В пыли твоих библиотек
Марина Симакова о грядущей экранизации романа Елизарова «Библиотекарь»
На днях компания WeitMedia, штампующая сериалы с названиями вроде «Морпехи», «Путейцы» и «Родина», заявила о своем намерении потратить 500 млн рублей на экранизацию романа «Библиотекарь». Продюсеры обещают сделать настоящий блокбастер о том, что «прошлое предавать нельзя». Разумеется, не без государственной поддержки.
Роман «Библиотекарь», за который писатель Михаил Елизаров в 2008 году удостоился русского букера, представляет собой образец увлекательно и складно написанного фэнтези, в центре которого оказывается проблема исторической памяти (что весьма неожиданно для данного жанра). Однако решение о его экранизации сейчас выглядит даже чересчур своевременным. Почему?
Главный герой романа Алексей родился в конце 1970-х, получил сразу две специальности: инженера (по настойчивой рекомендации родителей) и массовика-затейника (по зову творческой натуры). Профессиональная и личная жизнь Алексея никак не складывается: ранний брак оказывается ошибкой, с работой не клеится, друзей нет. Последний день рождения, не сговариваясь, разом саботируют все приглашенные. Туманность перспектив, теснота небольшого города, отсутствие интересных и понимающих собеседников – все это нагоняет на Алексея смертную тоску, заставляя маяться жизнью.
Жизнь Алексея круто меняется, когда тот решает отправиться на Урал, чтобы получить деньги от продажи квартиры внезапно почившего дядюшки. По воле обстоятельств герой оказывается в эпицентре конфликта интересов представителей неких «читален», стремящихся заполучить ценную книгу, принадлежавшую дяде Алексея. Победившая сторона насильно посвящает героя в тайны своей книжной общины, похожей одновременно и на партизанскую организацию, и на воинственную секту. Мягкосердечный и опасливый Алексей поначалу испытывает ужас от происходящего, настрой и поведение окружающих его пугают, их быт и обстановка вызывают у него отвращение: «Гадок был гобелен с олимпийским мишкой, отвратителен вишневый сервант с зеркальным, множащим бокалы и тарелки, нутром, ненавистны проигрыватель, пластинки. Некуда было бежать, и просить о помощи тоже было некого». Однако довольно скоро герой, подавленный страхом и тронутый заботой полоумных читателей, перестает сопротивляться общине, деятельность которой вертится вокруг поиска и чтения книг, обещающих несравненный магический эффект. С прочтением одной из них Алексей обретает радость, покой и волю, а чуть позднее и осознание собственной избранности. Читатели прочат ему великие победы и место главного Библиотекаря.
Здесь стоит внести ясность по поводу самих магических книг. Таких книг, написанных рядовым советским писателем Громовым и повествующих об обычных перипетиях жизни советского человека, всего шесть. Их волшебное действие заключается в духоподъемной силе, блокирующей экзситенциальный и обыденный страх, физическую слабость и уныние. Для активации силы каждая книга задействует разные по своему характеру внутренние ресурсы и переживания человека. Несмотря на то что все книги имеют обычные для соцреалистической литературы названия вроде «Дороги труда», понимающие читатели (то есть те, кто прочитал хотя бы одну из книг и пережил магическое преображение) присвоили каждой книге новое, сакрализованное название в соответствии с тем эффектом, который оказывает книга. Так, среди книг есть Книга Памяти, Книга Силы, Книга Ярости, Книга Власти, Книга Терпения и – самый редкий и ценный экземпляр – конечно же, Книга Смысла. Истории, рассказанные в книгах, никак не соотносятся с их волшебным эффектом, более того – природа этого эффекта оказывается непроясненной для всех читателей, включая Алексея, описывающего свои впечатления следующим образом: «У Книг не было Смысла, но был Замысел. Он представлял собой трехмерную панораму ожившего Палеха, хорошо памятную мне советскую иконопись на светлой лаковой подкладке, изображавшую при помощи золота, лазури и всех оттенков алого цвета картины мирного труда: заводы, драпированные трепещущим шелком, буйные пшеничные нивы и комбайны. Рабочие сжимали в могучих руках кузнечные молоты, колхозницы в бирюзовых сарафанах вязали золотистые снопы, космонавты в звездчатых шлемах и развевающихся серебряных плащах попирали грунт неизведанных планет. В красных вихрях вскидывал руку стремительный октябрьский Ленин, матрос и солдат несли бесконечное и легкое, будто шифоновое, знамя, а над ними крейсер «Аврора» пронзал тучи солнечным лучом…»
Армии читателей, принадлежащих к разным библиотекам и читальням, организованным вокруг какой-нибудь книги (или нескольких книг), постоянно враждуют друг с другом. Они борются за внутриклановое влияние, и, самое главное, за оригиналы текстов (самодельные копии лишены магического эффекта). Социально-демографический состав читателей крайне разнообразен – среди них есть заводские рабочие и врачи, спортсмены и бывшие уголовники, молодежь и даже целый дом престарелых. Объединяет их всех одно – отсутствие семьи и истовая любовь к книгам, трепет перед их непреодолимой силой.
