Марсово поле и траур в политике

Если предположить, что жестокое убийство либерального политика Бориса Немцова было актом устрашения, направленным на запугивание оппозиции и снижение гражданской активности, оно явно не достигло своей цели: напротив, на минувшей неделе на улицах двух крупнейших российских городов можно было наблюдать всплеск гражданской активности, выразившийся в многотысячных мирных оппозиционных шествиях и митингах. Трагический повод стал мобилизующей силой, способной объединить граждан, примирив левых и либералов. Это драматическое воздействие траура оказалось особенно заметным в Петербурге – не только из-за беспрецедентного для последних 20 лет числа участников шествия (по официальным данным – 6 тыс. человек, по неофициальным — до 35 тыс. человек), но во многом из-за неожиданного совпадения скорбного характера этой политической манифестации с конечным пунктом ее движения: мемориалом жертвам революции на Марсовом поле. Этот маршрут словно бы вновь прочертил утраченную линию связи между сегодняшним днем и историческим наследием гражданского освободительного движения, сумевшего когда-то одержать победу в России. Настоящая публикация призвана напомнить об истории возникновения мемориала на Марсовом поле, беспрецедентно массовой траурной манифестации 23 марта 1917 года и роли траура в революционной политике тех лет.

Траур и массовый праздник идут с революцией рука об руку, говорит историк Французской революции Мона Озуф: «по иронии судьбы, в эпоху [Великой французской] революции именно погребальные церемонии – похороны Мирабо, Лазовского, Лепелетье, Марата, Феро, Гоша, Жубера, Боннье и Робержо – получили наибольший резонанс. В 1792 году смерть окончательно становится средоточием революционных праздников»[ref]Озуф М. Революционный праздник: 1789-1799 / Пер. с франц. Е. Ляминой. М.: 2003. С. 112-114.[/ref]. Особое место траур занимал и в российской революционной истории. Во время революции 1905 года одной из главных форм революционного политического ритуала становится церемония «красных похорон» – коллективная коммеморация в честь павших борцов за свободу. Важной особенностью этого траурного ритуала становится его принципиально гражданский характер – во многом обусловленный ростом атеизма среди рабочих после Кровавого воскресения. «Традиция «красных похорон», соединявшая политику и траур, сыграла значительную роль в пробуждении классового сознания российских рабочих, осознания ими своей роли в обществе и себя как личности»[ref]Полищук Н.С. Обряд как социальное явление (на примере «Красных похорон») // Советская этнография. М.: «Наука», 1991. №6. С. 26, 32.[/ref]. Рабочие стали хоронить своих товарищей в красных гробах, без священников, и самое главное — превращать похороны в политическое шествие, политическую демонстрацию.

С соседством политики, траура и массового праздника связана и история мемориала на Марсовом поле. Официальное название мемориала – памятник «Борцам революции». Сразу возникает вопрос: о какой революции идет речь? Ведь в официальном названии это не уточняется. Эпитафии на мемориале, написанные в 1918 году первым советским министром просвещения Анатолием Луначарским — возвышенная лирика, отсылающая к событиям и фигурам революционной истории, вплоть до якобинцев или Парижской коммуны, но не сообщающая почти ничего об истории самого захоронения. Лишь скромная плита, утопленная в землю между массивными гранитными стелами, указывает на изначальное событие: здесь покоятся жертвы Февральской революции 1917 года.

Но вряд ли кто-то обращает внимание на эту надпись. Если сегодня вы спросите прохожих, что это за место, они скорее всего ответят, что это «мемориал каким-то жертвам какой-то революции». Это неудивительно. Февральская революция «ушла в тень» революции Октябрьской – еще в советское время, еще в советской историографии. А потом было так много других событий, что в обществе об этой революции и ее жертвах почти не осталось памяти. В 1990-е годы на Вечном огне в центре мемориала студенты Института культуры жарили сосиски. Многие слышали такие рассказы чуть ли не из первых уст. Наверное, это было стихийное проявление отрицания советской идеологии, советской монументальности. Но парадокс в том, что этот монумент — не столько советский, сколько революционный, созданный самой революцией. Не во славу государственной идеологии, а в память о тех, кто боролся против деспотии государства. В этом смысле, Марсово поле — «место памяти, поросшее травой». Несмотря на столь величественный гранитный монумент.

Тем не менее, сама форма мемориала сохраняет первоначальную форму 1917 года: четыре г-образные стелы. Стелы построены через год после захоронения, в 1918-м. Г-образная форма не случайна. Под стелами располагаются четыре г-образные братские могилы. В них покоятся 184 жертвы уличных столкновений манифестантов с полицией в феврале 1917 года. Остальные захоронения, расположенные внутри квадратной площадки между стелами — более поздние, это уже совсем другая, послеоктябрьская эпоха: здесь покоится ряд деятелей большевистской партии, погибших во время гражданской войны – и эта история также весьма интересна. Но сегодня хотелось бы напомнить о первоначальном смысле этого памятного места, смысле февраля-марта 1917 года.

