Логика фашизма
Александр Бронников и Ольга Зайцева пытаются разобраться с тем, что отличает специфически фашистскую логику, с помощью теоретического аппарата психоанализа.
Мишель Фуко считал, что все мы немного больны фашизмом. Как-то он написал, что от этого недуга помогает чтение Жиля Делеза. Фашизм является очевидным злом, но как взглянуть на него теоретически? Мы попробуем сделать шаги в этом направлении с опорой на работы французского психоаналитика Жана-Мишеля Вапперо. Мы так же, как и он, находимся в поиске ориентиров, которые позволили бы сделать практику психоанализа более эффективной. Практику, которая с фашизмом в каждом из нас сталкивается непосредственно.
Чарли Чаплин носит особые усы, по которым нетрудно догадаться, кого высмеивает его персонаж, особенно если посмотреть фильм “Великий диктатор”. Усы — это единственная черта, которая позволяет понять, что Чаплин изображает фюрера. Усы — это еще не буква, но они читаемы. Поэтому здесь речь идет о чтении до письма, которое возможно с опорой на единичную черту.
Но раз есть чтение до письма, значит, не все записано!
И тогда возможны две разные этические позиции:
- Учиться читать, хотя записано не все. Учиться читать между строк.
- Все записать черным по белому
Именно исходя из пункта номер 2, можно предложить достаточно ясную и точную теорию фашизма.
Пример этики “записать все”, который часто приводит Вапперо — это новшество, которое стали вводить в разных кафе. Речь идет о чаевых, а точнее о том, что в некоторых кафе стали писать, сколько чаевых оставить. В Москве, к примеру, есть сеть “Beverly Hills”, где в конце чека пишут: “Если вы оцениваете нашу работу на столько то, то оставьте чаевых столько то процентов…”. И можно выбрать из нескольких вариантов. Что мы рискуем потерять здесь, в этом записанном?
Приведем другую ситуацию, где как раз нечто не было записано, и благодаря которой можно будет эту потерю лучше понять. Один коллега из Франции приехал в Москву и после ужина в кафе оставил на чай несколько монет по 5 и по 10 руб, буквально пару монет, около 25 рублей, и с важным видом он сообщил, что это за хороший сервис. Меня это сильно удивило, так как я думал, что в Москве все оставляют не меньше 50 — 100 руб, тем более если сервис понравился, то 25 рублей это как-то совсем не комильфо… Но потом я вспомнил, что это французская черта: во Франции часто принято оставить на чай монету или две. И тут он просто повторил привычный для себя способ сказать “спасибо” за обслуживание. Таким образом, в его случае количество чаевых стало чертой, которую можно прочесть. Можно было прочесть, что он — француз.
Но! Эта черта не была записана, и она была бы стерта в том случае, если бы коллега пришел в кафе, где ему продиктовали бы, сколько чаевых оставлять.Ведь он-то оставил две монеты, а не 10% от счета. И вот первый вывод из этих двух историй: Мы видим, что запись “черным по белому” может привести к уничтожению черты, к ее упразднению, к ее отбрасыванию, или, пользуясь психоаналитическими терминами, к форклюзии.
Более того, если теперь взглянуть на уровне тела, то есть самих по себе двух монет, то в следующий момент эти монетки могут свестись только к их меновой стоимости, которая ничтожна. И тогда их могут просто швырнуть на пол, так как их тело ничего не стоит, таким образом, то, что было чертой, которую можно прочесть становится чем-то никчемным, становится отбросом. Более того сам акт высказывания в этот момент получает статус оскорбления, так как это оскорбительно, когда тебе платят за хороший сервис 25 рублей…
Еще один структурный нюанс этого анекдота про чаевые состоит в том, что в нем мы видим, что деньги существуют в двух пространствах. С одной стороны есть уровень количественный, когда 2 евро=100 рублей. На этом уровне можно было бы оставить чаевые также как и во франции, переведя евро в рубли. С другой стороны деньги — это физический объект. Деньги еще существуют, как монеты и бумажки. И можно оставить чаевые, как и во Франции, то есть оставить несколько монет, как несколько объектов. Таким образом, мы видим, что есть два способа оставить чаевые по-французски.
Но тогда, когда чаевые прописаны, когда написано, сколько нужно оставлять чаевых, то различие между деньгами как неким количеством и деньгами как физическим объектом упраздняется. Или же по поводу нашего примера можно сказать и так: деньги как физический объект в этом случае начинают сводиться к отбросу, в этом качестве они обесцениваются. И совсем наоборот, можно даже представить кафе, где записано, что в качестве чаевых нужно оставить два физических объекта, если все ок, один физический объект, если не очень, и при этом сам клиент решает купюру какого достоинства оставлять…
Таким же образом многих задело и многие высказывали негодование от того, что в магазинах стали все время спрашивать паспорт, если покупаешь спиртное, или сигареты. Даже если идешь с ребенком (и видно, что ты родитель!) или покупаешь достаточно дорогое вино, ну или обладаешь еще какими-то чертами, которые позволяют прочесть твой возраст. Независимо от того, что можно прочесть некоторую черту, которая позволяет сделать вывод о возрастной категории, стали от всех требовать записи черным по белому: предъявления паспорта.
В этой логике всех и каждого рассматривают, как людей, которым меньше 18 (так как у всех спрашивают паспорт), другими словами, эти несовершеннолетние, — они в этой логике начинают быть повсюду. Последнее представляет собой определенную угрозу для торговцев горячительным, ибо им нужно уживаться с холодной святостью буквы закона.
