основании этого исключения. Их выход на рынок труда, их участие в производительном труде всегда определяется как труд тех, кто «таким образом существует», таким образом обесценивается стоимость рабочей силы.

*   *   *

У капитала есть проблема с женским трудом, поскольку если он будет стремиться напрямую поставить женщин себе на службу, это повлияет на отношение между необходимым и прибавочным трудом через стоимость рабочей силы. Поэтому капитал всегда находится в конфликтных и амбивалентных отношениях с женским трудом.

В распоряжении капитала есть три способа присвоения времени домашнего труда: либо оставить его в форме домашнего труда (в таком случае, он присваивает его в той мере, в какой сокращается рабочий день, обусловленный необходимым трудом), либо присвоить это время (то есть присвоить женщин), и таким образом увеличить необходимое время труда в долгосрочной перспективе, или использовать оба эти способа, выиграв и там, и там. Это третье решение, конечно, предпочтительно для капиталиста, но в этом случае капиталу придется непрерывно диахронически производить себя через женский труд, то есть перераспределять оплачиваемый труд на протяжении жизни каждого работника, что в ситуации синхронии выглядит как разделение женской занятости по возрастным группам. Уже более 20 лет «решение», применяемое во множестве разных случаев, заключается в частичной занятости. Другим решением был повсеместный переход женщин на работы, связанные с уходом. Стряпня для семьи не считается свободным производительным трудом на том основании, что стряпня может быть куплена (так же, как смена масла в машине). Не правильно считать, что работа должна быть оплачиваемой. Однако, если в рамках семьи, не  существует неоплачиваемого производительного труда, тогда, исходя из платы за наемный труд, семья является местом экономической эксплуатации женщины, от которой непосредственно выигрывает супруг, то есть, мужчины в общем. Тут мы имеем эксплуатацию, которая происходит из отношений доминирования, восходящих к заработной плате: доминирование и обеспечение домашнего труда есть формы в первую очередь зависящие от прибавочного труда и во вторую—от формы отношений оплаты.

Говоря, что заработная плата оплачивает воспроизводство рабочей силы и «расы рабочих», мы вынуждены пересечь границу «интимного». Только не-программатистская теория классовой борьбы и теория революции как уничтожения всех классов как уничтожения пролетариата и системы оплаты наемного труда принимают во внимание антагонизм, содержащийся в заработной плате как воспроизводстве рабочей силы и, более того, имеют ввиду, что этот внутренний антагонизм есть и должен быть определяющим элементом в уничтожении системы наемного труда.

*   *   *

Содержание конструкции капиталистической семьи—это история системы наемного труда и ее распадения на прямую и косвенную оплату—вкратце, интеграция и воспроизводство рабочей силы как коллективной и социальной силы в цикл капитала. Другими словами, будущее капитала в специфически капиталистической производственной формации. Можно также описать этот процесс как отношение между бизнесом и воспроизводством композиции капиталистического общества; отношение между двумя первыми моментами эксплуатации и третьим.

Первое последствие индустриализации—наращивание «эксплуатируемого человеческого материала», эксплуатация которого не неизбежна, и повышение уровня эксплуатации.

«Стоимость рабочей силы определяется рабочим временем, необходимым для существования не только отдельного взрослого рабочего, но и рабочей семьи. Выбрасывая всех членов рабочей семьи на рынок труда, машины распределяют стоимость рабочей силы мужчины на всю его семью. Поэтому они понижают стоимость его рабочей силы. Быть может, купля семьи, раздробленной на 4 рабочих силы, стоит дороже, чем рань ше стоила купля рабочей силы главы семьи, но зато теперь 4 рабочих дня заступают место одного, и их цена понижается пропорционально превышению прибавочного труда четырех над прибавочным трудом одного. Для существования одной семьи теперь четверо должны доставлять капиталу не только труд, но и прибавочный труд». (Капитал, т. 1, с. 407).

Механизация современной индустрии универсализирует «эксплуатируемый человеческий материал», поскольку эксплуатируемость больше не зависит ни от чего, кроме самих по себе капиталистических отношений, она более не имеет отношения к мастерству, и в отличие от того, как это было в предшествующей социальной истории, этому материалу достаточно просто быть свободным. Любой индивид уже предопределен как интегральная часть этого эксплуатируемого человеческого материала, и в своей свободе относится к капиталу еще даже до того, как его рабочая сила будет включена в конкретный трудовой процесс. Это начало того процесса, в котором все индивидуальные рабочие силы становятся независимыми, и в котором глобализация их воспроизводства становится не семейной, а общественной. В результате сегодняшний рынок труда, в котором преобладающая форма сложения семейных доходов (что уже не является условием воспроизводства рабочей силы) не является финальным пунктом воспроизводства каждого из своих составляющих, но промежуточным этапом, находящимся в отношении к воспроизводству индивидуальной рабочей силы и глобальному воспроизводству глобальной силы социального труда. (RMI—Revenue minimum d’insertion—во Франции, форма социальной поддержки во Франции: разнообразные пособия, негативный налог, отчисления…).

Вплоть до конца XIX века флуктуации занятости, «бытовые происшествия» и воспитание (слишком краткое) детей до того момента, как они становятся трудоспособными, «регулировались» собственной прозорливостью рабочего, немногочисленными обществами взаимопомощи, благотворительностью, попрошайничеством и преступной деятельностью, но также патерналистским патронажем. И до сих пор существует возможность бегства в деревню, увеличения семьи, трудовой миграции, а для женщин—урегулирования их существования с помощью брака. «Даже будучи горожанами, ремесленники и их работники продолжают жить в идеальном симбиозе с деревней. Нет четкой черты, которая отделяла бы мастерскую от ее окружения… Это касается не только ремесленника. Сама по себе мануфактура с самого начала целиком подчиняется господствующей культурной и социальной сельской модели» (Жак Ле Гофф, «От молчания к слову: трудовое право, общество, государство 1830-1845»). Первый режим адаптации ведет к рассеиванию производства, развитию надомной системы, которой с XVIII века противостоит система «объединенного производства». Тем не менее, даже в этом случае она должна быть адаптирована по отношению к крестьянам, которые идут на завод, только чтобы поправить свое положение и уйти, как только этого требуют сельскохозяйственные работы, или просто как только их выручка становится достаточной, чтобы выжить. Восстание национальных мастерских в июне 1848 в Париже с участием деревенских безработных указывает, тем не менее, на возникновение рабочего класса, который не выигрывает от возможности бегства в деревню.

Мало помалу маленькие домашние мастерские исчезают, уступая место большим производствам, в то же время последние, с рождением индустриальной архитектуры, на внешнем уровне отделяются от сельской местности материально, а на внутреннем отделяются с помощью введения трудовой дисциплины (см., например, J.P De Gaudemar, L’ordre et la production, Ed Dunod ; et Gérard Noiriel, Les ouvriers dans la société française XIXè s – XXè s, Ed Le Seuil).