Февральская революция
В 1917 году город был столицей Российской империи и назывался Петроградом. Шла Первая мировая война, и на волне официальной националистической идеологии город переименовали из Петербурга в Петроград — в самом начале войны, в 1914 году. Он назывался так в течение 10 лет — до смерти Ленина в 1924-м, когда город вновь переименовали, назвав Ленинградом. Так что этот мемориал жертвам Февраля — также и одно из немногих место памяти о Петрограде — городе, который существовал незадолго до и немногим после революции.

В конце февраля 1917 года неожиданно как для властей, так и для оппозиции, наиболее заметные деятели которой находились тогда в ссылке или вынужденной эмиграции, в Петрограде поднимается волна протестов, беспрецедентно массовая. Одновременно хлебные бунты, вызванные дефицитом; масштабные забастовки на заводах, студенческие выступления. Солдаты гарнизона, направленные на разгон манифестаций, отказываются стрелять в демонстрантов и переходят на их сторону, обращая оружие против полиции. За несколько дней город оказывается во власти протестующих. Политическая оппозиция раздроблена, не готова к столь драматической перемене, и вынуждена срочно подхватывать опережающее все ожидания низовое движение. Образуются два центра власти — Временное правительство, кооптированное из членов лояльного царю парламента, либералов и буржуа; и Петроградский Совет — альтернативная структура, кооптированная из умеренных социалистов. Царя вынуждают отречься от престола. Правление династии Романовых закончилось навсегда.

Первые же декреты новых властей возвращают политические свободы, отменяют дискриминацию по национальному и религиозному признаку, отменяют смертную казнь, объявляют политическую амнистию. В столице царит всеобщая эйфория. Однако на повестке дня по-прежнему остаются важнейшие вопросы — вопрос о войне и мире (страна уже не может вести войну, экономика развалена, солдаты не хотят воевать, при этом и Совет и Временное правительство продолжают настаивать на продолжении войны), второй вопрос — социальная политика и труд, третий вопрос — вопрос национальный (Украина, Финляндия и другие регионы очевидно хотят независимости), и наконец, вопрос о будущем политическом устройстве России. Все эти вопросы новая власть не готова решить. Временное правительство и Совет постоянно откладывают решение на будущее — на будущее Учредительное собрание. Учредительное собрание становится в 1917 году своего рода фетишем, «будущим верховным хозяином» к которому постоянно отсылают всё вопросы, которые в настоящем не могли решить[ref]Эту проблему анализирует в своих воспоминаниях член Исполнительного Комитета Совета В.И. Чарнолуский: «глубоко ошибочной позицией интеллигенции было фетишизирование идеи «Учредительного собрания». Последнее мыслилось как единственный орган, полномочный для полного развертывания революции и для ее юридического оформления. И благодаря этому фетишу, огромная страна, буквально горевшая в революционной атмосфере, месяцами держалась на весу, в ожидании этого грядущего хозяина. … В высшей степени характерно при этом, что разрабатывая структуру Учредительного собрания по лучшим западным образцам, специалисты-политики оставили в абсолютном пренебрежении …народившуюся у нас уже в эпоху первой революции и действующую с первого же момента Февральской революции идею советской организации государственной власти – идею, которая как нельзя более соответствует воззрениям наших трудовых масс и которая могла быть полностью реализована в самый короткий срок. …В итоге, и в этой области, мысль революционированных масс развивалась по руслу советского строя, а мысль интеллигентской верхушки витала вне этого реального русла, в области формальных юридических построений. Результат столкновения этих двух идей был, конечно, предрешен» (Чарнолуский В.И. От Февраля к Октябрю. Листки воспоминаний [1927-1930-х годов]. Опубликовано на сайте http://biblio.narod.ru/gyrnal/publicat/1917_tharn..htm по рукописи в Научном архиве РАО. Ф. 19 (Архив В.И. Чарнолуского). Оп. 1. Д. 265. Л. 28-45).[/ref].

Ситуация первых послереволюционных дней, первых дней марта 1917: два центра власти, испытывающие дефицит легитимности; тяжелая экономическая ситуация; неудачи на фронте. Всеобщая эйфория; полная неопределенность будущего; потенция к расколу. В такой обстановке Петроградский совет поднимает вопрос об организации гигантской общегородской всенародной манифестации — торжественных похоронах жертв революции.