Это презумпция виновности: пока ты не доказал обратного, ты виновен. И с другой стороны это генерализованная подозрительность, паранойяльная подозрительность, которая заключается в том, чтобы в каждом видеть потенциального несовершеннолетнего, отказываясь от того, чтобы читать то, что не записано, что угодно, кроме паспорта. И эта подозрительность начинает быть основой социальной связи: требовать запись “черным по белому” на месте чтения с опорой на черту, которая не записана. При этом делается это все во благо общества, чтобы его дети не пили спиртного и росли здоровыми. Другими словами, упразднение черты и чтения может совершенно спокойно коррелировать с идеей всеобщего блага!
Но лучше еще раз отметить этот важный нюанс: в данной ситуации дискриминации подвергаются вовсе не несовершеннолетние, но субъект, как некто заданный чертой, которую можно прочесть. Если вы пришли в магазин без паспорта, то вас не будут читать, вам просто откажут, хоть бы вам и было далеко за 18. Именно эти субъекты, которые старше 18, но это не записано черным по белому, будут в этой ситуации исключены и это совсем не то же самое, что просто закон, который запрещает продажу чего-то определенной группе граждан. Мы видели, как один мужчина так разозлился, когда у него потребовали паспорт, что спросил у продавщицы: “а вам сколько лет?” А потом добавил: “А я думал, что 60”, что, конечно, прозвучало, как грубость.
Мы знаем, что в истории есть случаи изоляции, например, больных чумой или еще каких-то людей с особенностями. Но здесь изоляция специфическая, ее суть в том, что единственная болезнь, которой подвержено здесь тело — это быть носителем черты, которую можно прочесть. И именно это, то есть не просто тело, но тело как носитель черты, отбрасывается. При этом само по себе наличие черты может рассматриваться, как патология, как болезнь тела или просто обесцениваться.
Если перейти от таких примеров из обыденной жизни (вроде чаевых или покупки сигарет) к более серьезным темам, то мы можем увидеть этот момент, когда некто или целая группа лиц становятся носителями того, что не записано черным по белому. Речь, например, может идти о гомофобии. Гомосексуал в этом контексте — это человек, который ставит под сомнение то, что желание (сексуальное желание) задается однозначно: если ты мальчик, то ты любишь девочку, как обычно и пишут в учебниках. Другими словами, сам факт существования гомосексуальности возвращает наличие на уровне желания того, что не записано черным по белому. Тогда желание человека перестает быть однозначно заданным, тогда оно начинает требовать прочтения и тогда гомосексуалист становится носителем этой черты, на смену которой, как и с чаевыми, может придти общество, где половые отношения записаны, подобно рекомендациям по поводу чаевых в кафе. И акцент здесь мы делаем именно на то, что на место однозначной записи приходит нечто неоднозначное, а не на “ненависти к иным” с ее лечением в виде всеобщей толерантности.
Итак, мы увидели, что упраздняется, подвергается атаке субъект, который задан как субъект представленный чертой. Его лишают права, или доступа к благам. Его рассматривают как того, кто не имеет голоса, вся его речь начинает просто быть шумом. Но нужен еще один поворот, чтобы ситуация стала действительно соответствующей фашистскому режиму. Этот дополнительный шаг является центральным, ну или очень значимым моментом для того инфернального силлогизма, которым руководствуется логика фашизма.
И вот, в чем он состоит. Снова приведем простой пример. Однажды в кафе мы спросили женщину, почему она требует у нас паспорт? Мы ведь с ребенком и заказали кофе по-ирландски, то есть нечто достаточно дорогое… Эта женщина сказала, что им приказали требовать паспорт у всех, кто выглядит меньше чем на 35 лет. Таким образом в этом кафе появилось две категории граждан, которым нельзя продавать алкоголь:
1) те, кто младше 18
2) те, кто выглядят младше 35 и не имеют с собой паспорта
Понятно, что пункт номер два является наиболее примечательным, так как в нем проступает, кристаллизуется, или создается группа людей, которые закон не нарушают (выглядеть младше 35 — это еще не значит, что ты несовершеннолетний, который, нарушая запрет, хочет получить незаконное благо), но которые рассматриваются как те, кто подпадает под запрет, то есть их лишают доступа к благу, опираясь на их внешний вид, на то, как они выглядят.
В одном фильме про гитлеровскую Германию рассказывают, что в то время, когда Гитлер пришел к власти, в Германии был очень популярен свинг. Многие молодые люди танцевали в специальных клубах и на улице. Но в один момент свинг стал строго запрещен и те, кто продолжали танцевать, оказались в концентрационном лагере. Почему? Потому что среди тех, кто танцует этот танец, который уходит корнями к чернокожему населению, могут оказаться те, кто будет не согласен с нацистским режимом. Но важно то, что не те, кто не согласен, были отправлены в лагеря, а те, кто танцует, то есть носители черты, представленной на уровне воображаемого. Кто-то вообразил, что “сегодня ты танцуешь тверк, а завтра родину отверг”.
Существует закон: не продавать алкоголь людям младше 18 лет, но следующим шагом выделяется черта “танцевать свинг” или “выглядеть младше 35 лет”, которая должна быть подвергнута репрессиям и за этим уже стирается акт — уберечь детей от пьянства, так же как танцующие свинг должны быть изолированы, вместо того, чтобы бороться с теми, кто поднимает революцию, чтобы сменить власть. Этот шаг, если он возведен в статус закона, и есть то, что превращает режим, каким бы строгим или мягким он ни был, в фашизм. Вешать желтую звезду на еврея — это тоже самое, что писать в паспорте, что этот человек выглядит младше 35 — или что он танцует свинг.
Александр Бронников, Ольга Зайцева — психоаналитики.