По мере того, как наемный труд становится всеобщим, а его отношение к капиталу становится собственным принципом его обновления, рабочий класс превращается в юридического субъекта. Во Франции с принятием забастовочных законов в 1864 и с легализацией профсоюзов в 1884 рабочий класс как коллективный трудящийся приходит на место отдельных индивидуальных работников. Только постепенно рабочий класс начинает определяться наемным трудом и рынком труда. Социальные модальности воспроизводства рабочей силы формализуются рабочим контрактом в то же время, когда начинает формализоваться специфически капиталистическая семья. Система наемного труда реально и эксплицитно становится воспроизводством общественной рабочей силы и «расы рабочих», и дает семье ее специфически капиталистическое содержание.

Через эволюцию системы найма с ее прямой и косвенной оплатой эта специфически капиталистическая конструкция семьи как пространства, отданного исключительно воспроизводству рабочей силы, становится местом подчинения женщин специфически капиталистическим категориям и отношениям. Социальный процесс соприроден формированию рабочей идентичности, которая характерна для этого периода капитализма. Идентичность рабочего конституируется как маскулинная, она устанавливается как центральная фигура: мужчина-рабочий, полностью занятый в современном производстве. Именно в ходе формирования системы прямой и косвенной оплаты идентичность рабочего проявляется в этой центральной фигуре. Мужчина-рабочий на полной занятости становится субъектом права, применяемого к его воспроизводству, которым определяется теперь семья.

Теперь, когда начинает приниматься в расчет реальность «коллективного рабочего», который становится определением и детерминантой общественного труда в капиталистическом обществе, наемный труд не изменяется фундаментально, но элементы, его определяющие, разделяются. Плата всегда увязана со стоимостью воспроизводства рабочей силы, она также должна обеспечивать постоянный выход на рынок труда новых пролетариев, но теперь капитал также должен заботиться об этом воспроизводстве, а не просто выносить его «вовне» (в деревню), предполагая, что оно не имеет стоимости.

Новым в начале ХХ века стал тот факт, что часть платы, идущая на обновление и обеспечивающая поддержание рабочей силы, отделяется от непосредственной платы и становится предметом планирования. Общественный характер воспроизводства рабочего класса становится автономным по отношению к индивидуальным трудовым отношениям, и приобретает характер «общественного». Общественное помещает себя в конкретное пространство между политикой и экономикой. Общественный характер рабочей силы в целом автономизируется по отношению к индивидуальному рабочему и не зависит больше ни от его непосредственного труда, ни от того факта, что он трудится как отдельный индивид. Но, в то же время, по мере того, как прежние формы регулирования устаревают, «общественное» порождает новую форму, которая начинает применяться к семье.

Устанавливается модель трудового договора взрослого рабочего мужского пола с большим городским производством. Замужние женщины и девушки ставятся в ситуацию подчинения по отношению к главе семьи: если мужчина работает, женщина не имеет права на пособие по безработице. Требования, сформулированные в терминах «социальных прав», закрепляют разделение между работающими и безработными, мужчинами и женщинами, молодыми и взрослыми, и делают эти категории точками отсчета. «Социальные права» подчеркивают половую, возрастную, сословную, профессиональную дискриминацию и завершают процесс «огосударствливания» и «осемейнивания» воспроизводства рабочей силы.

Политика организации и рационального управления рабочей силой обретает форму, в которой семья играет центральную роль. Плата, установленная в результате заключения коллективного договора, идет в обход индивидуального рабочего, но подразумевает посредника—представителя от профсоюза. Непрямая плата также идет в обход индивидуального работника и подразумевает посредника—семью, для которой рабочий является и главой, и представителем, в той мере, в которой семья должна в общественном пространстве обеспечивать его воспроизводство.

С середины 1970 годов в ходе реструктурирования капиталистической производственной формации все модификации занятости и рынка труда своей целью и содержанием имели введение безработицы, прекарности, гибкости в самое сердце наемного труда.

Система сегментирования рабочей силы и создания категорий работающего населения направлена на производство отдельных мозаичных элементов, занимающих отдельные пространства (кварталы, города, гетто). Такая кристаллизация все более многочисленных категорий внутри общей рабочей силы влечет и политическую дифференциацию отношений найма. Так, если в начале 1970 «исключенные» формировались и определялись как население, остаточное по отношению к общей логике отношений наемного труда и безработицы, то по мере реструктурирования рынка труда эти группы были подчинены принципу гетерогенности и сегментации рабочей силы.

В самом сердце кризиса первой стадии реального подчинения труда капиталу заложена неудача того, что часто называют «кейнсианской сделкой» или «фордистским компромиссом». Тут важен факт провала политики полной занятости и псевдо-«распределения» доходов от растущей производительности. Провал модели мужского наемного труда на постоянном рабочем месте и с полной занятостью сопровождается ростом доли женского труда или частичной занятости (женский труд и частичная занятость как правило связаны), временной работы, рассеивания производства, подряда—другими словами, увеличением числа опосредованных трудовых ситуаций. Аккумуляция капитала больше не привязана к национальной сфере, и каждое Государство таким образом не может рассматривать  плату за труд как «инвестицию» в соответствии с фордистской формулой. Труд и стоимость рабочей силы становятся переменной по отношению к внешней конкуренции, и любая политика, ориентированная на обеспечение «подъемных» средств и социальных пособий по безработице предается осуждению. Это была эпоха Барра, Тэтчер и Рейгана. Исчезли почти все социальные модели, все динамические модальности эксплуатации рабочей силы и ее воспроизводства, унаследованные от капиталистического мира 1930-х годов и послевоенных лет.

В целом, именно вынесение вовне издержек по воспроизводству рабочей силы, которые экстериоризируются за пределы непосредственных отношений эксплуатации труда, имеет тенденцию растворяться в нынешней ситуации. Застывание ситуации работника на зарплате, ее необратимость и социализация ее воспроизводства, вырывается, в рамках реального подчинения труда капиталу, из ситуации, когда флуктуации труда и занятости (из которой патернализм сделал карикатуру) остаются собственной проблемой рабочего. Ситуация, когда такие флуктуации были полностью вынесены вовне непосредственных отношений капиталистической эксплуатации (возвращение в деревню, бегство в семью и так далее), остается позади; теперь рабочему не приходится самостоятельно справляться с такими вещами, в своих мытарствах полагаясь на собственную смекалку или взаимопомощь.

В первой фазе реального подчинения труда капиталу социальное выносится вовне отношений труда и капитала, принимая форму национальной политики, гарантированных государством и его социальными институтами социальных прав, и определяя семью как место собственного приложения, построенное вокруг фигуры рабочего мужского пола, работающего на полной занятости, как субъекта социальных прав.

Текущая фаза развития капитализма помещает воспроизводство рабочей силы внутрь труда, в его поток, как форму его осуществления. Существует логика «активации социальной защиты», суть которой в том, чтобы лоббировать прогрессивный налог, при этом ограничивая сокращающиеся отчисления с помощью IWA (in-work benefits), предназначенных для того, чтобы компенсировать «ловушки бедности»[ref][/ref].

Реформа Welfare, которая началась в США в 1997, ввела принцип обусловленности, что означает, что любой, кто пользуется социальной поддержкой, должен ее заслужить.