Число жертв и число похороненных
Февральская революция не была «бескровной». Однако точное число убитых и раненых не установлено. По данным ранней советской историографии, общее число пострадавших не превышала полутора тысяч, из них убитых — менее двух сотен[ref]Исторические источники предоставляют нам два «списка жертв революции» – канонизированный традиционной советской историографией список газеты «Правды» от 23 марта 1917 г. — из 1382 убитых и раненых (без указания конкретного количества тех и других), и список Центрального регистрационно-справочного бюро Союза городов, сообщающий о «1443 пострадавших, из которых убитых или скончавшихся от ран – 169″. Простая арифметическая операция вычитания числа 61 (убитые и раненые жандармы, по сведениям Союза городов) из 1443 (общее количество убитых и раненых, под данным того же источника) дает цифру 1382, открывая, таким образом, происхождение данных, опубликованных в «Правде». Интенция очевидна: «Правда» просто не включает погибших и пострадавших полицейских в число жертв. Тем не менее, данные «Бюро Союза городов» также не могут быть признаны исчерпывающими. По сообщениям того же «Бюро», «убитые и раненые могли находиться не только в больницах, но и в частных квартирах». Следовательно, нет никакой уверенности в том, что сведения об этих людях были предоставлены официальным организациям. Кроме того, многие жертвы февральских уличных боев были похоронены родственниками еще в начале марта, о чем сообщалось в прессе в начале марта 1917. См.: Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий. Т. 1: 27 февраля – 6 мая 1917 года. М.: Издательство Академии наук СССР, 1957. С. 270; Рабочая газета. №15, 23 марта 1917; Речь. №70, 23 марта 1917.[/ref]. В более поздней историографии данные возрастают до 2 тыс. пострадавших (и в этих публикациях количество убитых и раненых часто объединяют в одно число)[ref]Бурджалов Э. Н. Вторая русская революция: Восстание в Петрограде, М., 1967. С. 403-405; Цит.по: Февральская революция 1917 г: Сборник документов и материалов / Сост. О. А. Шашкова. М.: РГГУ 1996. С. 319.[/ref]. Эти сведения также не могут считаться исчерпанными, поскольку не все пострадавшие и погибшие были зарегистрированы.

Неопределенность есть и в вопросе о количестве похороненных в братской могиле на Марсовом поле. Данные разнятся иногда даже в пределах одной газетной статьи. Но максимальное число, которое упоминается в источниках – 184[ref]Биржевые ведомости. №16123, 7 марта 1917; Новое время. №14734, 23 марта 1917; Отчет Комиссии по устройству похорон // Известия. № 22, 23 марта 1917; Новое время. №14735, 25 марта 1917; Биржевые ведомости. №16151, 24 марта 1917; Речь. №71, 25 марта 1917; Шреттер Е. Ф., Руднев Л. В., Шиловский А. Л., Домбровский С. В. Доклад комиссии по устройству братской могилы жертв революции // Архитектурно-художественный еженедельник (журнал Общества архитекторов-художников). 1917 г. № 10-14 (12 апреля). С. 76; Отчет Комиссии по устройству похорон // Известия. № 22, 23 марта 1917. С. 3; Альбом Великих Похорон Жертв Революции в Петрограде. 23 марта 1917 года. Петроград: Издание С. Собчинского и Плевковского, 1917. С. 3.[/ref]. На памятной доске отмечающей захоронение жертв Февраля, по-прежнему нет ни имен, ни числа погребенных.

Похороны 23 марта 1917 года
Всенародные похороны жертв революции – или как их называли «Великие похороны» — предложил организовать Петроградский совет уже в первые дни после революции. По замыслу Петроградского совета, это должны были быть не просто похороны – но грандиозная похоронная манифестация, призванная объединить все силы революции, стать «смотром революционных сил»[ref]См.: Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов в 1917 году: Протоколы, стенограммы и отчеты, резолюции, постановления общих собраний, собраний секций, заседаний Исполнительного комитета и фракций, 27 февраля – 25 октября 1917 года. СПб.: Библиотека «Звезды», 1993. Т. 1.[/ref]. Подготовка церемонии заняла более трех недель. Наконец, замысел был осуществлен – 23 марта 1917 года.

События этого дня современники описывают как совершенно беспрецедентные. С утра и до поздней ночи из разных частей города к Марсову полю безостановочно тянулись бесконечные колонны демонстрантов, несущие на руках красные гробы с телами жертв уличных боев Февраля. Грандиозная политическая манифестация, явившая собой своего рода символическое повторение самой революции, фактически предстала и как парад разнообразных идентичностей, «смотр революционных сил»: от классовых и национальных – до политических, профессиональных и территориальных. Шли колонны рабочих разных заводов и фабрик, воинские части, колонны учебных заведений, колонны различных левых партий, национальные колонны, колонны всевозможных организаций, комитетов, объединений, включая даже колонну слепых[ref]«Слепые, живущие в Александро-Мариинском училище и приюте на Песочной улице, образовали свою колонну с отдельным знаменем и, крепко держась под руки, уверенно шли по скользкой мостовой» (Биржевые ведомости, №16151, 24 марта 1917).[/ref], колонны представителей различных профессий: «Колонны медичек, сиделок и официанток идут в том же стройном порядке, как и организованные товарищи. …У Румянцевского сада … заворачивая на Николаевский мост, движется василеостровская колонна …Величественное зрелище открывается глазу. От Румянцевского сада расходятся две гигантские змеи и ползут через мосты. Над ними, как кровавая чешуя, колышется непрерывная цепь красных знамен»[ref]Новое время. №14735, 25 марта 1917.[/ref].

