Постсоветский гендерный порядок: рынок и консервативное большинство
Как власть заинтересовалась женщинами, чтобы сделать сексизм частью государственной политики.
Заводя разговор об актуальных проблемах феминизма, необходимо учитывать специфику российского гендерного порядка, который выступает и объектом, и контекстом феминистской критики. Слепое усвоение влиятельных феминистских теорий, разрабатывавшихся на Западе в 70-80-е годы, а также современного «Beyoncé-феминизма», пропагандируемого благополучными звездами эстрады и кино, приводит к теоретическим и практическим несостыковкам. В результате чуждые российской женщине термины и понятия вызывают отторжение и недоумение, а феминистки в общественном сознании выглядят полубезумными радикалками.
Структура гендерного неравенства современного российского общества, как и любого другого, складывается из разных гендерных иерархий, которые, в свою очередь, накладываются на более общие социальные иерархии. Р. Коннел выделяет три сферы, в рамках которых осуществляется неравенство, удерживающее общество на текущем этапе капиталистической системы. Эти три сферы: структура профессии, структура власти и структура эмоциональных отношений. Например, неравенство в профессии заключается не только в разной оплате труда, но и в специфических «женских» профессиях, где важно продавать не только навыки, но и внешность (секретарша, стюардесса). Неравенство в сфере власти связано с монополией мужчин на насилие, причем внутри этой системы одни вооруженные мужчины доминируют над другими с подачи властей (патриоты называют это «службой в армии»). Неравенство в эмоциональной сфере – это не только ответственность женщины в паре за «тихую гавань», но и эксплуатация различий в рекламе и СМИ с целью вызвать зависть, желание или презрение (например, когда женщины завидуют отфотошопленным красоткам в рекламе косметики и покупают новый крем на радость компании Oriflame, или когда мужчины, чувствуя влечения к сексуализированным рекламным образам, покупают новый автомобиль). При этом крайне важно, что внутри каждой из этих структур иерархии могут быть распределены по-разному, и в некоторых случаях возможно угнетение женщин женщинами и мужчин-мужчинами. Кроме того, в гендерном порядке всегда присутствует компонент общей полицейской или государственной власти, которая способна легитимировать один тип угнетения и облегчать или уничтожать другой.
Так, например, эмансипаторный проект советской власти был направлен не столько на освобождение женщины как субъекта, сколько на выведение ее из-под власти патриархальной семьи с последующим помещением под власть государства (молодому индустриализирующемуся государству требовалась вся рабочая сила, а не только половина). Именно с этим были связаны, например, попытки передачи домашних обязанностей в ведение централизованных государственных институтов (отчасти удавшиеся, отчасти нет: фабрики-кухни, ясли, механические прачечные, столовые и т.д.). Как указывает И. Тартаковская, после того, как государство потребовало от освобожденной женщины отдать свой труд на благо советского общества, оно также возвело материнство в статус труда (например, это ясно проговаривалось в журнале «Вопросы охраны материнства и младенчества», выходившем под лозунгом «Материнство, как и здоровье, не частное дело каждого, а государственная система»).
Таким образом, система отношений между двумя гендерами выглядела как треугольник, на вершине которого неизменно находилось государство. В 90-е годы мощь государственных институтов, обеспечивавших такое положение дел, ослабла: например, все труднее стало отдать ребенка в детский сад и качество дошкольного образования сильно снизилось, не осталось партийных судов, на которых женщины могли отстаивать свое право на участие супруга в воспитании ребенка и семейной жизни и т.д. На место системы «огосударствленного гендера» пришла модель свободного рынка, Россия пережила т.н. «кризис маскулинности». Функция обеспечения семьи полностью перешла к мужчинам, которые, в свою очередь, не были обеспечены достаточными возможностями для заработка. Таким образом, после всех экономических потрясений 90-х годов в России сложилась довольно противоречивая система: с одной стороны, главным действующим лицом истории согласно неолиберальной модели стал «белый цисгендерный мужчина среднего класса», но с другой − самого этого мужчину в российских семьях было найти сложно. В 2000-е годы ситуация стала изменяться под давлением экономических обстоятельств: необходимо было отстроить гендерный порядок заново, отчасти в соответствии с патриархальным укладом, столь приятным путинским государственникам, отчасти – в соответствии с требованиями неолиберальной экономической модели.
Этим парадоксом, в частности, объясняется оглушительная популярность у наших соотечественниц различных «курсов ведической женственности», и семинаров по раскрытию «внутренней богини», постепенно нараставшая с 2000-х годов: женщины потеряли государственную поддержку, но не обрели ее в мужчинах, переживающих кризис маскулинности – это и породило запрос на «новую женственность». Мечта об успешном замужестве, близкая многим молодым российским девушкам, связана с избавлением от того «двойного рабочего дня», который они видели у своих еще советского поколения матерей и на который на самом деле обречены сами. Олигарх на белом мерседесе – это не столько слащавое романтическое клише, сколько возможность не трудиться одновременно на ниве производства и воспроизводства.
При этом, как отмечается в исследовании Gender Gap Index (GGI) 2015 г., в России на каждый рубль, заработанный мужчиной, приходится 61 копейка, заработанная женщиной. Русская православная церковь и СМИ (как главные рупоры государственной пропаганды) активно поддерживают женские мечты о крепкой семье и мужчине-добытчике, поскольку куда проще сдерживать женщин иллюзией о том, что рано или поздно она вырвется из круговорота не слишком хорошо оплачиваемой работы, чем перестраивать трудовое законодательство так, чтобы оно обеспечивало равную оплату за равный труд на практике.