«Это больше не является правом, за него нужно платить: бенефициар обязан поступить на оплачиваемую работу, заняться общественно полезной деятельностью или пройти обучение. Любой взрослый, чья семья получает пособие, в течение двух месяцев должен посещать общественные работы. Принцип универсальности и автоматические выплаты социального пособия, таким образом, уничтожаются. Каждое государство свободно по своему усмотрению распределять суммы пособий, которые оно получает от федерального правительства. При этом в 2002 государства должны быть уверены, что примерно 50% получателей пособия имеют работу. В ином случае, они потеряют значительную часть федеральной поддержки. Между январем 1993 и ноябрем 1996 2.5 миллиона получателей welfare были сняты с пособия. Даже при том, что две трети получателей welfare найдут работу, а Штаты сохранят текущий уровень финансирования, вместе с новым законом 2.6 млн человек выпадут за черту бедности (32,4 млн американцев или 13. 5 % населения уже попадают в эту категорию). Можно легко себе представить, какие последствия повлечет серьезное замедление экономического роста. Признак успеха этой реформы—в сокращении числа получателей welfare (принцип обусловленности работает как сдерживающий фактор) и в способности экономики обеспечить их постоянными рабочими местами. Но что это за рабочие места? Многие компании откликнулись на зов национальной солидарности, внедрив программы «от welfare к работе». (Le Monde за 13 мая 1997).

«Основной результат реформы заключается в переходе от хронической финансовой помощи безработным к формам нестабильности при наличии работы (трудовая бедность/working poverty) (David Giband, Social Geography of the United States , ed. Ellipses, 2006, p.53).

Существует много примеров такой эволюции политики социальных пособий. Великобритания была в этом вопросе пионером. Этой революции сопутствует развитие всех форм занятости и трудовых договоров с пролетариатом, что ведет к исчезновению идентичности рабочего. Например: устанавливается новое отношение между, с одной стороны, переводом безработицы на аутсорс, которое происходит на уровне государственной поддержки и выплаты пособий паритарными институциями [ref]Паритарные институции—это некоммерческие институции, которые состоят из представителей работников и работодателей.[/ref], и, с другой стороны, с включением безработицы в собственные расходы работника, что выражается в частичной занятости, временной работе и так далее.

Локализованное управление безработицей и индивидуализация трудового контракта закрепляют связь между этими двумя сторонами. Процесс, в котором, нужно заметить, временная занятость и прекаризация играют ключевую роль.

В этом включении welfare вовнутрь осуществления труда именно распадающаяся семья является местом приложения вынесенного на аутсорс «социального», и потому беременным американским подросткам не остается ничего другого, кроме как работать… или делать вид, что они работают. Семья может распасться или воплощаться в более или менее эфемерных формах, поскольку она больше не является местом, в котором концентрируется общественное воспроизводство рабочей силы, но просто местом сосуществования (простого сложения) индивидуальных элементов этого воспроизводства: один ребенок в школе, другой—на временной работе, безработный взрослый, частично занятая женщина, взрослый на пособии, полностью занятый работник на зарплате. Каждая из этих позиций имеет собственную логику, и целое уже не организуется вокруг центральной фигуры, ради которой осуществляется воспроизводство, целого больше не существует.

Все индивидуальные рабочие силы становятся независимыми. В условиях сегодняшнего рынка труда совмещение семейных прибылей существует наряду с признанием семейной ситуации, но семейная ячейка больше не является синтезом воспроизводства каждого из своих компонентов. Скорее, это просто медиум, связывающий воспроизводство каждого из своих компонентов. Скорее, это просто медиум, связывающий воспроизводство индивидуальных рабочих сил с общим воспроизводством общественной рабочей силы[ref]Место, где различия сосуществуют, но не интегрируются.[/ref].

Происходит глобальная скупка рабочей силы. Уже заранее предполагается, что рабочая сила есть собственность капитала, не только формально (рабочие как целое всегда принадлежали классу капиталистов, еще до того как продавали свой труд конкретному капиталу), но также как реальная собственность, поскольку капитал оплачивает индивидуальное воспроизводство рабочего независимо от того, происходит ли непосредственное потребление его рабочей силы, что для каждой рабочей силы является манифестацией ее определения как частицы, простой составляющей общей рабочей силы, которая уже принадлежит капиталу.

Капитал не стал вдруг филантропом, в каждом рабочем он воcпроизводит нечто, ему принадлежащее: общая производительная сила труда, становится внешней и независимой по отношению к каждому рабочему и даже к сумме рабочих.

Наоборот, непосредственно активная и производственно потребляемая рабочая сила видит, как ее необходимый труд возвращается к ней как индивидуальной частице, определяемой не исключительно нуждами ее собственного воспроизводства, но также тем фактом, что она является частицей совокупной рабочей силы (представляющей тотальность необходимого труда), частицей глобального необходимого труда. Существует тенденция к уравниванию доходов в виде зарплаты и доходов в виде выплат по безработице— эти два вида доходов институционально влияют друг на друга.

В ходе первой фазы реального подчинения труда капиталу капитал впервые столкнулся с этой глобализацией рабочей силы и необходимого труда, и разделил их на ригидные категории, не будучи способным интегрировать, потреблять и воспроизводить этот труд в качестве общественной рабочей силы. Семья как общественное пространство, в котором синхронно были представлены все стадии рабочей силы, была синтезом этих категорий.

В самом этом разделении, которое теперь утверждается как непрерывное взаимопроникновение элементов, вначале между категориями существовало отталкивание, исключение, а объединение, синтез осуществлялся вовне: в семье. Но, в то же время, их взаимное притяжение, как идентичных элементов, в конечном итоге побеждает.

Семья—не просто среда, где осуществляется более или менее необходимая индивидуализация. Частица соответствующая каждой индивидуальной рабочей силе—есть только составная часть совокупной стоимости необходимого труда, которую капитал оплачивает на регулярной основе (c равными промежутками). Длительность использования той или иной рабочей силы, ротация задействованных в труде наемных элементов, формы оплаты могут дробиться до бесконечности: первичная покупка рабочей силы уже произошла, сделка была заключена. Вcе это естественным образом подразумевает полное развитие специфических условий извлечения относительной прибавочной стоимости (речь идет о предшествующем периоде).

Эта глобальная покупка, которая глобальна, поскольку индивидуализирована, и индивидуализирована, поскольку глобальна, приводит к тому, что «распад семьи» сегодня уже нельзя отрицать, но в то же время, распадаясь, семья принимает новые формы. Капитал нуждается в атомизации пролетариата, но гибкость и прекарность, которые предполагают абсолютную «свободу» пролетария (скажем, в смысле его географической мобильности) преобразуют семью, не преодолевая ее. В крайнем случае специальных экономических зон, которые процветают по всему миру, и где царит целибат, а воспроизводство рабочей силы игнорируется, на самом деле это воспроизводство отдано социальным структурам, маргинальным по отношению к циклу реализации капитала. Эти структуры всегда невероятно хрупки и ненадежны: маленькие села, теневая экономика, трущобы (в этом случае капитал рассматривает осуществление воспроизводства как ничего не стоящее)—все это, чтобы быть эффективным, сопровождается растущей текучкой рабочей силы. Домашняя работа не исчезает, она должна быть всегда, а гибкая занятость, прекаритет и временная работа связаны с домашним трудом.