Картину еще больше усложняло то, что эти идентичности могли дробиться до бесконечности, а составляющие их люди свободно переходить из одной идентичности в другую или принадлежать сразу к нескольким. Так, рабочие, идущие вместе с колонной своего завода, вполне могли примкнуть и к какой-либо партийной колонне, например, к Р.С.Д.Р.П. Но если они были при этом еще и, например, литовцами, им ничего не мешало влиться в ряды литовской социал-демократии. Евреи – могли примкнуть как к социалистическому «Бунду», так и к «еврейско-сионистской» колонне под голубым знаменем. Армяне – к национальной колонне, или к колонне партии «Дашнакцутюн». Те же лица могли влиться в шествие какого-либо из районных Советов, домовых комитетов или районных отделений левых политических партий. То же касалось студентов, курсисток, конторских служащих, представителей свободных профессий и т.д.: «студенты-психоневрологи …разделились на отдельные колонны: белорусы, евреи социалисты-сионисты и др.»[ref] Альбом Великих Похорон Жертв Революции……С. 21.[/ref]. На этом фоне относительно однородной группой выглядели лишь солдаты – во многом благодаря уравнивающей всех военной форме – но и они отнюдь не являли собой пример монолитности – как в политическом, так и в классовом, национальном и прочих смыслах.

По официальным данным, в траурной манифестации приняли участие не менее 800 тыс. чел.[ref]Правда. №16, 23 марта 1917 г. Цит. по: Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий. Т. 1: 27 февраля – 6 мая 1917 года. М.: Издательство Академии наук СССР, 1957. С. 270.[/ref]; современники называли цифры до 2 млн. чел.[ref]Гиппиус З. Дневники. М.: 1999. Кн.1. С. 505.[/ref] Учитывая, что по данным однодневной переписи, проведенной в Петрограде в марте, население города составляло около 2,5 млн. чел.[ref] Революция 1917 года (Хроника событий). Т. 1 С. 98. Цит. по: Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий. Т. 1: 27 февраля – 6 мая 1917 года. М.: Издательство Академии наук СССР, 1957. С. 203.[/ref], можно считать, что участниками и зрителями церемонии 23-го марта, так или иначе, стало большинство жителей столицы.

В историографии эта манифестация упоминаются обычно лишь как один из эпизодов Февральской революции[ref]Исключение составляет книга Б.Колоницкого «Символы власти и борьба за власть» , где церемония похорон жертв революции рассматривается как один из значимых фактов политической культуры Февраля и анализируется влияние этого события на политические процессы 1917 г. См.: Колоницкий Б. И. Символы власти и борьба за власть: К изучению политической культуры российской революции 1917 года. СПб., 2001.[/ref]. Однако именно многочисленные фотографии этой церемонии до сих пор остаются едва ли не главным изобразительным материалом для книг и статей о Февральской революции, даже если сами похороны не упоминаются. Это вполне объяснимо: на фотографиях изображены массы демонстрантов, словно это и есть сама революция.

Газетные репортажи об этих похоронах марта 1917 г. чрезвычайно эмоциональны. Иногда авторы даже переходили от прозы к стихам:

Сомкнемся теснее рядами колонн, —
Пусть видят цари нашу силу, —
И шелестом красных склоненных знамен
Обвеем святую могилу[ref]Богданов А. Погибшим товарищам // Известия, № 22, 23 марта 1917.[/ref]

Для газетных публикаций о похоронах 23 марта характерна риторика «братства», «революционного братства»: жертв революции часто называют «нашими погибшими братьями»:

«мы предаем сегодня земле тела наших братьев, павших в борьбе. Не впервые пролетариат опускает в могилу прах братьев….»[ref]Гражданка. Над братской могилой // Известия. № 22, 23 марта 1917.[/ref]. «огромная …братская могила, в которую каждый район бережно опускал своих погибших за общее дело братьев. … Народ хоронил своих дорогих, своих близких и был проникнут одним настроением»[ref]Чарнолуский В.И. Указ.соч.[/ref].

Однако превалировал, скорее, эйфорический тон — авторы статей часто говорят о грядущем возрождении страны, о «великом празднике свободы»: «То, что мы пережили с 27 февраля по 2 марта настолько чудесно, а то, что делалось с 1825 года по 1917 год настолько ужасно, что нормальные, «обыденные» похороны не могли удовлетворить народного чувства. Ведь сегодня не только похороны жертв, сегодня великий праздник п о б е д ы. Сегодня праздник В о с к р е с е н и я русского народа»[ref]Философов Д. Воскресшая Россия // Речь. №70, 23 марта 1917.[/ref] – писал Д.Философов в газете «Речь» (орфография сохранена).