Другим ответом на «кризис маскулинности» стал культ новой мужественности, сформированный вокруг фигуры президента РФ Владимира Путина. В докладе Фонда развития гражданского общества говорится, что 85% женщин России хотят проголосовать за Путина в 2018 году, при этом количество молодых женщин (от 18 до 24 лет) в этом опросе составляет целых 90%. Кремлевские политологи объясняют это стремлением женщин к стабильности, но очевидно, что дело еще и в убеждении наших согражданок в том, что стране необходима «сильная рука», в «женской тоске по сильному плечу», красочно воспетой Ириной Аллегровой. Нужно отметить, что Путин в отношении женщин ведет себя подчеркнуто развязно, эксплуатируя почти блатное презрение к ним. Например, в 2014 году он дал чрезвычайно возмутительный комментарий о Хиллари Клинтон (разумеется, этот комментарий вписывается в образ Путина как супермачо и предназначен для российского электората): «Когда люди переходят определенные границы приличия, это свидетельствует не об их силе, а об их слабости. Но для женщины слабость — это не самое плохое качество». Пропаганда в ответ рисует портрет восторженной россиянки, исполняющей песню «Такого как Путин» и снимающуюся в календаре эротического содержания, как это сделали студентки журфака МГУ. После событий весны 2014 года вокруг Украины и Крыма «четкие патриотки» заняли достойное место в пропагандистской картине русского мира наравне с диванными воинами в майках «Не смешите мои Искандеры». Первые готовы отдаться Путину, вторые идентифицируют себя с ним как с фигурой власти. Таким образом, в отношениях российских мужчин и женщин всегда присутствует «большой кремлевский брат».
Система «путинского консенсуса», сложившаяся в 2000-е годы, подразумевает и поддержание определенного гендерного порядка: мужчины консолидируются вокруг «сильного лидера», впервые бросающего им кость для мужской самореализации в виде текущих и будущих войн, а женщины, традиционно далекие от политики (это убеждение особенно старательно проговаривается в СМИ) молчаливо поддерживают эту систему, как будто игнорируя все законопроекты, напрямую направленные против их прав и свобод.
2016 год может стать годом, когда надежды на стабильность, обеспеченную сиятельным альфа-самцом, будут развеяны. Помимо общего падения благосостояния, российских женщин ждут два законопроекта, которые напрямую ударят по их жизни. Первый – декриминализация (выведение из УК РФ и перевод в разряд административных) статей о побоях, угрозе убийством или причинением тяжкого вреда здоровью и злостное уклонение от уплаты алиментов. Не нужно долго объяснять, что этот законопроект делает теперь абсолютно ненаказуемым и неподконтрольным любое домашнее насилие (ведь муж, распускающий руки или угрожающий расправой ранее, если и привлекался, то именно по этим статьям) и практически лишает женщину поддержки в случае, если она решается на развод (алименты можно не платить). Второй законопроект, который уже пытались протащить в 2015 году, — проект Минздрава России по выведению абортов из общей лицензии на медпомощь по акушерству и гинекологии. Это значит, что учреждениям, которые предоставляют услуги по прерыванию беременности, нужно будет получать специальную лицензию. Следовательно, врача, имеющего право на подобную деятельность, можно будет найти далеко не в любом стационаре, скорее же всего эти врачи переместятся в частные клиники, где цены на аборты будут устанавливаться в соответствии с законами «свободного рынка». Сейчас цены на аборты в платных клиниках Москвы колеблются от 4 до 15 тысяч, хотя себестоимость процедуры куда ниже, что само по себе можно считать имущественным цензом для молодых беременных девушек, желающих совершить аборт. Такой законопроект – очередная попытка вывести аборты из ОМС – самое мягкое из возможных посягательств на репродуктивную свободу российских женщин, учитывая влажные мечты мужчин в рясах (представителей РПЦ) о полном запрете абортов. Уже сейчас функционирует огромное количество проповедников, вооруженных тезисом «дал бог зайку – даст и лужайку», которые агрессивно вторгаются в публичное пространство (главный из них – патриарх Гундяев – выступает с такими предложениями в Государственной Думе).
Описанные проблемы – лишь верхушка айсберга. Однако они показывают, что сексизм существует в России на государственном уровне и вполне органично вписывается в политическую систему. Законопроекты, подготавливаемые правительством, будут следовать логике мер «жесткой экономии» и «свободного рынка», где женщина является средством воспроизводства рабочей силы, а мужчина – средством полицейского давления и ведения наступательной войны. Nothing personal, just business. Именно поэтому российскому феминистскому движению необходимы политическая программа и политическая позиция. Представительницы и представители этого движения должны мыслить себя в области гендерно маркированной левой политической субъектности, иными словами – заниматься гендерно ангажирванным политическим анализом и практикой. Такого рода синтез феминизма и марксизма отнюдь не нов, но именно его насущно не хватает в современной российской политике, где гендерное большинство оказывается наиболее консервативным.
Анна Иванова — филолог, активистка РСД и LeftFem.
«в некоторых случаях возможно угнетение женщин женщинами и мужчин-мужчинами» — охренеть новость. Интересно, с чего бы авторы таких открытий «выглядят в общественном сознании полубезумными радикалками»? Хотя, конечно, радикалками они — только выглядят.