Сила книг во многом обусловлена их способностью форматировать не столько непосредственное восприятие, сколько память читателей:
«Все было справедливо. Я хоть и с запозданием, но получил обещанное советской Родиной немыслимое счастье. Пусть фальшивое, внушенное Книгой Памяти. Какая разница… Ведь и в моем настоящем детстве я свято верил, что воспетое в книгах, фильмах и песнях государство и есть реальность, в которой я живу. Земной СССР был грубым несовершенным телом, но в сердцах романтичных стариков и детей из благополучных городских семей отдельно существовал его художественный идеал – Союз Небесный». Так новые, выдуманные воспоминания замещают реальные факты из детства и юности. Но не в этом ли заключается сама специфика человеческой памяти? Каждый наверняка испытывал то смутное чувство, когда нельзя толком разобрать, является ли определенное воспоминание правдивым или вымышленным, результатом собственной выдумки или подсознательно усвоенным рассказом кого-то другого, кого-то из возможных свидетелей того или иного события.
При помощи книг главный герой проходит долгий путь от неудачливого кэвээнщика до «Хранителя Родины», чтеца священных текстов. Общее невротическое состояние Алексея, недоверие по отношению к общине и скепсис относительно могущества книг сменяется спокойной убежденностью, готовностью к участию в ожесточенной борьбе за книги, вернее за то, что они дают. Роман буквально напичкан подробными описаниями батальных сцен, участники которых не жалеют ни собственных сил, ни тем более сил своих конкурентов (сражаться за книги становится делом их жизни). Читатели-бойцы сооружают себе фантастические доспехи из подручных материалов (свалявшихся ватников, советских монет, строительных касок), а в качестве оружия используют лом, куски арматуры и кухонные ножи. В боях они наносят друг другу жуткие увечья, ломают, топчут и буквально рвут друг друга на части. Люди, прошедшие инициацию Книгой, не испытывают страха – только силу, гордость и чувство долга. Подобная метаморфоза происходит и с Алексеем. Его внутреннее путешествие подчиняется законам вечного сюжета о возвращении домой, где вместо сирен и циклопов Алексея подстерегают алчные до истины читатели, победить которых можно только силой и хитростью. В этом случае Итакой оказывается страна из прошлого, мифическое Советское государство, получающее в итоге беспрекословный статус Родины.
История, описанная в «Библиотекаре», удивительно хорошо перекликается с современными мотивами. Сегодняшняя комбинация элементов коллективной памяти, преобладающая в федеральных медиа и в рекламной айдентике государственных проектов – это причудливый симбиоз культурных кодов советской империи и архаичной древнерусской тоски. «В эфире – пионерская зорька, орешек знаний тверд, но все же мы не привыкли отступать, в аэропорту его встречали товарищи Черненко, Зайков, Слюньков, Воротников, Владислав Третьяк, Олег Блохин, Ирина Роднина пишется с большой буквы, Артек, Тархун, Байкал, фруктово-ягодное мороженое по 7 копеек, пломбир в шоколаде и на палочке – 28, кружка кваса 6 копеек, молоко в треугольных пакетах, кефир в стеклянной бутылке с зеленой крышечкой, жевачка бывает апельсиновой и мятной, чехословацкие ластики тоже можно есть, в киоске Союзпечати продаются переводные картинки, тонкие как масляная пленка…» В романе огромную роль играют приметы советского прошлого, выписанные широкими мазками и разбросанные в хаотичном порядке. Все это детали того самого великого прошлого, которое Алексею-библиотекарю надлежало переоткрыть; детали, которые сам Алексей поначалу называет «инфантильным арсеналом ложной памяти», выдавая поразительно точную метафору устройства идеологического аппарата: «Так к инфантильному арсеналу ложной памяти добавился звуковой эквивалент советской вечности, неоднократно меня выручавший в трудную минуту. Позже к звуку наросли изображения, напоминающие рваные кадры черно-белой хроники».