«Похороны-праздник» – постоянный лейтмотив в свидетельствах очевидцев: «похороны павших не носили обычного характера похорон, а скорее напоминали всенародное торжество, носили характер всенародного праздника»[ref]Новое время. №14735, 25 марта 1917.[/ref], – пишет «Новое время» под заголовком «Праздник возрождения»; «Та великая печаль, которую вызывали в сердцах все эти 180 гробов с жертвами, покрывалась огромным чувством радости, возрождения и веры в грядущее светлое будущее. Это были не похороны, – это был великий народный праздник!»[ref]Альбом Великих Похорон Жертв Революции в Петрограде. 23 марта 1917 года. Петроград: Издание С. Собчинского и Плевковского, 1917. С. 3.[/ref] – уверяли авторы «Альбома Великих Похорон Жертв Революции».

Очевидно, что обозначение похорон жертв революции «праздником» не является здесь метафорой, происходящее действительно воспринималось как праздник освобождения, праздник «революционного братства». Эту мысль иллюстрирует эпизод с участием Веры Засулич, прибывшей на Марсово поле в составе группы освобожденных из Шлиссельбургской тюрьмы ветеранов революционного движения. Засулич, «измученная окружившей ее на Марсовом поле толпой репортеров и кинематографщиков», бросает им раздраженно: «Не отравляйте мне праздника!»[ref]Новое время. №14735, 25 марта 1917. [/ref](sic).

Антропологическая связь траура, праздника и революции неоднократно отмечалась историками. И в этом похороны-праздник 23 марта 1917 г. напоминает своих исторических предшественников – праздники Великой французской революции, средоточием которых, как отмечает М.Озуф, стали именно смерть и траур[ref]Озуф М. Указ. соч. С. 113-114.[/ref]. Настойчивое проявление в революционных праздниках сюжетов, связанных со смертью и трауром французский историк объясняет актуализацией фундаментальных антропологических проблем, вызываемой самим феноменом революции. По мысли Озуф, революционный праздник явил Негативность и потребность общества к ее познанию, сопряженную с удовольствием[ref] Там же.[/ref].

Важнейшей особенностью этих похорон был принципиально гражданский характер церемонии. Ни в процессиях, ни на Марсовом поле не было ни икон, ни крестов, ни священников — Петроградский Совет отклонил многочисленные просьбы духовенства об участии в похоронах. Проявления религиозного чувства могли иметь место лишь как частная инициатива. Впервые в российской истории похороны такого масштаба были проведены без участия церкви. Но эта гражданская церемония была не просто секулярной. Она следовала традиции революционного подполья — традиции так называемых «красных похорон» —политического траурного ритуала, зародившегося во время революции 1905 года[ref]См.: Полищук Н.С. Обряд как социальное явление (на примере «Красных похорон») // Советская этнография. М.: «Наука», 1991. №6[/ref]. В 1917 году на Марсовом поле эта традиция впервые обрела государственный статус[ref]Колоницкий Б. И. Указ. соч. С. 50. [/ref].

Церемониал этой гигантской манифестации разрабатывался скрупулезно в течение нескольких недель. С самого начала было ясно, что количество участников будет колоссальным. Организаторы церемонии серьезно опасались возникновения давки. Потребовалась разработка многочисленных схем и инструкций для организации колонн демонстрантов. Эти инструкции распространялись перед похоронами через газеты и через районные комитеты заводов, учреждений, учебных заведений. Схема организации была порайонной и была основана на самоорганизации участников. Районные пункты сбора назначались у больниц, где находились тела жертв революции – в шести районах. В этой схеме есть параллель со структурой самого Совета — демократичной структурой, основанной на представительстве районов и малых групп. Время отправления районных процессий было назначено с таким расчетом, чтобы они пребывали на Марсово поле последовательно, одна за другой и только со стороны Садовой улицы[ref]Церемониал похорон жертв революции // Известия. №21, 22 марта 1917.[/ref].

Центральная идея разработчиков «Церемониала» заключалась в том, что траурные процессии не останавливались на Марсовом поле ни на минуту: у могил гробы сразу передавались в руки рабочих, непосредственно производивших захоронение. Сами же колонны продолжали двигаться к выходу, который расположен с противоположной стороны — у Троицкого моста. Только это могло исключить возникновение давки[ref]Там же.[/ref].

Каждый раз, когда гроб опускали в могилу, раздавался выстрел пушки на бастионе Петропавловской крепости. Для связи между наблюдательными пунктами, для координации движения колонн были проложены специальные телефонные линии.