Число неполных семей не перестает расти, в 2005 во Франции (в ЕС по большей части наблюдается та же ситуация) 18 % детей живут с одним родителем (что также означает, не будем забывать, что 82% детей живут с двумя родителями). В 85% случаев эти так называемые семьи с одним родителем состоят из матери и ее детей <…> «Матери из семей с одним родителем, часто менее квалифицированы, чем те, что живут в полной семье, и находятся в крайне неустойчивом положении на рынке труда, они должны преодолевать трудности, связанные с их статусом матерей-одиночек—в частности, с уходом за детьми—и с невозможностью рассчитывать для поддержки семьи на доходы супруга… В таких семьях работа—редкий товар: только одна из двух матерей из семей с одним родителем работает на полной занятости». Вообще-то этот «распад семьи» далек от того, чтобы привести к преодолению семейных ограничений для женщин, эти ограничения воспроизводятся и умножаются. Бедность гендерно обусловлена, то есть затрагивает преимущественно женщин.

Эта растущая бедность женщин указывает на глубокие изменения в способах присвоения женщин. Экономическая зависимость женщин, которая является элементом аппарата принуждения женщин к репродукции, своей обратной стороной имеет присвоение, осуществляемое с помощью удерживания их в частной сфере. Глобальное присвоение репродуктивного индивида уже не является больше условием воспроизводства. Брачные отношения присвоения женщин в частной сфере ставятся под вопрос, структуры, которые контролировали воспроизводство с начала капитализма, рушатся. Присвоение, происходящее в частной сфере, имеет свою цену относительно стоимости рабочей силы, и оно больше не является выгодным.

Общественное, или, скорее, коллективное присвоение постепенно заменяет частное, и репродуктивная женщина становится «свободной личностью», она становится паупером, который может выжить только благодаря тому, что издержки на его содержание будут восполняться коллективно, если только у нее есть дети. А в случае развода ей всегда будет дарована «привилегия» опеки над детьми.

*   *   *

Семья—это проблема для капиталистической формации. Капитализм зависит от семьи в том, что касается производства и воспроизводства своей основной составляющей, то есть, рабочей силы в форме свободного рабочего. Но внутри семьи капитал зависит от особенностей производства, которые он порождает и поддерживает, но которые не являются непосредственно ему присущими. Мы должны обратиться к литературе, например, к «Дивному новому миру» Хаксли, чтобы составить представление о том, на что может быть похоже капиталистическое производство рабочей силы (как и любого другого товара, который входит в производственный процесс) в соответствии с капиталистическим процессом производства.

Полностью товаризованное общество—это капиталистическая утопия. Тогда общество состояло бы из суммы индивидов, совершенно независимых друг от друга. Все их отношения приняли бы форму контракта, в котором любая деятельность была бы прописана и оплачена. Все отношения стали бы товарными отношениями, в которых индивиды не имели бы иного существования, кроме как в рамках юридической абстракции: тотальный и тоталитарный гражданский кодекс. Каждое действие было бы измерено, оценено, обменено и оплачено. Капиталистическая утопия.

Семья—препятствие на пути капиталистической логики, но внутреннее препятствие, а не что-то, что капитализм унаследовал исторически и с чем он конечном итоге разделается. Полное обобществление домашнего труда и биологического воспроизводства—это программатистская утопия. Ее можно обнаружить у Гуэзде, у Пуге, но также у Ленина в качестве капиталистической утопии, встроенной в программатистскую революцию. В капиталистической формации такое обобществление никогда не бывает полным, формально оно всегда остается в частичном ведении индивида или семьи, поскольку рабочий в капиталистической формации—это свободный рабочий. Это означает, что воспроизводство, в соответствии с его собственным определением,  принадлежит к сфере кругооборота капитала, а не производства. Рабочий не входит в производственный процесс как машина или сырой материал; если бы воспроизводство рабочего больше не принадлежало к сфере кругооборота, он мог бы только перенести свою собственную стоимость на процесс производства, и не было бы больше разнообразного капитала и прибавочной стоимости. Это также означает, что если мы говорим, что воспроизводство рабочего происходит в сфере кругообращения, мы должны уточнить, что это происходит в «малом круге оборота», который включает часть, выплачиваемую в виде зарплат и обмениваемую на рабочую силу, которую рабочий часто превращает в средство потребления. Этот «малый оборот» происходит параллельно и одновременно с процессом производства и «большим оборотом», который охватывает целый период от момента, когда капитал уходит из производства, до момента, когда он туда возвращается (см. Экономико-политические рукописи). Этот малый оборот придает воспроизводству рабочего одновременно общественный (рабочая сила является частью условий существования капитала) и частный характер[ref]«Фонд жизненных средств рабочего выходит из процесса производства в виде продукта, в виде результата; но как продукт он никогда не входит в процесс производства, ибо он представляет собой продукт, готовый для индивидуального потребления, непосредственно входит в по­требление рабочего и непосредственно обменивается для этой цели. (…) Здесь перед нами тот единственный момент кругооборота капитала, когда в него непосредственно входит потребление».  (К. Маркс, Экономико-политические рукописи).[/ref], он происходит параллельно процессу производства и параллельно «большому обороту».

Население само по себе не является товаром. Производство и воспроизводство рабочей силы не происходит так же, как в случае товара. Они происходят как производство и воспроизводство рабочего как человека. Если это и является ограничением или противоречием для (или внутри) капиталистической формации, то именно благодаря самой природе товара, которая не отличается от природы личности рабочего. Воспроизводство рабочего воспроизводит товаризованную рабочую силу в том, что в ней есть специфического: рабочий должен воспроизвести потребительную стоимость этого товара, труд, который не отделим от него, как от человека. Рабочий продает на рынке свою собственную шкуру, и ему нечего ждать—кроме как немного подзагореть. В этом же смысле, в ее собственных категориях, формах ее существования и в ее собственном смысле, семья есть «труд как проблема».

Если рабочие принадлежат капиталу уже до того, как продадут себя тому или иному капиталисту, то это благодаря общественным отношениям производства, а не процессу производства, который производит рабочего. Специфика товара, который продает рабочий, означает, что он(а) сам(а) должна выставить ее на рынок и отвечать за его воспроизводство. В противоположность рабу, свободный рабочий должен сам позаботиться о себе.

Благодаря этому разрыву, принципиальному, но противоречивому, постоянно атакуемому капитализмом, но не уничтожаемому им, семья, как бы расщеплена она ни была, сохраняет свое место в капиталистической формации. Капитал проникает в частную жизнь и регулирует ее самые интимные аспекты, он влияет на рождаемость, организует болезнь и смерть, занимает время досуга, производит чувства и вкусы в качестве своих инструментов. Короче, он производит эту общественно-историческую фигуру: человека, который воспроизводит себя для капитала. Одна из задач этого человека—воспроизводство населения в общественных рамках, определяемых автономией семьи. Внутри нее нет «собственности» на детей, только делегирование власти—наиболее существенная форма воспитания. В самом деле, по своей сути эти специфические социальные отношения—семья—сохраняют и воспроизводят доминирование над женщинами, доминирование, необходимое для свободного присвоения капиталом всего этого труда по воспитанию и воспроизводству. Капиталистическая формация не может уничтожить домашний труд и не может уничтожить гендерное разделение человечества и семьи: они являются частою самого определения конкретного товара: рабочей силы.

