Сомнения под прицелом
Украинский кризис и правота, убивающая возможность смысла.
После недавнего «Марша мира» от некоторых своих знакомых я услышал сомнение: все в Крыму после референдума торжествуют, на российских улицах тоже радость, и даже ёкает подозрение, которое тут же гонишь прочь, – может, для чего-то не того мы выходили на демонстрацию? Попробую ответить. Для того, чтобы из ситуации с Крымом вывести однозначную политическую мораль, нужно совершить вытеснение какой-либо из составляющих происходящего, вывести что-то в тень. В этой неполноте и несводимости – один из важнейших опытов, с которым нас сталкивает нынешнее положения вещей: тут не только недостаток информации, а ещё и фундаментальная невозможность привести к одному спасительному решению все точки зрения участников, все действующие факторы. Такое отсутствие гарантов вызывает головокружение и сомнения самого экзистенциального свойства. И любое острое, компактное политическое высказывание вынужденно редуцируется до сентенции, на которую можно возразить, либо спросив о воле вышедших на Майдан, либо о воле конфликтующих демонстраций на Восточной Украине, либо об устремлениях жителей Крыма. И как охватить всё это многообразие воль протестующих, никаким из которых нельзя отказать в их фундаментальной демократической значимости? Как можно дать ответ на все политические тупики украинской ситуации?
Но один из способов затушевать противоречивую полноту картины отличается от других, – потому что для его авторов такая частичная затушевка – плод расчёта, подкреплённого силой. Сбивает с ног, сколь напористы именно эти авторы в утверждении своей идеологии, – идеологии сильной, стабильной, незыблемой, нерефлексивной российской государственности. Но за их абсолютной уверенностью в своем праве чего-то не видеть скрываются танки, способные это что-то просто стереть с лица земли. Именно в танках – материалистическая пуповина крымской ситуации. Именно от присутствия грубой силы, в конечном счёте, зависит сценарий развития событий. Каков бы этот сценарий ни был, в самом факте такой зависимости есть насилие над верой в осмысленность человеческого выбора и сомнений, в осмысленность самоопределения, – понятия, к которому апеллируют путинские идеологи. Искренний референдум под дулами автоматов остаётся референдумом под дулами автоматов: хрупкой демократической процедурой рядом с реальностью насилия.
Российский милитаризм, сам того не желая, сыграл остраняющую роль, подчеркнув в украинском кризисе указание на условность международного порядка; и это обнажение условности встревожило весь мир. Стало отчетливо видно, как государственные идеологии пытаются вогнать в себя разнообразие воль людей, например, вышедших на площади Украины, и подчинить идентичность демонстрантов той или иной спущенной сверху репрезентации, будь то российский двуглавый орёл или Юлия Тимошенко.
Неоднозначность ситуации становится столь мучительной именно из-за того, что, пока люди безуспешно рефлексируют, анализируют, пытаются понять, как же «правильно» поступать и что всё это значит, рядом действует бесчеловечная и нерефлексивная машина, нивелирующая всякое подобное размышление и в корне деформирующая возможность диалектически говорить о «правильном» поведении. В этом и состоит ужас войны и, шире, власти – власти насилия, подкрепленного капиталом, над человеком. Гарантов смысла в происходящем нет, – но у кое-кого в правительстве есть чудовищный, тупой гарант своей правоты, которым они пользуются от имени россиян. И о мерзости этого гаранта правоты необходимо было заявить, что и было сделано на «Марше мира». Это высказывание – основа политического, основа попытки создать смысл для человека, считающего себя сегодня россиянином. И если вам говорят, что, дескать, ваш истерический марш это всё-таки было лишнее, – то в этих уговорах вкрадчиво работает господствующая идеология, за которой мерно урчат БТРы. Способом ответить на это внушение является акт, акт сопротивления, ради которого, собственно, выходят люди на площадь.
Глеб Напреенко — художественный критик, историк искусства.