Место погребения было устроено весьма необычно и его структура заслуживает особого внимания. Четыре братские могилы Г-образной формы были вырыты по углам большого квадратного участка в центре Марсова поля[ref]В четырех углах этой центральной части Марсова поля устроены четыре братские могилы. Каждая могила имеет форму буквы «г». В каждой братской могиле помещается около 50 гробов. Могилы глубокие, и гробы опускаются туда при помощи лестницы… (Речь. №71, 25 марта 1917).[/ref]. Сквозь широкую площадку между могилами шли процессии. Над могилами были построены временные деревянные помосты. Через люки гробы опускали в могилы. На помостах находились организаторы церемонии и лидеры Петроградского совета. Процессии двигались без остановки через Марсово поле, что исключало возможность митинга. В этом также уникальность этой массовой коммеморации — отсутствие речей, отсутствие публичных выступлений. Только траурная музыка, революционные песни и многочисленные красные флаги. Политики просто молчаливо стояли над могилами. Такое соединение места погребения и места власти примечательно: политическое сближается с сакральным. Возвышенные чувства, вызываемые похоронами словно бы подкрепляют политику, сакральное становится опорой политическому[ref]Представители власти, стоящие над могилами, оказывались таким образом в двойственной роли: они находились в центре захоронения, представляли революционную власть, но были при этом зрителями, созерцающими «скорбно-радостную» церемонию «революционной трагедии». Как заявил присутствовавший на церемонии обер-прокурор св.синода В.Н. Львов: «Видя эти братские могилы, мы живо представляем себе, что мы также могли лежать здесь…» (Биржевые ведомости. №16151, 24 марта 1917; Речь. №71, 25 марта 1917).[/ref]. Подобное сближение политики и траура впоследствии получило продолжение в советской традиции – в идее сооружении трибуны для публичных выступлений лидеров партии на мавзолее Ленина в Москве[ref]Идея устроить на мавзолее Ленина трибуну, откуда деятели партии смогли бы обращаться с речами к собравшимся на Красной площади массам, принадлежит, вероятно, Леониду Красину. См.: Тумаркин Н. Ленин жив! Культ Ленина в Советсткой России / Пер. с англ. С. Л. Сухарева. СПб., Гуманитарное агентство «Академический проект», 1999.[/ref].

Организаторы опасались контрреволюционных провокаций во время похорон. Как обеспечить безопасность миллионной манифестации в момент, когда революция только что победила, и новые институты власти еще очень непрочны, а отряды непрофессиональной милиции, состоящие преимущественно из молодых рабочих и студентов совсем неопытны? Уникальное решение предложил «общественный градоначальник» профессор Юревич. Милиционерам было приказано приступить 23-го марта к исполнению своих обязанностей, не имея при себе ни патронов, ни револьверов. «Это, – говорил градоначальник, – с одной стороны, гарантирует нас от случайной, бессмысленной стрельбы, а с другой – даст уверенность, что всякий выстрел, который раздастся на улице, есть выстрел реакционный»[ref]Накануне // Биржевые ведомости. №16151, 24 марта 1917.[/ref]. Аналогичным образом, всем солдатам, принимавшим участия в процессиях и стоявшим в заставах было приказано «быть с винтовками, но без патронов»[ref]Приказ по гарнизону гор. Петрограда, Петроград, марта 20 дня // Известия. № 21, 22 марта 1917. [/ref]. Это решение, которое можно назвать «победой над оружием», оказалось весьма удачным. Несмотря на гигантское количество участников, не произошло ни одного эксцесса, ни одной провокации, не было зарегистрировано ни одного несчастного случая. Огромная толпа сама поддерживала порядок, проявив высочайшую степень самоорганизации.

Как стала возможной подобная масштабная общегородская церемония
Почему же Петроградский совет уделил столько внимания, времени и сил подготовке этой манифестации в марте 1917 – когда на повестке дня стояло множество других острейших проблем?

Запрос общества очевиден: победа революции была неожиданной, а столь головокружительные перемены всегда травматичны. Время словно «разорвано», и переход к новой жизни требует ритуального оформления. Роль такого ритуала выполняют похороны жертв революции, своего рода «похороны Старого порядка», похороны деспотии. Поэтому они превращаются в радостный праздник свободы.

Задачей же Совета была мобилизация общества. Идея устроить такое символическое повторение революции — это попытка упорядочить хаос, сделать ситуацию более прозрачной. Устроить «смотр революционных сил», продемонстрировать их единство и слоченность. Поэтому уже на первом заседании Совета, посвященном вопросу организации церемонии, депутаты настаивают именно на общих (в братской могиле) похоронах, а не порайонных, поскольку в первом случае похороны становятся политической манифестацией, призванной объединить революционные силы[ref]Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов в 1917 году: Протоколы… С. 144.[/ref].