*   *   *

Капитал восстает против несводимой  уникальности этого товара: рабочей силы. Его общественный способ воспроизводства должен оставаться частным. С одной стороны, капитал может только признавать необходимость этого частного способа воспроизводства (который связан с отношениями наемного труда), чтобы потребительная стоимость этого товара, живой рабочей силы, была единственной потребительной стоимостью, которая ему противостоит. С другой стороны, тенденция, которая делает эту потребительную стоимость всегда избыточной, это—для семьи—тенденция уничтожать ее частный характер, который всегда является препятствием для обмена и максимального использования всех сил, доступных для реализации капитала. Тут мы возвращаемся к общей покупке рабочей силы, которую мы уже упоминали. Это мобилизация всех доступных сил, интеграция и модулирование различных моментов их производства и воспроизводства (обучение, безработица, пособия, помогающие вернуться на работу, пособия на одиночное родительство и так далее)

В том, что касается фундаментальных условий обмена наемного труда (см. Экономико-философские рукописи), Маркс настаивает на следующем: «С обоих сторон должно существовать свободное отношение денежного обмена, основанное на стоимости, а не на отношении подчинения и господства. Другими словами, должно существовать опосредование между двумя крайностями (…) Поскольку невозможно присваивать чужой труд напрямую, необходимо покупать рабочую силу у рабочего в процессе обмена».

Дошли ли мы теперь до возможности «напрямую присваивать чужой труд»[ref]«Форма опосредования, присущая капиталистической формации (покупка и продажа рабочей силы—прим. авторов) позволяет поддерживать отношения между капиталом, который покупает труд, и рабочим, который труд продает, но оно только формально отличается от более или менее прямых форм подчинения и присвоения труда владельцами средств производства» (К. Маркс, 6 глава Капитала, не вошедшая в издание).[/ref], когда обобществленные формы оплаты закрепляют связь между рабочим и средствами на поддержание ее (его) существования? (RSA, ASS, налоговые кредиты, «гарантированная прибыль»… и факт возвращения на работу не как разрыв с этими условиями, а скорее как их «активация»[ref]RSA и ASS —относительно новые виды французских схем отчислений по безработице, которые в сравнении с предыдущими схемами куда больше давят на безработного, вынуждая искать работу, что позволяет получать ему некоторые выгоды, даже когда он находит работу.[/ref])? Невероятное обобществление глобального воспроизводства совокупной рабочей силы происходит в результате стирания различия между наемным трудом и альтернативными источниками дохода. Здесь капитал сталкивается с необходимым процессом собственного самооправдания, ставя под вопрос «свободные отношения обмена», которые поддерживают связь между двумя «основными условиями» (между собственным чисто субъективным существованием рабочей силы с одной стороны и стоимостью овеществленного труда с другой) и семью как частный элемент репродукции, необходимый для свободных отношений обмена именно постольку, поскольку он является частным.

Тот факт, что капитал ставит этот обмен под вопрос, Маркс называет «естественной формальностью». В некоторых крайних, но при этом вовсе не нетипичных или маргинальных случаях, как, например, для французских бедняков, которые обращаются в организации вроде «Secours populaire» или «Restos du cœur»[ref]Ассоциации, предоставляющие бесплатное питание.[/ref], или американских бедняков, которые получают талоны на еду (food stamps), денежный обмен частично уничтожается.

Рабочая сила, собственность рабочего, стала собственностью капитала, который рабочий должен поддерживать и воспроизводить по собственной воле. Рабочий больше не «сохраняет» рабочую силу «отчуждая ее», но это отношение само по себе содержит собственную противоположность: рабочий отчуждает его, и, поступая так, остается его «хранителем».

Вместе с реструктуризацией начала 1970 годов произошло глобальное преобразование отношений найма. Как мы уже говорили: бесконечное сегментирование длительности использования той или иной рабочей силы, так же как сегментирование ее оплаты и круговорот задействованных сегментов означает, что первичная покупка (рабочей силы) уже произошла; договор собственности уже был подписан. Прибавочный труд, делая необходимый труд излишним, все же нуждается в его росте. При этом необходимый труд является условием прибавочного труда, поскольку этот прибавочный труд преодолевает его, делает его «лишним». Противоречие необходимого и прибавочного труда есть противоречие труда как такового: он существует, чтобы не существовать. Используется он или нет, он все равно уже куплен. В результате глобальной скупки рабочей силы, рынок труда включает это противоречие в необходимый труд (как неразрывность «необходимости» труда и его «вечной избыточности»).

Семья как физическое пространство воспроизводства рабочей силы, которое отвечало за социальную функцию воспроизводства, сводится к простому резервуару, в котором происходит сложение элементов воспроизводства. Вмешательство государства становится промежуточным звеном между двумя крайностями: во-первых, индивидуальной рабочей силой, и, во-вторых, доступной совокупной рабочей силой. Первая теперь является простой составляющей второй. Определяющие эту индивидуальную рабочую силу факторы (стоимость, квалификация) не существуют сами по себе, в своем первоначальном виде. Индивидуальная рабочая сила существует только как фрагмент этой совокупной рабочей силы, воспроизводство которой закрепляется капиталом при помощи государства. Сначала капитал просто закрепляет рабочие силы формально—вводя правила их использования—а затем реально, закрепляя их с помощью глобальной скупки.

В то же время возрастает контроль, который социальные службы осуществляют над бедняками: например, угроза изъятия детей органами опеки, в случае, если эта новая семейная ситуация не отвечает «требованиям по обеспечению детей». Государство, опосредующее звено, воспроизводит семью и следит за тем, чтобы она была способна выполнять функцию воспроизводства.

До сих пор ли рабочий остается «собственником своей рабочей силы»? Капитал, поскольку он обобществляет обмен между рабочей силой и ее производственным потреблением, ставит под вопрос собственные основания: существование свободного рабочего и существование пространства для его воспроизводства, семьи.

Противоречие между прибавочным и необходимым трудом, переопределение семьи, переход от частного к коллективному присвоению женщин: все эти факторы связаны, но не слиты в один. Труд можно понять как «проблему для капитала», только пользуясь категориями каждого конкретного из этих случаев.

Как на рост населения влияет тот факт, что оно является главной производительной силой?
Как только вы говорите «производительные силы», вы указываете на возможность подсчета и перечисления: населения, станков, научных достижений и так далее. Но затем вы сталкиваетесь с неоднородностью элементов, которые должны оказаться в одном перечне. Ведь приходится учитывать разные способы применения науки, техническую оснащенность населения (исторический феномен), организацию труда, социальную организацию производства (фабрика), и в добавок—почему бы и нет!—степень вмешательства государства, власть кредита. Подсчет и перечисление не делают концепты подходящими под категории. С другой стороны, если производительные силы «развиваются», значит их можно измерить. Мерой является производительность труда. Производительные силы можно ухватить только с помощью синтеза, который не является результатом простого сложения и не сводится к перечислению. Этот синтез есть производственная сила труда.