Есть в романе и еще одно случайное совпадение с повесткой. Родным городом Алексея является Харьков, откуда он отправляется на Урал для продажи дядюшкиной квартиры. Именно здесь, на российской стороне, герой в итоге находит приют, получает новые, яркие воспоминания и в конце концов обретает смысл жизни, вместе с которым появляется и чувство Родины: «И был еще один ключевой момент, важность и парадоксальность которого я осознал лишь через годы. Союз знал, как сделать из Украины Родину. А вот Украина без Союза так и не смогла ею остаться…»
Что касается древнерусской тоски, то в романе она выписана аж с трех сторон. В первую очередь, это религиозный трепет перед силой священных книг, свойственный всем авраамическим религиям и некоторым сектам. Вместе с тем, всякая Книга в «Библиотекаре» воспринимается в первую очередь как артефакт, сакральный объект – вроде известного Пояса Богородицы, появление которого в Москве пару лет назад спровоцировало чрезвычайную ажитацию. Во-вторых, это фатализм и суеверность героев-читателей: «А если пойти наперекор Смыслу и убить его воплощение? Что тогда? Как извернутся Книги?!» Крепкие установки, которые помогают оседлать жизненные неурядицы, могут работать против тебя, или даже обернуться большой трагедией. И, в-третьих, многочисленные сцены побоищ, в которых участвуют фанатики-читатели: сражения часто напоминают древнерусские битвы и княжеские междуусобицы («Отряды коалиции были организованы примитивно, по образцу русских войск на Куликовом поле»).
Найти эту тоску в российской повседневности не составляет труда. Дело не только в православных активистах и националистах — неоязычниках. Дело в массовом обскурантизме, «господстве иррационального и «задушевного», диагностированного при «осмотре» общественной дискуссии. Российских телезрителей в последние годы буквально заставили полюбить эзотерическое безумие, то и дело показывая многочисленные битвы экстрасенсов, передачи о необъяснимых феноменах, конспирологических теориях и людях-медиумах. Даже интернет-жаргон недавно обогатился диким глаголом «вангую», означающим, разумеется, иронически поданную способность предвидеть.
Но не будет ли подобный диагноз искусственным подогреванием ситуации, истерической самопровокацией? При ответе на этот вопрос можно применить следующую логику. Демонстративный отказ от чуждых европейских ценностей и общий разлад в отношениях с западным миром при определенной подаче выглядит как бравое противостояние проекту колонизации российского сознания. Замаскированная под агрессивное неприятие постмодерного релятивизма, вседозволенности и всепозволенности, эта позиция парадоксальным образом водружает весь западный мир на пьедестал колонизатора образца 19 века. Данный жест обозначает отказ и от ценностей модерна, то есть тривиальных идеалов просвещения. Именно поэтому красно-коричневые знамена, реющие над мифологической «советской империей», держатся на силе народного фатализма. Ведь что такое «особый путь» России, если не исполнение рока?
В каком-то смысле «Библиотекарь» оказался романом пророческим, опередив свое время на несколько лет. Читальни и библиотеки выглядят в романе как враждебные друг другу сообщества религиозных фанатиков, а участь главного героя – подчиниться судьбе, выполнить свое предназначение главного чтеца и защитника непоколебимых истин. При этом автор совершенно открыто симпатизирует главному герою – да и всем остальным персонажам. Все их слабости и переживания описаны с невероятной нежностью. Точно так же он симпатизирует и состоянию опьянения советской историей – она может умиротворять, придавать сил, вызывать ностальгию и давать смысл. Когда временное действие волшебных книг заканчивается, начинается вполне себе наркотический «отходняк», или похмелье. Однако Елизаров вовсе не потешается над слабостью многочисленных героев, жаждущих припасть к источнику радости, с готовностью садящихся на пожизненную библиотечную иглу. Напротив, он предельно серьезен, и страшно не любит, когда роман называют постмодернистским. Действительно, в тексте нет ничего похожего на постмодернистскую иронию, которую с легкостью можно обнаружить у Сорокина и Масодова – двух совершенно разных писателей, активно работающих на территории советского мифа; нет в нем и ничего похожего на субверсивную аффирмацию советского в инсталляциях Кабакова. Елизаров ничего не высмеивает, не отрицает и не имитирует, он создает для своих героев параллельную реальность советского – набор сладких воспоминаний, редуцированных до знаков, вызывающих определенные рефлексы – радость и умиление, готовность к самопожертвованию. При этом авторская позиция Елизарова вполне безопасна: это не он создает для героев мифологизированный контекст – он ведь помещает их всех в постсоветское пространство начала нулевых. Герои самостоятельно выдумывают себе старую-новую Родину! Им свойственен эскапизм, поиск, огораживание и возделывание сакрального пространства внутри памяти – того самого, куда можно спрятаться от неприглядной или пресной реальности. Недаром Алексея под конец повествования принудительно запирают в бункере в полной изоляции: его мудрость и полученная от книг сила заключены внутри черепной коробки, а он сам — в подземном кабинете с бутафорскими оконцами.
Конечно, писатель Елизаров не мог предвидеть, что его художественная фантазия воплотится в реальность, да еще и так скоро. Но именно поэтому его книга навряд ли нуждается в экранизации.
Марина Симакова — социальный исследователь.
Why not??!!Пусть попытаются «снять»!Но при одном «условии»-обязательно несколько батальных сцен должны быть отсняты в декорациях города,где «похоронен»писатель Громов!В Горловке,Донецкой области!Там все произошло как по-писанному в «Библиотекаре»!Слабо?!