Но более важным условием возможности для инициирования подобной массовой коммеморации была, как можно предположить, проблема самого основания власти. И Временное правительство, и первый состав Совета испытывали дефицит легитимности — они были созданы не путем демократических выборов, а на основании простого «кооптирования» из среды профессиональных политиков. И хотя Совет находился в этом смысле в несколько лучшей ситуации (депутаты действительно были избраны), его легитимность все же не могла быть реализована, т.к. решением Исполкома Совет фактически отказался от власти, передав большую ее часть Временному правительству. За неимением твердых оснований в настоящем, новые власти вынуждены были либо постоянно откладывать решение проблемы легитимности на будущее (т.е. на Учредительное собрание), либо искать опору в символических действиях, сильных чувствах и «героических воспоминаниях масс»[ref]«При революционном повороте событий и разрыве преемственности, те «образованные» слои, которым предстоит приобщиться к власти, охотно хватаются за имена и символы, связанные с героическими воспоминаниями масс» (Троцкий Л.Д. История русской революции. Т. I. Февральская революция).[/ref]. В сущности, власти делали и то, и другое. Но поскольку традиционная форма сакрализации власти («божественная» легитимность монарха) становилась уже невозможной, наиболее приемлемым источником сакрального оставался траур – почитание павших борцов за свободу, мотив «принесенных жертв» и т.п.

Почему было выбрано Марсово поле?
Похоронам предшествовало долгое обсуждение — как на заседаниях Петроградского совета, так и среди широкой общественности. Первоначально планировалось устроить могилу жертв революции на Дворцовой площади, прямо перед Зимним дворцом, и для этого снести Александровскую колонну. Дворцовая площадь и Зимний дворец — это самый центр бывшей империи, главный символ монархии. Кроме того — место расстрела демонстрации в 1905 году (Кровавое воскресенье). Построить на этом месте мемориал — это сильный символический жест, обозначающий конец Старого порядка. Первоначально это решение было принято единогласно в Совете[ref]Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов в 1917 году: Протоколы… С. 146.[/ref]. В революционном обществе идея также не встретила серьезных возражений[ref]В соответствии с принципами работы Совета, обсуждение вопроса о похоронах с самого начала носило публичный, демократический характер; фактически каждое решение, так или иначе касающееся похорон, сразу же предавалось гласности на страницах газет – и левых, и «буржуазных». См., напр., «День», «Речь», «Новое время», «Биржевые ведомости», «Рабочая газета» и др. за март 1917.[/ref].

Но неожиданно в дело вмешались представители буржуазной художественной элиты – прежде всего, Александр Бенуа и архитекторы и художники из объединения «Мир искусства» — влиятельного консервативного художественного течения, связанного с неоклассицизмом и поэтизированием «Старого Петербурга». Задачей деятелей искусств, принадлежащих к этому течению, было не только сохранить при новой власти свое влияние на сферу культуры; они планировали создать и возглавить новое «Министерство изящных искусств»[ref]См.: Лапшин В. П. Художественная жизнь Москвы и Петрограда в 1917 году. М., 1983; Бенуа А.Н. Мой дневник: 1916-1917-1918. М.: Русский путь, 2003.[/ref]. А поскольку архитектурный ансамбль Дворцовой площади был для деятелей «Мира искусства» своего рода эстетическим образцом, они приложили усилия, чтобы изменить решение Совета. Путем сложных интриг, личных связей внутри буржуазного Временного правительства, а также с помощью умелого использования революционной риторики, деятели «Мира искусства» смогли убедить Совет. Они срочно разработали и представили депутатам архитектурный проект, согласно которому на Марсовом поле будет сооружен дворца для будущего Учредительного собрания, поэтому якобы именно здесь и должен быть мемориал жертвам революции. Также они пообещали, что дворец будет украшен «рядом статуй, которые могут принадлежать деятелям настоящей революции»[ref]Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов в 1917 году: Протоколы… С. 243.[/ref]. В итоге Совет согласился перенести место похорон на Марсово поле[ref]Вопрос подробно рассматривается в: Орлов И.С. Дискуссия о выборе места погребения жертв революции и конфликт между культурными элитами Петрограда в марте 1917 года. (Готовится к публикации); Орлов И.С. Траур и праздник в революционной политике. Церемония 23 марта 1917 г. в Петрограде // интернет-портал журнала Ab Imperio Quarterly, 2012 // http://net.abimperio.net/node/2592[/ref].

Дальнейшая история мемориала
Гранитный памятник был построен в 1918-1919 годах по проекту Льва Руднева. Автором поэтических эпитафий для монумента стал Анатолий Луначарский.

Захоронения на территории мемориала продолжались и в советские годы; на рубеже 1920-х годов Марсово поле становится пантеоном большевиков — участников гражданской войны. Главным политическим мемориалом страны Марсово поле остается вплоть до 1924 года, когда после смерти Ленина новым духовным центром становится Мавзолей у Кремлевской стены.

После смерти Сталина, в годы хрущевской оттепели официальная советская идеология пытается вернуться к революционному истоку – событиям 1917 года. В 1957 году, в 40-ю годовщину революции, в центре мемориала на Марсовом поле был зажжен Вечный огонь. Огонь зажгли от мартеновской печи Кировского завода. Это был первый в стране Вечный огонь, как официально было объявлено, «в память о жертвах всех революций». Именно от этого огня через три года был зажжен Вечный огонь на Пискаревском кладбище, а через 10 лет – в 1967-м году – на могиле Неизвестного солдата у Кремлевской стены.