«Но косвенно развитие производительной силы труда содействует увеличению наличной капитальной стоимости, увеличивая массу и разнообразие потребительных стоимостей, в которых представлена одна и та же меновая стоимость и которые образуют материальный субстрат, вещественные элементы капитала, реальные предметы, из которых непосредственно состоит постоянный капитал и, по крайней мере, косвенно — переменный. Тем же самым капиталом и тем же самым количеством труда производится больше вещей, которые, независимо от их меновой стоимости, могут быть превращены в капитал, — вещей, которые могут служить для впитывания дополнительного труда, следовательно и дополнительного прибавочного труда, и которые таким образом могут составить дополнительный капитал. Масса труда, которым может распоряжаться капитал, зависит не от стоимости этого капитала, а от массы сырья и вспомогательных материалов, машин и элементов основного капитала, жизненных средств — всего того, из чего составляется капитал, какова бы ни была его стоимость. В то время как возрастает таким образом масса применяемого труда, а потому и прибавочного труда, возрастает и стоимость воспроизводимого капитала и вновь присоединяемая к ней добавочная стоимость». (Капитал, т. 3., с. 272)

Мы понимаем, что производственные силы «развиваются» и понимаем, как они развиваются, синтетически определяя их как «производительную силу труда». Капитализм не «освободил развитие производительных сил», он наложил на производительные силы тип развития, определяемый его собственным ритмом и темпом, в том числе в отношении населения. Для капитала рост производительной силы труда не универсален: «Для капитала эта производительная сила повышается не тогда, когда этим вообще сберегается живой труд, но лишь в том случае, если на оплачиваемой части живого труда сберегается больше, чем прибавится прошлого труда (…) Впрочем, абсолютное увеличение числа наемных рабочих, несмотря на его относительное уменьшение, только и отвечает потребности капиталистического способа производства. Для этого способа производства рабочие становятся уже лишними, как только исчезает необходимость заставлять их работать в течение 12—15 часов ежедневно. Если бы развитие производительных сил уменьшило абсолютное число рабочих, т. е. в действительности дало бы возможность всей нации совершать все свое производство в более короткое время, то это вы- звало бы революцию, потому что большинство населения оказалось бы не у дел. В этом снова обнаруживается специфическая граница капиталистического производства, а также то, что Оно отнюдь не является абсолютной формой развития производительных сил и производства богатства, что, напротив, в известный момент оно вступает в коллизию с этим развитием. Частично такая коллизия проявляется в периодических кризисах, которые происходят оттого, что то одна, то другая часть рабочего населения делается излишней в своей старой профессии. Предел капиталистического производства — избыточное время рабочих. Абсолютное излишнее время, выигрываемое обществом, не интересует капиталистическое производство. Развитие производительной силы важно для него лишь постольку, поскольку оно увеличивает прибавочное рабочее время рабочего класса, но не поскольку оно вообще сокращает рабочее время для материального производства; таким образом капиталистическое производство вращается в противоречиях». (Капитал, т. 3, сс. 288-289).

Закономерности населения в капиталистической формации управляются отношениями между необходимым трудом и способностью капитала превращать прибавочное время в прибавочный труд.

Теоретический синтез производительных сил вырабатывается исходя из производительной силы труда и ее развития по законам населения. Производительные силы—это отношение присвоения (а не собственности) между средствами производства, продуктами труда и производителями (включая не-трудящихся как организаторов производства). Мы говорим об отношениях присвоения, а не об отношениях производства (например, фабрика—это специфический продукт капитализма и его производственных отношений—и реально категоризируется как специфически капиталистическая формация—но сама по себе фабрика не равняется производственным отношениям, которые составляют капитализм), поскольку если эти отношения разворачиваются внутри экономической формации, и если их форма и степень развитости определяются экономической формацией, то в отношениях присвоения поддерживается и сохраняется не отношение, но воссоздается единство в том виде, в котором его определяют отношения производства (рабочий объединяется с продуктом и средствами производства, когда не может ими владеть). А мы переходим к труду и населению.

Население можно назвать главной производительной силой только постольку, поскольку оно становится производительной силой труда (в большей степени, чем наука или средства производства и так далее). Оно становится таковым не как простое собрание индивидов, но постольку, поскольку конкретная социальная организация имеет население своим объектом, превращая население в производительную силу труда, что и является реальной концепцией производительных сил.

В капиталистической формации главная «производительная сила»— это сам рабочий класс. Неважно, какие изменения процесс производства претерпевает при переходе к реальному подчинению труда капиталу, именно живая рабочая сила возвращает овеществленный труд к жизни. Именно в производительной силе труда осуществляется синтез всего, что мы перечисляем как производительные силы. Это не только вопрос того, какая из множества производительных сил является главной, но вопрос их синтеза и самого их существования.

Труд не является производительной силой до тех пор, пока он основывается на субъективности трудящегося. Рабочий класс является этой «главной рабочей силой» только постольку, поскольку его деятельность последовательно необходима и всегда избыточна, поскольку его деятельность является в себе «противоречием рабочего времени». Смысл знаменитого противоречия между производительными силами и производственными отношениями кристаллизуется в противоречии между способностью труда реализовывать капитал и тем фактом, что способность реализовывать ставится под вопрос самим продолжающимся процессом реализации. Следовательно когда Маркс характеризует рабочий класс как главную производительную силу, он характеризует его как революционный класс. «Главная производительная сила» «порывает» с самими узкими отношениями производства только уничтожая самое себя, а вместе с собой и все производственные отношения, в которых он существует и в которых он воспроизводится как главная производительная сила (уничтожение отношений—это уничтожение их условий). Все это имеет отношение к следующему вопросу.

Theorie Communiste часто пишут, что «труд— это проблема для капитала». Имеется ввиду падение прибыли? Или имеется ввиду, что рост прибавочного населения ставит проблему восстания? Или и то, и другое?
Капиталистическая формация—первая формация, в которой возникает проблема с трудом и ростом населения как «главной производительной силой»[ref]Рост населения как основной производительной силы влечет за собой противоречия во всех экономических формациях, но капиталистическая формация—первая, в которой проблема населения и труда так связана с ее динамикой и не влечет слома в ее регенерации: разделение полного и пустого мира в феодальной системе, античная колониальная экспансия, различные решения в средах обитания «примитивных общин», новые горизонты, порожденные азиатским способом производства.[/ref]. Даже при реальном подчинении труда капиталу, извлечение прибавочной стоимости в ее относительной форме, которая сокращает необходимое рабочее время, должно сопровождаться увеличением числа одновременных рабочих дней. Рост уровня эксплуатации не сопровождающийся умножением рабочих дней, повлечет немедленное и резкое падение прибыли.

«Как мы видели, законом капитала является созидание прибавочного труда, свободного времени. Капитал может это осуществить лишь в том случае, если он приводит в движение необходимый труд, — т. е. вступает в обмен с рабочим. Отсюда тенденция капитала к созданию возможно большего количества труда, так же как и его тенденция свести к минимуму необходимый труд. Поэтому тенденция капитала заключается как в том, чтобы увеличивать работающее население, так и в том, чтобы часть последнего постоянно превращать в избыточное население, — т. е. в такое население, которое является бесполезным до тех пор, пока капитал не сможет его использовать. (Отсюда вытекает правильность теории избыточного населения и избыточного капитала.)

Тенденция капитала заключается как в том, чтобы делать человеческий труд излишним (относительно), так и в том, чтобы безмерно расширять человеческий труд. Стоимость — это только овеществленный труд, а прибавочная стоимость (увеличение стоимости капитала) — только избыток над той частью овеществленного труда, которая необходима для воспроизводства рабочей силы. Однако предпосылкой всегда является и остается труд вообще, а прибавочный труд существует лишь в отношении к необходимому труду, т. е. лишь постольку, поскольку существует последний. Поэтому капитал должен постоянно, для того чтобы создавать прибавочный труд, приводить в движение необходимый труд. Капитал должен увеличивать необходимый труд (а именно, число одновременных рабочих дней), для того чтобы иметь возможность увеличить прибавочный труд; но капитал точно так же должен устранять этот труд как необходимый, с тем чтобы превращать его в прибавочный труд.

Если рассматривать отдельный рабочий день, то процесс, конечно, прост: 1) капиталист стремится удлинить рабочий день до предела природных возможностей; 2) он стремится все больше сокращать необходимую часть рабочего дня (следовательно, стремится беспредельно увеличивать производительные силы). Но если рассматривать рабочий день в его пространственной протяженности, если само время рассматривать в его пространственной протяженности, — то это есть одновременное существование многих рабочих дней. С чем большим количеством рабочих дней капитал может одновременно вступить в обмен, в котором он обменивает овеществленный труд на живой труд, тем больше происходящее одновременно увеличение его стоимости. На данной ступени развития производительных сил (а дело ничуть не меняется от того, что эта ступень изменчива) капитал может перепрыгнуть через природную границу, образуемую живым рабочим днем отдельного индивида, лишь одновременно полагая рядом с одним рабочим днем другой рабочий день — путем пространственного добавления большего количества одновременных рабочих дней.

Например, капиталист может довести прибавочный труд рабочего А только до 3 часов; но если он добавит к этому еще рабочие дни рабочих В, С, D, то он получит 12 часов прибавочного труда. Вместо 3 часов прибавочного времени он создал целых 12. Поэтому капитал побуждает к увеличению населения, и тот же самый процесс, который сокращает необходимый труд, дает капиталу возможность пустить в дело новый необходимый труд (а следовательно, и новый прибавочный труд). (Это означает, что по мере того как сокращается необходимое рабочее время, или относительно уменьшается время, требующееся для производства живой рабочей силы, — производство рабочих становится дешевле, оказывается возможным за то же самое время произвести больше рабочих. Сокращение необходимого рабочего времени и удешевление производства рабочих — тождественные положения.)

(Это — еще без учета того, что увеличение населения увеличивает производительную силу труда, делая возможным большее разделение труда, большее комбинирование труда и т. д. Увеличение населения есть природная сила [IV—15] труда, которая не оплачивается. Природной силой на данном этапе исследования мы называем общественную силу. Все природные силы общественного труда сами являются историческим продуктом.)

С другой стороны, капитал имеет тенденцию — точно так же как раньше мы видели это в отношении отдельного рабочего дня, так теперь мы наблюдаем это в отношении многих одновременных необходимых рабочих дней (которые, поскольку принимается во внимание только стоимость, можно рассматривать как один рабочий день) — сводить число необходимых рабочих дней к минимуму, т. е. возможно большее число их делать не необходимыми; и если раньше, как мы видели это в отношении отдельного рабочего дня, капитал имел тенденцию сокращать количество необходимых часов, то, как мы видим это теперь в отношении одновременных необходимых рабочих дней, капитал имеет тенденцию сокращать количество необходимых рабочих дней в их процентном отношении к общей сумме овеществляемого рабочего времени. (Если для того, чтобы произвести 12 часов избыточного [прибавочного] труда, необходимо 6 рабочих дней, то капитал добивается того, чтобы для этого было достаточно лишь 4 рабочих дня. Или, так как 6 рабочих дней можно рассматривать как один рабочий день, состоящий из 72 часов, то если капиталисту удается сократить необходимое рабочее время на 24 часа, тогда 2 необходимых рабочих дня — т. е. 2 рабочих — отпадают.)

С другой стороны [как мы видели выше], новый добавочный капитал, который создан [путем сокращения необходимого рабочего времени], может увеличивать свою стоимость в качестве капитала опять-таки лишь посредством обмена на живой труд. Отсюда в одинаковой мере вытекает как тенденция капитала к увеличению рабочего населения, так и его тенденция к постоянному уменьшению необходимой части рабочего населения (часть рабочего населения капитал каждый раз снова стремится превратить в резерв). И увеличение населения само является главным средством для уменьшения его необходимой части.

Аu fond [ref]в сущности[/ref] все это — только применение того отношения, в котором необходимый и прибавочный труд находятся к отдельному рабочему дню. Следовательно, уже здесь заложены все те противоречия, которые как противоречия были сформулированы современной теорией народонаселения, хотя и не были ею поняты. Капитал как полагание прибавочного труда есть в одинаковой мере и в то же самое время и полагание, и не-пола-гание необходимого труда; капитал существует лишь постольку, поскольку существует и вместе с тем не существует необходимый труд». (К. Маркс, Экономические рукописи 1857—1859 годов)[ref]С этой точки зрения мы не можем согласиться с некоторыми утверждениями, содержащимися в тексте «Долг и несчастье». Процесс «временного противоречия», обрисованный здесь, не основан на развитии стоимости. Не принимая во внимание условия абсолютного роста массы прибыли, этот текст трактует «общий закон накопления», поднимая органическую композицию до статуса физико-технического закона. Когда все сказано и сделано, мы не знаем, что препятствует разросшееся воспроизводство до такой степени, что оно не способно больше абсорбировать капитал и освобожденный труд. Технико-физические линии развивающихся/угасающих промышленных секторов нельзя понять единообразно с помощью общей эволюции органической композиции, массы и ставки прибыли. Закон населения в капиталистической формации управляется отношением между необходимым трудом и способностью капитала превращать лишнее время в прибавочную стоимость. Текст написан так, как будто эти отдельные процессы не разворачивались в экономике, в которой они внутренне определяются отношениями стоимости и прибыли.[/ref].

*  *  *

Когда в рамках аналитического подхода, понимающего гендерное разделение как противоречие, мы рассматриваем труд как проблему для капитала, мы имеем ввиду не просто тенденцию к снижению прибыли. Говоря о том, что «труд—это проблема для капитала», мы сможем понять, что рабочий класс как главная производительная сила одновременно воспроизводит в себе категории мужчин и женщин. Категории мужчин и женщин, таким образом, совершенно не случайны. Однако, в контексте капиталистической формации эти категории больше не могут приниматься как само собой разумеющиеся, поскольку и население как главная производительная сила капитала также не может приниматься как само собой разумеющееся.