Все последующие советские годы мемориал оставался одним важных памятных мест. Однако он почитался именно как памятник «борцам всех революций» – без акцента на Февральской революции, которой он был изначально посвящен. Память о Феврале была вытеснена памятью об Октябре – ведь именно Октябрь был политическим основанием советского государства.

В постсоветский период мемориал сохранялся, но с каждым годом становился все более очевидным диссонансом по отношению к официальной антикоммунистической политике. Особенно это характерно для последних нескольких лет, с их нарастанием консервативной идеологии, осуждением всякой революции и отрицанием ценности революционного наследия.

В 2012 году на Петербургском международном экономическом форуме был представлен девелоперский проект, предполагающий ликвидацию мемориала на Марсовом поле. Авторы предложили перенести могилы в другое место и создать здесь парк развлечений. Примечательно, что как и в 1917 году, к обсуждению вопроса подключилась либеральная интеллигенция, заинтересовавшаяся проектом и, вероятно, поэтому усомнившаяся в исторической ценности мемориала. Риторика публикаций сводилась к следующему: далеко не все революционеры заслуживают поминовения, были среди них и негодяи, сама же революция давно забыта, а горожанам не хватает мест для отдыха.

Ряд историков и общественных деятелей выступили в защиту мемориала.

Так или иначе, девелоперский проект не был осуществлен, и по неизвестным причинам, а разговоры о нем прекратились. Возможно, здесь сыграла роль одна необычная инициатива, связанная с мемориалом. В том же 2012 году городская полиция устроила торжественное поминовение у могил на Марсовом поле. Официальное пояснение этой коммеморации было таким: «на этом самом месте захоронены и сотрудники петербургской полиции, погибшие в дни февральской революции 1917 года, исполняя свой служебный долг — защищая правопорядок». Обращаясь к историческим источникам, нельзя не отметить, что слухи о «похороненных на Марсовом поле городовых, переодетых в рабочую одежду» действительно приводятся в художественно-исторической публицистике и источниках личного происхождения, авторы которых относились к революции по меньшей мере сдержанно[ref]См., напр.: Бенуа А. Н. Мой дневник: 1916-1917-1918. М.: Русский путь, 2003; Солженицын А. И. Красное колесо. Узел III. Март семнадцатого. Глава 555. М., 1993; Гиппиус З. Дневники. М.: НПК «Интелвак», 1999. Кн.1.[/ref]. Одновременно, в историографии Февральской революции не встречаются данные и ссылки на архивные документы, доказывающие подобные утверждения. Возможно, этот вопрос может стать хорошим предметом для будущего исследования.

Контекст этих недавних событий — сокращение политических свобод в России. В Петербурге оппозиция неоднократно получала от властей отказы в проведении митинга в центре города. В результате долгих споров между оппозицией и администрацией города, власти предложили создать в центре города «Гайд-Парк», и выбрали для этого Марсово поле. И вот уже несколько лет на этом месте проходят разного рода протестные митинги. Как правило, немногочисленные. При этом связь с исторической памятью места почти утрачена. В риторике митингов почти никогда не упоминается революционная история этого места. Возможно, она уже слишком далека, скрыта за многочисленными наслоениями. А может быть, как раз проблема сегодняшнего движения — в утрате этой связи с революционной традицией, которая когда-то победила в России.

* * *

Трудно оценить однозначно положительно или негативно эту практику революционных коммемораций, связанных с трауром, риторикой «сильных чувств» и тяготением к монументальности. С одной стороны, стремление власти найти опору в сакральном — в трауре, в возвышенных чувствах, т. е., по сути, в архаическом — говорит о том, что у власти есть проблема с основанием, с легитимностью. Парадоксально, что казалось бы самая передовая политическая система — Советы — пыталась опереться на архаическое так же, как монархия опиралась на «божественную легитимность». Увлечение монументальностью кажется чем-то родственным фетишизму. Особенно когда мы понимаем, что через многие годы даже тяжелый гранитный памятник не в силах удержать собственный первоначальный смысл. В каком-то смысле, траур и тяга к монументализации — наиболее реакционная часть революционной культуры.

С другой стороны, необычайная торжественность и беспрецедентная массовость этой ныне забытой революционной коммеморации марта 1917 года представляется сегодня ценным опытом, а возможно и уроком. В 1917 году она представила альтернативу официальным коммеморациям свергнутого режима — и по форме, и по содержанию. Такой она остается и сейчас — в ее особом отношении к религии (подчеркнутом отделении ее от публичного ритуала, но одновременно — отсутствии запретов совершать обряд в частном порядке), в почитании не «героев», а простых людей, в поминовении тех, кто не побоялся быть против режима и погиб за свободу; в поразительной самодисциплине и низовой самоорганизации участников манифестации; в отсутствии «вождей» и их речей.

Илья Орлов — художник и историк.