«Условия, при которых происходит общение индивидов, — пока ещё не возникло указанное выше противоречие, — представляют собой условия, относящиеся к их индивидуальности, и не являются чем-то внешним для них; это — условия, при которых эти определённые, существующие в определённых отношениях индивиды только и могут производить свою материальную жизнь и то, что с ней связано; следовательно, они являются условиями самодеятельности этих индивидов, и создаются они этой их самодеятельностью. Таким образом, определённые условия, при которых люди производят, соответствуют, — пока ещё не возникло указанное противоречие, — их действительной обусловленности, их одностороннему бытию, односторонность которого обнаруживается лишь при возникновении противоречия и существует, следовательно, только для позднейших поколений. Эти условия кажутся тогда случайными оковами, и взгляд на них как на оковы приписывается также и прошлому времени». (Маркс, Немецкая идеология).

В капиталистической формации «возникло» противоречие: противоречие населения как главной производительной силы. Оно заложено в самой ее динамике, невозможно избежать его, не уничтожив саму эту формацию. Капиталистическая формация в самом своем сердце несет классовую борьбу, которая, уничтожив капитал, никому не даст избежать вопроса о «собственных условиях его индивидуальности». Это вопрос, детерминированный «явным противоречием» между тем, чтобы быть «мужчиной» или «женщиной», которое должно быть преодолено. По своим условиям и своей динамике гендерное воспроизводство человечества в качестве противоречия существовало как конкретный элемент противоречивых отношений труда и капитала внутри капиталистической формации, являясь элементом капитала как совершающего процесс противоречия.

«Прибавочный труд рабочих масс перестал быть условием для развития всеобщего богатства (…) Сам капитал представляет собой совершающее процесс про­тиворечие, состоящее в том, что он, с одной стороны, стремится свести рабочее время к минимуму, а, с другой стороны, делает рабочее время единственной мерой и источником богат­ства». (К. Маркс. Экономические рукописи 1857—1859 годов, p.222).

Точно так же совершающим процесс противоречием представляется гендерное деление внутри капиталистической формации: с одной стороны, оно сталкивает неопределенную и абстрактную универсальность индивида лицом к лицу с общественной властью, которая репрезентирует эту универсальность как самостоятельную ценность; с другой стороны, оно делает труд и рост населения единственным источником этой ценности. Капиталистической формации нужна женщина и одновременно она ей не нужна. Ей нужно гендерное разделение, но одновременно ей нужна универсальность простого индивида, абстрактного и свободного. Ей нужна «свободная женщина», но всегда только в качестве идеала, и противоречие, в котором заключается гендерное разделение, возникает одновременно как объективно необходимое и индивидуально случайное. И точно так же капиталистической формации нужна семья как частное пространство воспроизводства рабочей силы—и одновременно ей нужно уничтожить семью.

*  *  *

Что касается «проблемы восстания», возникающей в связи с перенаселенностью, важно иметь ввиду, что вопрос, который ставит перенаселенность, не имеет собственной динамики, это не вопрос, который определяет себя сам. Вопрос прибавочного населения всегда определяется в категориях и детерминантах каждого конкретного цикла борьбы. Таким образом, «проблема восстания» вписана в проблему труда как «проблему для капитала».

Во время кризиса 1930-х безработные становились субъектами организации и функционировали как конкретная социальная сила. Борьба против безработицы движима укреплением связей между безработными и работающими. Речь не о том, чтобы считать безработицу социальной манифестацией противоречия наемного труда или считать борьбу безработных признаком упадка в борьбе, который ведет класс наемных рабочих. Это не более, чем признак капиталистической анархии рынка. Во Франции, например, речь скорее о борьбе против безработицы с помощью гарантированной страховки по безработице и с помощью установления 40 часовой рабочей недели.

В тот же период борьба безработных Амстердама показала невозможность обратной организации, то есть, невозможность борьбы против капитала, осуществляемой классом, организованным вокруг безработицы как формы упадка трудовых отношений найма (такая борьба возможна сейчас, но для этого потребовалось четко формализовать разницу между работой и безработицей, что начало происходить только после окончания кризиса 1970-х годов и последовавшей за ним реструктуризации).

«Безработные Амстердама были, без сомнения, наиболее радикальной частью нидерландского пролетариата. Ежедневные походы на биржу труда привели к их стремительной политизации: в длинных очередях завязывались политические дискуссии, революционная пресса распространялась сочувствовашими советам коммунистами, чья пропаганда оказалась наиболее действенной. После 1932 в Амстердаме безработные начали формировать «коммитеты борьбы» . Крайне боевые, они подпали под влияние КПН (Компартии Нидерландов), несмотря на пропагандистские увещевания МКГ (Международной Коммунистической группы) «вести борьбу вне всякого объединения или политической партии» <…>

Если посмотреть на марш безработных коммунистов во Франции или воинственные движения безработных в США, то станет видна параллельная зависимость позиций безработного и наемного работника—это не два отдельных мира, между ними есть и разрыв, и близость. Трудность заключается в том, что для того, чтобы объединить определение безработного и наемного работника, в то время приходилось исходить из определения наемного труда. Именно наемный труд определяет безработного. В решении проблемы безработицы исходят из системы найма в ее новой модальности, определяемой кризисом и социальной борьбой. В таком переопределении наемного работника в рамках реального подчинения труда капиталу, определяется и безработный. Безработный, чья борьба сама непосредственно ведет к такому переопределению (действия CGTU) или оказывается в трагической изоляции (Амстердам и США). Его борьба не может стать основой для такого переустройства класса, которое позволило бы ему апеллировать к отношениям трудового найма и капитала в их тотальности.

Не безработица определяет наше понимание восстания «избыточной рабочей силы» (бывали времена в уже слишком долгой истории этой экономической формации, когда безработица была куда выше, чем сейчас), но скорее ее отношение к наемному труду в целом. В текущем цикле классовой борьбы присутствует возможность трансформировать непосредственные практики, которые он осуществляет для капитала, в «совершающее процесс противоречие», которое выражается в тенденции к падению прибыли.

Масса безработных сама по себе говорит только о наличии кризиса, она ничего не говорит об особенностях классовой борьбы текущей эпохи.

C помощью прекаритета, гибкости, непостоянной занятости и всех других мыслимых форм нестабильной занятности, капитал, сократив до минимума количество труда, который требуется для его воспроизводства, может поддерживать, насколько это возможно при теперешней модели роста, равновесие между сокращением необходимого труда и увеличением доли прибавочного труда, и ростом числа одновременных рабочих дней, что означает также увеличение необходимого труда для увеличения прибавочного труда.

Изменение глобальных отношений между рабочим классом и капиталом  больше не происходит по четкой линии разделения между «резервной армией (труда)» и «активной армией (труда)». Радикальное новшество в борьбе «избыточной рабочей силы»—способность пролетариата что-то делать со своей ситуацией, предъявлять в этой ситуации свои права в отношении эксплуатации, которая утверждает капитал как совершающее процесс противоречие.  Это способность пролетариата восстать против эссенциализации труда (понимания труда как естественной деятельности).

«Мы ничего не требуем»—можно так сказать.

Théorie Communiste, 2011

Перевод: fka Bad girl LIAR

Французский оригинал
Английский перевод